Я не Волга,
Я не Вятка,
Но как Волга велика,
Я остячка, азиатка,
Плосколицая река.
Надо мной
Гуляют ветры,
На моих на берегах
Хвойношумно
Спорят кедры,
Нашумевшие в веках.
Мои воды
С виду немы,
Но в глубинах бочага,
Как русалки,
Ходят нельмы,
Зазывая рыбака.
Я и лесом,
Я и топью
Пробираться не боюсь.
Я не Волгою, а Обью,
Сибирячкою зовусь.
Я в городах
Строенья возводил,
Выравнивал на улицах неровность.
Я в городах
По улицам ходил —
Не человек,
А некая условность.
Я зачерствел
От гладкого житья,
На черствых людях
Притупил я жало.
По вечерам милиция моя
Меня от всяких страхов ограждала.
И только в наших
Сумрачных лесах
В ночную темь,
Идя по звездным вехам,
Вдруг ощутил неодолимый страх…
И снова стал я
Чутким человеком.
Давно ль
Гордился сам,
Что: я деревне близкий.
Завидую певцам,
Поющим без прописки.
Им равно,
Где брать мед,
Была бы лишь охота
Да был бы самолет
Для дальнего облета.
О Марьевка моя,
Догадкой оглаушен:
Ты родила меня,
А я тебе не нужен.
Ну что моя строка
Для всех твоих рассветов!
Сам, вижу, что пока
Тебе не до поэтов.
Тебя и не виню,
Ведь надо ж не по слову
Выкармливать свинью,
Выдаивать корову.
Ведь надо ж для потреб
Космического века
Натружный сеять хлеб
И убирать до снега.
Но были же дела
И в той поре кипучей,
Когда ты родила
Меня на всякий случай.
Но я же твой, как свет
От твоего же пыла,
Иль случая все нет,
Что обо мне забыла.
Не время,
Ну и что ж,
Одно мне сердце студит:
Боюсь, что позовешь,
Когда меня не будет.
В пустынном небе
Журавлиный крик,
Тоскливый плач
В осенней непогоде.
Давно утратив кудри,
Как старик,
Подсолнух сгорбился
На огороде.
Лицом в лицо
На солнце не глядит,
Где стать его
И где его гордыня?
Он смотрит вниз,
Ему глаза слезит
Упавшим солнышком
На грядке дыня.
На ней он видит
Пятна-светлячки,
Но подойдут
Беспесенные сроки,
Его солнцелюбивые зрачки
Повыклюют
Беспечные сороки.
Впадая весь
В сочувственную дрожь,
Я замечал
В осеннем увяданье,
Что журавлиный крик
Всегда похож
На чей-то стон
И бабье причитанье,
Белый снег,
В сердце тьма,
В жилах вьюга стылая.
Ах зима, зима, зима,
До него ж постылая!
Рано печка затопилась,
Дым пошел высотами.
Ты, зима, поторопилась
Удивить красотами.
Как нам жить-зимовать,
Не роднясь с хворобами,
Как нам хлеб добывать,
Леглый, под сугробами?
Белый ветр
Летит, слепит.
Под моими лыжами,
Кажется, не снег скрипит,
А колосья слышимы.
«Мама,
Милая мамочка!»
Много дней повторял.
Хлеб давали по карточкам,
Я же их потерял.
Тридцать лет,
Как упрямо
Не роднюсь с той порой,
Десять лет моя мама
Спит в могиле сырой.
Мама,
Милая мамочка,
С горя сердцем остыл,
Когда хлебные карточки
В старой-книге открыл.
Нет, братцы,
Спешность не по мне.
Иной поэмит повсеместно,
А у меня в моей квашне
Еще пыхтит тугое тесто.
Вот тут ему
Не дай опасть,
Накаливай до зноя душу,
Дым выпусти,
Чтоб встрасть да всласть
Хлеб выпекся
Как можно лучше.
И хорошо душе моей.
Смеюсь я, счастья не скрывая,
Когда воскреснет дух полей
В моем румяном каравае.
И рад,
Что созывать пора
Всех, вплоть до резвого пиита,
На светлый праздник аппетита,
На праздник
Жизни и добра.
Прозябаю на ветру,
На миру, словам внимая.
Истин сверху не беру,
Я их снизу поднимаю.
Испытанья не страшны.
Чтобы светом возгораться,
Наши истины должны
Только снизу подниматься.
Истины не входят в стих
От общения с богами.
Нет, я каждую из них
Отрабатывал боками.
Мои желанья
По-людски просты,
Моя работа
Облита слезами.
О, сколько раз
Я возводил мосты
Меж злыми
И враждебными сердцами.
И всякий раз
Был тяжкий труд не впрок,
И всякий раз,
Казалось бы, из стали,
Разорванные фермы
Строф и строк
Под пропастью
Бессильно повисали.
Какие же мосты.
Нужны морям,
Тем берегам,
Где надо мной хохочут,
Беснуются,
Подобно дикарям,
И атомные стрелы
В злобе точат.
Не к богу,
К людям руки я воздел.
Взываю к вам
И говорю я с вами:
Вы хочете,
Чтоб тот водораздел
Мы завалили
Добрыми сердцами?
Что мы жестки,
В том нашей нет вины.
Ищите зло
В своем жестоком стане.
История устала от войны,
Но от борьбы с войною
Не устанет!
