Джонни повернулся к дому. Бастер, наклонив морду до земли, по-прежнему прижав уши, осторожно выглядывал из-за угла. Новый мальчик тоже взглянул туда, и Бастер исчез, словно его дернули за задние лапы. Через секунду Джонни услышал, как когти пса протарахтели по крышке погреба на той стороне дома — значит, Бастер побежал в поле позади, где он всегда прятался, когда получал трепку.

Джонни нахмурился еще сильнее.

— Ты кто?

— Кóвач. Привет.

Джонни не ответил — только подозрительно изучал новичка.

— Что ты делаешь? — минуту спустя спросил Ковач.

— Не знаю, — ответил Джонни. Ответ прозвучал довольно глупо, и он добавил: — Может, тросточку. Или удочку. Значит, Ковач? А дальше?

— Бела.

— Чуднóе имя.

— А как тебя зовут?

— Джонни Стивенс.

— Привет, Джонни, — с надеждой повторил Ковач.

— Привет, — кисло ответил Джонни.

Ковач Бела подошел к краю дороги — тут был небольшой откос из камня и пронизанной корнями земли, а за ним — лужайка фермы Стивенсов. Тут он остановился, точно ждал приглашения. Тень его, такая же тощая, легла на откос.

Джонни опять сел, продолжая хмуриться. Он ничего не сказал.

Ковач, полуобернувшись, через плечо посмотрел на дорогу. Похоже, он уже жалел, что остановился.

Потом оба мальчика перевели взгляд на двух малиновок — те гонялись друг за другом, прыгая по ограде на другой стороне дороги. Летняя жара качалась на золотых головках колосьев в поле за оградой и лоснилась на буро-зеленых боках пригорков, обступивших бывшую когда-то дном заводи ложбинку.

Джонни вновь взялся за нож и палку.

— Ты что, из семьи, которая купила старую ферму Бурманов? — спросил он.

— Да.

— Вы на той неделе переехали, да? Я про это слыхал.

Малиновкам надоело скакать по ограде, и они, мелькая крылышками, над самыми усиками колосьев полетели через поле.

— Мы там играли, — пробурчал Джонни. — На ферме Бурманов. Теперь, наверно, нельзя будет… раз вы туда переехали.

Ковач Бела промолчал.

— В силосной башне у нас было разбойничье логово, — обвиняющим тоном добавил Джонни.

— В силосной?..

— Ты что, не знаешь, что это?

Ковач помотал черной головой.

— Круглая такая, большая, похожа на здоровенную жестяную банку. Ты, похоже, глупый, а?

Ковач прикусил губу и молча посмотрел на Джонни огромными темными глазищами.

— Ты хочешь, чтобы я ушёл? — спросил он наконец.

— Конечно, — Джонни все еще был сердит.

Ковач повернулся с таким видом, что было ясно — он не идет куда-то, а просто уходит.

Джонни слегка смягчился.

— Ладно, я пошутил. Иди сюда, садись.

Ковач Бела помедлил, неуверенно улыбнулся и наконец поднялся по откосу в тень вяза. Странно изящным, плавным движением он опустился на траву, подобрав под себя ноги.

— Благодарю.

Джонни острым как бритва ножом снял с палки длинную полоску коры.

— Слушай, чего ты сделал с Бастером? Ну, как заставил его вот так… убежать?

— Просто я не нравлюсь животным.

— Почему?

— Папа как-то сказал, что это все из-за нашего запа… — на полуслове он замолчал и немного погодя добавил: — Не знаю. Они нас не любят.

— «Нас»? Что, всю семью?

— Я… да.

— Чудной ты, ей-богу. Что, там, откуда ты приехал, правда нет силосных башен? И говоришь по-чудному.

— Я из Венгрии.

Джонни еще раз внимательно оглядел Ковача Белу: смуглая кожа, темные волосы, большие глаза, мягкая линия рта. Правда, что-то в его лице казалось немного странным, но что — Джонни еще не понял.

— Это где —…Внегрия? — спросил он.

— В Европе.

— А… иностранец, значит. Наверно, дело в том, что Бастер никогда не видел иностранцев.

Две малиновки — те же самые, а может, и другие — прилетели из пшеничного поля и, перепорхнув ограду и дорогу, опустились на ветку вяза прямо над мальчиками, принялись пересвистываться и скакать с ветки на ветку.

— А ты откуда? — спросил Ковач Бела.

— Я отсюда. Из Мичигана, — Джонни задумался, балансируя ножом на одном пальце: тяжёлое лезвие с одной стороны, окованная серебряными поясками рукоять — с другой. — А, вспомнил. Актер есть такой в кино — Бела Лугоши. Он всё разных монстров играет. Только Бела — это его имя, а не фамилия.

— Мое имя тоже Бела. Просто в Венгрии имя идет после фамилии. Надо было сказать — Бела Ковач… чтобы по-вашему.

Джонни покачал головой, удивляясь ненормальности иностранцев. Говорят ненормально, зовутся не по-людски и даже пахнут не как нормальные люди… это как же пахнуть надо, чтоб не только разбудить старину Бастера, но и напугать его до потери совести!

Мальчик осторожно потянул носом, пытаясь ощутить запах Белы Ковача, — но ничего особенного не почувствовал. Ну, у собак-то нюх, конечно, куда лучше, чем у людей. Особенно у старины Бастера.

Бела Ковач заметил, как Джонни покрутил головой, и спросил, словно защищаясь:

— Я ведь хорошо говорю по-английски, правда?

Джонни хотел было подразнить его немного, но затем честно признал:

— Ага, да. По правде хорошо.

— Мы уже почти год живем в Америке. Мы жили в Нью-Йорке. И еще папа учил меня английскому до того, как мы приехали — меня и маму.

Джонни успел уже как следует заинтересоваться первым в его жизни иностранцем.

— То есть твой отец англичанин?

— Нет, венгр. Сначала ему пришлось самому учиться. Долго. Но он сказал, что нам придется уехать, и лучше Америки нам места не найти. Мы привезли с собой несколько картин, и папа их продал, чтобы купить ферму.

— Он у тебя что, картины рисует?

— Это дедушка. Он в Венгрии считался знаменитым художником.

— А как это — что вам пришлось уехать?

— Мы… ну, просто пришлось. Надо было уехать в другую страну. Так сказал папа. — Бела Ковач оглядел синее небо, дрожащий над пригорками горячий воздух, рощицы, зелёными подушками разбросанные вокруг, пыльную дорогу, которая, петляя среди холмов, вела в Гаррисвилль в тридцати милях на восток отсюда. — Хорошо, что мы сюда переехали. Нью-Йорк мне не понравился. И в Венгрии мы тоже жили на ферме.

Малиновки, перелетая с ветки на ветку, спустились совсем низко и наконец спорхнули на лужайку, где тут же принялись искать в траве букашек.

Одна из них подскакала совсем близко к Беле Ковачу, который по-прежнему сидел, подобрав ноги: в позе одновременно спокойной — и странно напоминающей о сжатой стальной пружине.

Вдруг малиновка замерла, склонила головку и уставилась на мальчика ярким глазом-бусинкой. Потом она тревожно свистнула, и обе птички что есть духу помчались прочь.

Джонни смотрел на всё это широко раскрытыми глазами.

— А мне птицы всякие нравятся, — задумчиво и немного грустно сказал Бела Ковач. — Я бы их не тронул. Я бы хотел, чтобы и я им нравился. Чтобы вообще животные нас не боя… чтобы мы им нравились.

Первый иностранец Джонни Стивенса становился всё занятнее и занятнее. И похоже, его запах был тут ни при чём.

Потому что птицы запаха почти не чувствуют.

Тут Джонни заметил кое-что еще. Бела Ковач всё ещё смотрел вслед улетевшим птицам, и Джонни понял наконец, что в лице Белы казалось ему странным с самого начала.

— Ну и чудны́е у тебя брови, — сказал он. — Густые и посередке срослись. Прямо так через весь лоб растут.

Бела не повернулся к нему — казалось, замечание Джонни вернуло всё его стеснение. Он опустил голову и поднял к щеке тонкую руку, словно пытался загородить свои брови от Джонни.

Джонни уже жалел, что не промолчал.

— Да ладно тебе, — сказал он. — Смотри — вот у меня так полпальца нет! — И он продемонстрировал Беле палец, первая фаланга которого два года назад угодила в колодезное колесо.

Бела Ковач взглянул на гладкий розовый конец культяшки, и края его чудны́х бровей приподнялись.

— Мы просто разные, — сказал Джонни. И вдруг осознал, что пытается утешить паренька, хотя раньше дразнил его. И опять подивился — что не так с этим Белой Ковачем? Почему он так странно себя ведет? Почти виновато — будто он чего-то стыдится и опасается, что кто-нибудь обнаружит это «что-то».

Бела сидел все в той же позе, но казался как-то меньше, точно съёжился. И всё ещё прикрывал лицо рукой.

— Мы просто разные, — повторил Джонни. — Папа всё время мне говорит, что все люди разные… и что это ничего не значит. Он мне говорит — неважно, откуда человек, неважно, как он странно выглядит, и вообще. Так что мне всё равно, что ты иностранец. И мне жаль, что Бастер так себя вёл.