Я никогда не была авгуром.
Не чертила на небе templum.
Три птицы кружились над синью собора.
И я тогда повелела невольно
Образовать им собой треугольник.
«Ты увенчаешь креста вершину,
На поперечину сядьте вы две
По краям, если Господь меня слышит…»
Но они все метались по синеве.
Медлили будто, но через мгновенье
Будто услышали повеленье.
Вмиг на кресте расположились,
Как я просила, — это милость.
Прощенья, близости знаменье.
Потом они крича взлетали,
Они как будто и не знали —
Что послужили. На скрижали
Они треть буквы начертали.
О, высота и даль
Над Божьим домом!
Ты — бестелесная скрижаль
Синя и невесома.

Бег белки

Мимо мелеющих прудов
Юсуповского сада
И мимо чучела зевающего волка
Бегу в своих заботах мелких.
Мелькает маленькая белка,
Так в деревянном колесе,
На жернове, как будто мельничном,
Вне времени, в заботе мелочной.
Истерся мех, глаза потухли.
Но вертится гончарный круг,
И лапки черные набухли,
И к колесу они припаяны навек.
И замечает белка вдруг
Что с колесом она уже сам-друг,
И что она уж не зверек,
А света мячик.
Что изумрудно колесо,
И что в конце круговращенья
Она, как мандорла, замрет
И, падши в небо, не умрет.

Письмо во сне

Письма, непрочтенные во сне,
Значат больше тех, что приносит почта.
На бумаге сновидческой тают слова,
Текут ручьи, распускаются почки.
Кто-то мертвый давно, с иглою в руке
Царапает что-то себе в уголке.
Мертвые улыбчивы, живые в жару…
Столько лет читаю это письмо, сколь живу.
Пишет он: «Пойди, камень потеряй
На углу Вознесенского и канала
Синий…». — «Я его потеряла давно».
— «Потеряй еще, этого мало».
Сонные чернила текут по щекам.
Стихи не сгинут на самом деле?
Дышат жарко они и во сне приникают к нам.
Мы же — сговор инея и метели.

Вариация

В колодец смотришь на меня.
Вот видишь — я на дне колодца,
И сердце птичье мое бьется,
Ключом вскипающим звеня.
Из-под воды я вижу солнце,
Как зерен горсть живородящих,
Да и луну я тоже вижу,
Как рыбий глаз в воде кипящей,
Но глаз Твоих мне не увидеть,
Но — тяжесть Твоего вниманья.
Я все исполнила послушно…
Я помню — в чреве было душно,
Когда в мою смотрел ты душу
И пристально и равнодушно,
Не ожидая узнаванья.

Разговор с боковым временем

Вот снова
Время побежало
Куда-то вкось,
А надо вдаль.
Ведь есть же времени стрела
Необратима, хоть тупа.
Но иногда, скрестивши ноги,
Придурковато вдоль дороги
Она вдруг делает faux pas.

Она летит, но не пронзает —
И ты живешь, а Время рядом
По сторонам фундук сажает,
Кривляется, гусят рожает
И двойников дурных сажает
За стол с каким-то тихим гадом.

Но ведь должно идти ты, Время,
Вперед и прямо нести бремя
Свое. Направо и налево
Отпрыгивать — твое ли дело?
Подпрыгивать я не велела.
И падать тоже ты не смей.
Иди вперед — как у людей!
Иди вперед и Бог с тобой.
Стучи ногой, иди со мной.
Иначе ты уже не время,
А отголосок, злое семя,
Ошметки вечности дурной,
Кулисы брошенного ада.
И надо жизнь дойти до края
А не свернуть с нее, играя.
Что ж ты, Tempo,
Ходишь боком,
Хитро искоса глядишь
Как воровка, как сорока.
И меня с собою тащишь.
Множишь дурные мои отраженья,
Глухие темные ответвленья
В зону размытого,
В треск бокового зренья?

Время отвечает:

Ты, может быть, еще не знаешь,
Что если вправо забираешь
И если влево повернешь,
(Но это очень трудный путь
Мне больно по нему идти),
То вдруг уже лечу назад
И ты за мною наугад,
И ты за мною — птицей влёт,
На много тысяч лет назад,
На сколько хочешь лет назад…
Но больно вспять. Пойти вперед?

" Истлел ремешок от часов на руке, "

Истлел ремешок от часов на руке,
Истерся так быстро.
А ты — с боевою раскраской — душа
Мелькнула костровою искрой.
Взлетела в воздух ледяной —
Прохладно светло и не душно —
Вот надо мною на нитке висит,
Как шарик воздушный
Плеромой прозрачною он плывет,
Качнет ледяной головою,
Набитый аэром, в инее весь
На нитке — еще со мною.

" «Бабье лето — мертвых весна», "

«Бабье лето — мертвых весна», —
Говорят в Тоскане, говорят со сна,
Выглянув в окно, где солнце веет,
И, как чахоточный, молодеет
Городской клен и уже краснеет
При каждом взгляде
В обреченно сползающем вниз
Наряде.