И ей отчаянно захотелось, чтоб не было ни той встречи, ни этого года, что она прожила как в тяжелом сне, подчиняясь чужой воле. Чтоб исчез, растворился в пробуждении кошмар последних дней с выстрелами, воплями, бьющимися в агонии животными, сырой вонью только что снятых шкур, с откровенными взглядами Женек, еще более противными, потому что — исподтишка, после которых хотелось хорошенько отмыться, а помыться толком вообще было негде, только огуречным лосьоном и спасалась, хорошо, что с собой взяла…
Захотелось, чтобы все стало просто и ясно, как было. Чтобы она встретилась с этим Толей, который сейчас стоически дует чай, а он в него уже явно не лезет. Где-нибудь на дискотеке, или на вечере, или на пляже. На пляже даже лучше — солнце, теплая вода, у нее купальник есть очень красивый… Он, конечно, телефон станет спрашивать. А она, конечно, помурыжит его для порядка. Но потом, перед уходом, когда низкое солнце бросит на реку длиннющие тени людей и пляжных построек, она сама подойдет к нему и назовет номер телефона. И они станут встречаться. Он будет ждать ее после работы. Каждый день. И все ее машбюро будет весело толкаться возле окошек. Интересно, когда он ее поцелует? Можно и в первую встречу. Что в этом плохого? Раз он ей очень нравится, а она — ему… А потом его возьмут в армию, и она станет его ждать, и никого-никого к себе не подпустит…
Она так долго, так неотрывно смотрела на Романцева, что тот смутился не на шутку и, чтобы скрыть это, вновь взялся за термос и вылил остатки в стаканчик…
Лена поднялась и быстро пошла, почти побежала к выходу. Романцев растерянно смотрел ей вслед. У дверей Лена обернулась. Их взгляды встретились. Романцев пружинно поднялся и вышел следом в полутемный холодный тамбур, засыпанный раздавленными окурками.
— А как же нефтеразведка? — спросил он, сам не зная зачем.
У нее перед глазами все затуманилось, поплыло в радужной слезной мути. Она обняла его. Поцеловала.
— Ты чего… Чего ты плачешь-то?.. — бормотал Романцев и целовал в губы, в шею, в мокрые глаза.
— Я тебя буду ждать в Москве, — сказала она, едва переводя дыхание. — Я очень буду ждать. Слышишь?
— Кончай обниматься! — голос в визге примороженных петель, хряск двери. — Девушка, передай своим: через десять минут летите.
— А мы? — Романцев заступил дорогу человеку в зимней летной форме.
— А вы — нет! — и застучал унтами на пороге зала ожидания, обивая снег.
Кожаные куртки, брошенные в угол.
Тряпкой занавешено низкое окно.
Бродит за ангарами северная вьюга.
В маленькой гостинице тускло и тепло… —
пели под гитару два молоденьких летчика. Третий, постарше и, судя по шевронам, главнее, кормил в углу медвежонка мороженой рыбой.
Командир со штурманом напев припомнят старый,
Голову руками подопрет второй пилот.
Тихо прикоснувшись к старенькой гитаре,
Бортмеханик эту песню запоет…
Лысые романтики, воздушные бродяги, —
вдохновенно выводили юноши, у которых с шевелюрами было все в порядке.
Ваша жизнь мальчишеская, светлые года,
Прочь тоску гоните выпитые фляги —
Ты, метеослужба, нам счастье нагадай…
— Да вроде нагадала уже, — вставил Смолин, давно подпиравший дверной косяк, и кивнул на ясный пейзаж за окном.
— Может, да, а может, нет, — сказал гитарист. — Это Север, сержант: тут по пять раз на дню погоду крутит.
В дверь заглянул Романцев, поманил Смолина на крыльцо:
— Они все тебе мозги пудрят, а через десять минут самолет уходит!
— Что за самолет?
— «Аннушка». Нефтеразведчики… Муж с женой… Ну я тебе скажу… Упасть — не встать! Нога — от шеи. Глаз синий…
— Во-во, — покивал Смолин, — самое нам время сейчас с бабами валандаться. Да еще с чужими.
— Да при чем тут!.. — Романцев отмахнулся. — Я ее уговорю, а она этого, — он запнулся, — ну… своего, понял? Лишь бы летуны согласились на небольшой крючочек, километров в двести.
Смолин мгновенно оценил ситуацию, рванул обратно к летчикам. Романцев зацепил пригоршню снега, потер разгоряченное лицо и пошел за ним.
— …Во-первых, их не двое, а четверо, — услышал он, войдя, усталый голос старшего. — Во-вторых, много груза, и тяжелого. В-третьих, никаких крючочков, как ты выражаешься, не будет, потому что может не хватить горючего. В-четвертых…
— Хватит и трех, — перебил Смолин.
— Видишь, ты сам понимаешь… Так что не получается с тобой, сержант, — старший потянулся погладить медвежонка, тот заворчал, но не дался. — Ну никак…
— «Не получается, не получается, не получается такое никогда!..» — шутливо пропел гитарист.
— А у тебя получается, — не удержался Романцев. — Если так пойдет, тебя по телевизору скоро будут показывать.
— Ага, — согласился тот. — «Песня-83».
— Нет, — сказал Романцев. — «Здоровье». Ты будешь доктору Белянчиковой рассказывать, что с тобой стряслось.
— Ну, ты нахал, — протянул гитарист, подымаясь. — Они же нас упрашивают, и они же нас… Ну, ты хулига-ан…
— Романцев! — нахмурился Смолин. — На улицу!
— Вали, вали! — сказал гитарист вслед Романцеву.
Смолин внезапно шагнул к гитаристу, выхватил гитару, поставил ногу на табурет, яростно ударил по струнам:
Солнце незакатное и тихий ветер с веста!
И штурвал знакомый в стосковавшихся руках, —
пел он со злым напором.
Ждите нас не встреченные школьницы-невесты!
В маленьких асфальтовых южных городках!..
Так, что ли, поется?
— Так… — удивленно пожал плечами старший.
— Ну а раз так — перетакивать не будем! Лысые романтики, маму вашу!.. — швырнул гитару в угол и вышел, громыхнув дверью.
— Дуже гарно спивали… — щуря глаза, с усмешкой сказал Романцев, поджидавший у крыльца. — Только финал больно шумный…
— Слушай, — с нешуточной угрозой сказал Смолин, — ты кончай балаганить!
— Есть, — очень серьезно сказал Романцев. — Я кончаю балаганить, и мы все вместе рыдаем.
— Слушай, сержант! — старший летчик вышел на крыльцо. — Ты на нас сердца не держи. Что, мы сами не понимаем, не служили?.. Ладно, с горючим мы разберемся, долететь до твоего мыса Малого Медвежьего можно. Но самовольно, без согласия нефтеразведчиков, усложнять маршрут мы не имеем права. Так что думай сам…
— А за мишку спасибо, — на крыльцо вышел второй летчик. — Подрастет — выпустим.
— Видишь, мы юннаты, мы друзья пернатых… — пробормотал Романцев.
— Вон нефтеразведчики идут. Чеши, сержант!
…Романцев видел, как Смолин догнал трех парней, обвешанных рюкзаками и сумками. Как убежденно говорил, прикладывал руку к груди, улыбался просяще. А сам все пытался уловить некую ускользающую мысль, расшифровать — что она такое и с чем ее едят.
Романцев видел, как те трое сняли груз на снег. Как двое, что были повыше, пошли обратно к залу ожидания.
— Ну, что, мужики, порядок? — спросил Романцев, когда они проходили мимо, хотя понимал, что порядка никакого нет, потому что Смолин продолжал жарко убеждать оставшегося третьего.
Двое, один белесый с белыми ресницами, другой жуковато-черный с синей щетиной, молча ушли в зал ожидания и вскоре вышли, неся три огромных тюка на связанных лыжах, что лежали концами у них на плечах.
Смолин, по-видимому, ничего не добившись, понуро пошел от третьего.
— Отдыхайте, ребята, чего вам? — дружелюбно сказал белесый. — В буфете вон портвейн дают…
— Откуда ж у служивых на портвейн? — усмехнулся синещекий, достал из внутреннего кармана початую бутылку, заткнутую хлебным мякишем, протянул Романцеву.
— Отдай обратно! — грозно сказал подошедший Смолин.
Но Романцев обратно не отдал, а откупорил затычку, для чего-то понюхал, передернул плечами и… медленно вылил вино на снег. На морозе черно-красная лужа заклубилась парко́м.
Из зала ожидания выбежала Лена догонять своих. На бегу обернулась на Романцева — это все, что она могла сделать, чтобы свои не заметили.
— Поздравляю, рядовой Романцев, — Смолин через силу улыбнулся. — Так держать.
— Будем стараться, — кивнул Романцев и добавил тихо: — А вот и деталька нарисовалась.
— Что за деталька? — насторожился Смолин.
— Интересная. Последний, так сказать, штрих. Но в то же время, как сказал Маяковский Владимир Владимирович: любовная лодка разбилась о быт…
— Не до шашней сейчас. Давай думать, что делать-то будем?
— Исключительно этим и занимаюсь. В свободное от шашней время… Слушай, командир: вон стройка — склады. А дорога — вон она где, — Романцев ткнул перчаткой. — Здесь наверняка летом болото, — он показал на белую целину перед складами, сбоку которой по низкорослым кустам уходили «нефтеразведчики». — Как же тут летом на стройку материалы-то с дороги доставляют?
— Не знаю… — пожал плечами Смолин. — Может, краном. Знаешь, рельсовым…
Он понял, что Романцев уже нашел или находит решение, и ждал, пока тот «прокачает» все элементы. Перед тем, как высказаться.
Если уж Толя Романцев в чем-либо убеждался и считал, что нужно действовать так и не иначе, потому что именно так правильно, пусть и рискованно, или справедливо, — он становился упрям, несговорчив и всеми правдами-неправдами старался поступить «как доктор прописал» — так он выражался. За что порой прикладывали его крепко, взять хоть разжалование вкупе с гауптвахтой…
— Где ж Степа-то наш? — щурясь, проговорил Романцев. — Мы без него, как без рук…
Это было всего две недели назад… На погонах Романцева ярко поблескивали сержантские лычки. Он стоял возле дверей спортзала: там лихие боксеры из другой роты показывали друг другу разные приемы. К Романцеву подошел парень, жилистый, смуглый, в белой, как у всех, одежде и, как все, босиком. Звали его Игорь.
— Ну? — резко спросил Игорь. — Чего вам надо?
— Вообще-то, — начал Романцев, — на «вы» я говорю только с девушками и пожилыми особями обоих полов, мы с тобой, может, на «ты» обойдемся?
— Короче, — Игорь разжимал и сжимал кулаки, делая разминку кистям.
— Могу, — кивнул Романцев. — Ты ж Инку Батракову знаешь?
— Ну? — Игорь смотрел выжидающе.
— Хороший ответ, — кивнул Романцев. — А то, что у нее дома неприятностей выше крыши?
Игорь пренебрежительно лишь веки опустил.
— И это все? — спросил Романцев.
— Нет. Если ты отсюда не свалишь, я тебя отделаю, как бог черепаху.
— Очень может быть, — согласился Романцев. — Но только сначала глянь, — он вывернул левый кулак. — Что это? — и мгновенно разжал.
Игорь на какую-то долю секунды глянул — и уже в следующее мгновение летел, снесенный романцевским правым.
— Вот так-то, — сказал Романцев выскочившим из зала боксерам. — Против лома нет приема, боксеры…
— Окромя другого лома, Толя, — услышал он и обернулся — прямо за его спиной стоял сержант Смолин и еще двое солдат со штыками на белых поясах и бляхами патрульных. Они его и проводили на «губу». И сколько бы раз Толя Романцев не возвращался мысленно к Инке Батраковой и нехорошему разлучнику-боксеру, все кончалось той же «губой» и потерей ярких лычек. По-другому никак не получалось.
