— А что же, интересно, будет делать Мусор? — спросил он, в задумчивости почесывая нос.
— Это его проблемы. Главное что? Главное, чтобы нас никто не заметил, когда мы убегали!
— К-как же нас могли не заметить? Там народу кругом было жуть сколько. Обед же!
— Обед — это хорошо. Но я имел в виду того, кто вошел в туалет. Может, там была какая-ни-будь глухая старушенция?
— И слепая, будем надеяться… И что она, интересно, делала бы в мужском туалете? — хохотнул Сева и мгновенно подавился хлебом. В порыве неудержимого кашля он вскочил, опрокинув ни в чем не виноватую табуретку, и не замедлил зацепить своими костяшками кружку и бутылку. Все это с грохотом покатилось по столу, выливая последние капли компота на скатерть, а бутылка вдобавок свалилась на пол, обрызгав мои штаны. Кашляющий Сева, пытаясь сгладить свою вину, склонился над столом, запнулся за табуретку и растянулся на полу, стащив следом скатерть вместе со сковородкой и блюдцами…
В общем, закончилось все тем, что Сева, откашлявшись и вновь умывшись над раковиной, неожиданно быстро засобирался домой.
— Пошли со мной? — безо всякой надежды спросил он уже в коридоре, с кряхтением напяливая резиновые свои сапоги, — Ну… почитать чего-нибудь возьмешь.
Я подумал и решил, что все-таки Сева прав. Чтобы немного освободиться от сковавшего меня напряжения, нужно было именно прогуляться на свежем воздухе. И не сидеть же, в конце концов, один на один с отрубленной головой Пал Палыча Чуварова!!
Мы вышли на улицу и, ловко и не очень огибая лужи, направились прямиком к трамвайной остановке. На этот раз я надел шерстяные носки из собачьей шерсти (слышал, они здорово помогают при болезни костей) и сапоги, а посему откровенно наслаждался прогулкой.
— Надо будет Мусору позвонить, — буркнул Сева, снова натянувший шапочку на самый нос. Уши свои он не прикрыл, и они весело торчали, ярко контрастируя своей младенческой розова-тостью с трехцветной шапкой. — З-знаю я его. Ему не позвонить, сам ни за что не откликнется!
— И про голову спросить надо, — напомнил я, — может, она ему еще понадобится.
— Зачем? — Мы вошли в полупустой трамвай и сели на задние сиденья. Моя задница тут же запротестовала против такого холода, но я не обратил на ее протесты абсолютно никакого внимания, а стал объяснять:
— Вот, к примеру, есть такой праздник Хэл-лоуин. У них там в Америке принято на Хэл-лоуин вырезать голову, ставить внутрь свечку и…
— Стоп, стоп! Из чего вырезать? Как? — Сева заинтересованно посмотрел мне в глаза. После короткого описания непростой процедуры я продолжил:
— Ставишь, значит, внутрь свечку, зажигаешь и голову тыквенную выставляешь на улицу. Желательно ночью. И все, кто проходит мимо, жутко пугаются!
— И в чем смысл? — Для чересчур маленькой Севиной головы было очень сложно сообразить сразу. Пришлось популярно объяснять вновь.
— А еще вот какая штука на Западе есть, — встрял сидевший сбоку сухонькой старичок без бороды. — Конгресс называется! Это такой парламент, а сидят в нем конгрессмены!
— Засунь себе своих конгрессменов… — подключилась к разговору бабуля, сидевшая неподалеку, — фашист недобитый! Тут самим есть нечего, а он все про Запад!
— Сама коммунистка! — буркнул старичок, обращая к старушке пламенный патриотический взор. — Запоганила Россию своими семечками, а еще бесплатно, наверное, в государственном трамвае ездит!
— Ну, во-первых, это коммерческий трамвай, — вставил молодой контролер, — здесь платят все!
— Граждане! — воскликнула бабуля, ногой засовывая корзину с семечками под сиденье. — Посмотрите на эту толстую морду! Ишь как отъел, на коммерческих-то трамваях разъезжать!
Ни у кого из присутствующих (даже, как это ни странно, у контролера) морда толстой не была, и я отнес эти слова на счет плотненького мужичка, стоявшего на ступеньках около дверей. Старичок же, видимо, решил, что оскорбляют именно его, привстал на цыпочки и попытался тюкнуть бабусю костылем, но, к сожалению, не дотянулся. Тут еще трамвай вдруг резко затормозил, и костыль, описав в воздухе широкую дугу, вонзился в живот молодому контролеру. Тот выругался, ничуть не смущаясь тем, что вокруг могут находиться дети, и, пошатываясь, на полусогнутых ногах поспешил удалиться в другой конец трамвая.
Тут и бабуська, обозвав дедушку обидным «кабыздох», выскочила на остановке и, тараня граждан необъятным торсом и корзиной с семечками, скрылась в неизвестном направлении. Трамвай набился до отказа, потому что остановкой был вещевой рынок.
Меня вплотную прижало к старичку, а Сева не менее плотно прижался ко мне и часто задышал в затылок.
— Вот так мы и живем! — выглядывая откуда-то из-за моего плеча, проскрипел старичок. — Меня вчера вот так же жена обругала. Она у меня за Выбримордина, а я нет. Я за этого… мм… Владиленович который.
— А мы сегодня хорошему человеку голову отрубили, — ни с того ни с сего сказал Сева. Я вздрогнул. Старичок улыбнулся:
— Да ну? Правда хорошему?
— Сволочью был, если отрубили, — многозначительно произнес мужчина, стоявший чуть позади старичка. На лице его, в морщинах и мутном взоре читалась многодневная и беспробудная пьянка.
— Нет, хороший он был. Я з-знаю! — ответил Сева, которого, видимо, кто-то розовый с рогами и хвостом тянул сейчас за язык. И усердно так тянул! — Он инопланетянином был.
— Все инопланетяне сволочи! Ни разу не встречал порядочного пришельца! — Мужчина вновь очень многозначительно икнул. Похоже, сейчас он пребывал в том самом состоянии алкогольного опьянения, при котором хоть и соображается, но с очень большим трудом.
— Пришелец, говорите? — Старичок улыбнулся, он, конечно, не верил ни единому Се-виному слову, — И какой же он? Восемь лап? Или три головы?
Я толкнул Севу локтем под ребра. Он не почувствовал.
— Одна голова, — пробормотал он задумчиво. — Он человеком б-был, я же говорю. 06-бычным таким. С белыми волосами.
— О-о! — с сарказмом сказал я и попытался использовать торможение трамвая в свою пользу: толкнуть Севу плечом, чтоб прекратил глагольствовать.
— А еще мы думали, ч-что из него что-нибудь вылезет, ан нет!
— Мгм… — Старичок потер морщинистый лоб, — Знаете, молодой человек, со мной тоже иногда странные вещи происходят. Просыпаюсь, бывало, постель мокрая…
— Дык разве ж нет, при твоих-то годках! — Пьяный мужик часто-часто заикал. Видимо, смеялся.
— Вот в этом-то вся и странность, — бурно отреагировал старичок. — Постель мокрая, а трусы сухие! И пижама сухая!
— А жена ваша как?
— Тоже сухая! Она вообще в другой комнате спит! И у нее тоже все там странное! То духи по комнате летают, то помадой на зеркале кто-то писать начнет. Вчера вот Маяковского написал: «Послушайте! Ведь если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?» А потом еще снизу приписано: «Колбаса воронежская: 0,5 кг — 18 руб., пучок редиски: 3 руб. банка майонеза: 18 руб., огурцы: 1 кг — 3 руб. Целую. Твоя Оля!» Вот оно как!
— Скоты они все, однозначно! — выдавил пьяный мужик и вытек вместе со всеми на остановке.
Мы с Севой и старичком поехали дальше, на конечную остановку, после которой трамвай уходил на круг.
— И как отрубили? Ровно? — после некоторого молчания поинтересовался дедушка. Я снова вздрогнул. Видимо, теперь это моя судьба — вздрагивать.
— Я не видел, — честно признался Сева.
— А что это ваш друг все время молчит?
— У него шок! Он же сам как раз и рубил!
— Не рубил, — не выдержал я, — только пытался! Это Мусорщик все сделал!
Тут, похоже, до старичка дошло, что дело нечисто. Пробормотав какие-то несущественные извинения, он прошел на переднюю площадку, да там и застыл перед дверцами, не решаясь повернуть голову в нашу сторону. Я набросился на Севу:
— Ты в своем уме? А если он сейчас в милицию сообщит? Видел, мол, двоих в трамвае.
Все об отрубленных головах рассказывали! Нас же вмиг!..
Сева сжался в неприметный комочек, втянул голову в плечи и прошептал:
— Я и сам не знаю, что произошло. Наверное, это от чрезмерной эм-моциональности!
— У меня тоже, между прочим, чрезмерная эмоциональность! Аж через край хлещет! Но я же не болтаю на каждом углу, что у меня в ванне голова лежит! Вот врезать бы тебе, чтоб до конца жизни только шепотом и разговаривал!
— Меня нельзя бить! У меня почки больные.
Это было для меня сюрпризом.
— Что, кровью писаешь?
— Не в этом дело. Сплю когда, то ноги на стопку книг кладу или на спинку кровати, чтобы левая почка на место вставала. Она у меня в том месяце вылетела, а теперь вот надо, чтобы встала.
— Вот заливун! А пьешь тогда зачем, как боров?
— Это делу не мешает! — с ноткой гордости в голосе сказал Сева.
— Мешает, мешает. Проживешь еще лет тридцать, узнаешь, как мешает! — Я похлопал Севу по плечу. — Ладно, потопали.
Трамвай остановился, и мы снова сошли в слякоть тающего снега.
Дом, в котором жил Сева, находился совсем недалеко от остановки, за детским садом, и мы не торопясь пошли по тротуару, обсуждая, чего бы мне взять у Севы почитать. Сева с присущим ему маньячным энтузиазмом расхваливал какого-то неизвестного мне автора. Я же новых, а уж тем более современных писателей-фантастов особо не жаловал и просил перечислить книги из классики. Севе, кроме «Старика и моря» Хемингуэя, ничего в голову не приходило, и он снова возвращался к обсуждению очередного творения неких Скаландисов, Лазарчуков, Бобровых, Свистоплясовых и прочих и прочих… Тут я вспомнил, что забыл Севиного «Малыша» у Мусора в туалете. Сева погоревал немного, но после моего клятвенного обещания купить ему новую книгу из той же серии посветлел.
