Но одинокий эгоцентрист и прожженный террорист Савинков, любивший Корнилова и стремившийся к внутреннему сближению с ним, всем существом презирал Керенского и не шел ни на какие переговоры. А Корнилов уж никак не мог простить Керенскому того, что он вместо Ленина арестовал его, Корнилова, и заточил весь штаб Верховной ставки в Быховской гимназии.
«Какая же безумная и роковая слепота напала на Керенского! — думал Ивлев. — Если бы он не объявил Корнилова главою реакции и изменником революции, если бы впустил Дикую дивизию Крымова в Петроград, то дезертиры и анархисты не разгулялись бы. Большевизм создать не способен ничего. Если при князе Львове и Керенском великая страна, раскинувшаяся на десятки тысяч квадратных верст, стала страной бездействия и слабоволия власти, то при большевиках она окончательно утонет в анархической стихии. Удивительно, что Корнилов не вздернул на фонарном столбе Керенского. Ведь тот пустил и армию под откос, и всю Россию. Вчера Керенский исчез из Новочеркасска: очевидно, поняв, что во второй раз ему не обмануть ни Савинкова, ни Алексеева, ни Корнилова, ни Каледина…»
Справа от крыльца остановилась коляска. Ивлев выпрямился и крепче прижал ствол винтовки к ноге.
Молодой подтянутый офицер в чине штаб-ротмистра с ярко блестящими глазами и энергичным лицом — сын Алексеева — первым спрыгнул с коляски и, подав руку отцу, помог ему сойти на тротуар.
— Доброе утро, поручик! — Генерал кивнул Ивлеву, а сын его, проходя в гостиницу, по-дружески улыбнулся.
Верхом на разгоряченных вороных конях к штабу лихо подскакали два горских князя. Кривоногие, в черных черкесках, серых папахах, с хищными горбоносыми лицами, похожие один на другого, как родные братья, они быстро пробежали в вестибюль.
Ивлев с ненавистью поглядел им вслед. Прохвосты, авантюристы. Обещают Алексееву тридцать тысяч горцев, но требуют от него вперед пятьдесят тысяч рублей. А в кассе Алексеева и трех тысяч нет.
Мимо гостиницы в сопровождении двух пожилых прапорщиков, звеня шпорами, прошел высокий, в пенсне на длинном, вздернутом носу, полковник Неженцев, недавно прибывший в Новочеркасск во главе Георгиевского полка в составе четырехсот офицеров.
Блестя желтыми крагами и щегольским желтым кожаным пальто, на улицу вышел Борис Суворин в автомобильном кепи. Спортсмен, страстный любитель конских скачек, бойкий журналист, бывший редактор газет «Новое время» и «Вечернее время», он приехал сюда по приглашению Алексеева создавать противобольшевистскую прессу.
В нескольких шагах от Ивлева Суворин столкнулся лицом к лицу со своим тезкой Борисом Савинковым — изящным человеком среднего роста, одетым в хорошо сшитый серо-зеленый френч с не принятым в русской армии стояче-отложным высоким воротником. Обменявшись с ним крепким рукопожатием, Суворин тотчас же весело и оживленно проговорил:
— А я, Борис Викторович, шел к вам в «Золотой якорь». Но, как говорят, зверь на ловца бежит! Вернусь с вами в канцелярию.
«Нет любви, нет мира, нет жизни. Есть только смерть», — вспомнил Ивлев слова Жоржа из савинковского «Коня бледного» и подумал: «Пожалуй, в этих учреждениях — весь Савинков. Недаром, будучи главой террористической организации, он всегда брал на себя самые рискованные поручения. Не включись он в политику и заговоры, из него получился бы автор своеобразных по мироощущению и стилю произведений. Ведь он говорит и пишет короткими, чрезвычайно энергичными фразами, словно вколачивая гвозди. А его готовность к риску, вероятно, предопределена склонностью не забывать о смерти и верой, что смерть неумолимо владычествует над всем живущим в мире. Нахрапистый и дерзкий, он стал бы диктатором, если бы Корнилову удалось ввести в Петроград дивизию генерала Крымова. Для такой роли у него хватает и честолюбия, и дара повелевать людьми. Да, можно думать, если бы Савинков, Корнилов и Керенский сумели вовремя проникнуться взаимным доверием, то Октябрю труднее было бы сменить февраль».
Говорили — Ивлев сам слышал это от одного из юнкеров Николаевского кавалерийского училища, — что свой последний террористический акт Савинков совершил совсем недавно — в сентябре.
Он присутствовал во время тяжелого и бурного объяснения Керенского с генералом Крымовым. Генерал, возмущенный изменой главы Временного правительства Корнилову, вгорячах со всего размаху врезал сокрушающую по силе пощечину Керенскому. Керенский, спасаясь от второй пощечины, юркнул под письменный стол.
Крымов, стремясь достичь физиономии премьера, наклонился, а в эту минуту сзади с револьвером в руках бесшумно подкрался Савинков. Раздался выстрел, и Крымов, предательски пораженный в спину, упал ничком на пол. Савинков еще раз выстрелил ему в затылок. В кабинет Керенского вбежали юнкера Николаевского кавалерийского училища, которые несли караул.
