– Мне бы очень хотелось выйти замуж за Генриха! – Я услышала собственный голос как бы со стороны и отметила, что в нем звучит безысходность. – Если бы только вы могли напомнить ему о моем существовании!
В глазах Изабеллы появилось презрение к такой наивности, и я судорожно сглотнула, но затем вдруг спросила первое, что пришло мне на ум:
– Он молод?
Типичный вопрос для юной девушки. За ним последовал еще один:
– Он хорош собой?
Изабелла стряхнула мою руку со своего рукава и направилась к двери, недовольно шурша юбками по грубому деревянному полу, и я сразу же пожалела, что не сдержалась и произнесла эти неосторожные слова.
– Глупые вопросы. Ты слишком назойлива, Екатерина. Ни один мужчина не захочет взять в жены девицу, нарушающую границы приличий. Королю Англии нужна тихая, послушная жена. – Она вдруг задумалась, и ее губы, изогнутые в элегантной презрительной усмешке, сурово сжались и вытянулись в узкую линию. – Но я, наверное, все-таки пошлю ему твой портрет; будем надеяться, что расходы на хорошего художника себя оправдают. – Ее губы снова улыбались, и в глазах появился азартный блеск, как у рыбака, внезапно придумавшего, как ему перехитрить щуку, слишком долго водившую его за нос.
– Возможно, еще не все потеряно и нам удастся сковать Генриха узами брака. И ты все еще можешь стать краеугольным камнем нашего альянса, ma petite Екатерина. О да. – Изабелла улыбнулась, на этот раз уже немного теплее. – Я это устрою.
И она устроила. А моя голова тем временем была заполнена мыслями о свадьбе.
Почему я так сильно желала этого замужества? Оно значило для меня гораздо больше, чем богатство и титул. Я знала, что этот брак откроет мне двери в другой мир: мир, который никак не может быть хуже того, где я провела свои детские годы.
По правде говоря, мне мучительно хотелось почувствовать близость, любовь. Так почему же я не могу обрести этого с Генрихом, королем Англии? И при этом совсем не важно, даже если он уродлив, как дьявол, или уже успел сразить наших благородных французских аристократов на поле брани. Я буду просто женой своего мужа, королевой Англии, и это станет для меня великим благом. А со временем, возможно, он полюбит меня, как и я его…
– Не дай ему возможности передумать, Кэт, – твердила навестившая меня Мишель; даже став герцогиней бургундской, она обо мне не забывала. – Ты не видела Генриха, не разговаривала с ним; он вдвое старше тебя. Он вспомнил о тебе лишь после того, как спросил об Изабелле. А потом о Жанне. А потом даже о Марии. – Мишель с циничной дотошностью перечисляла имена наших старших сестер, загибая пальцы. – Ты спросишь, каким образом я избежала этой участи? Вероятно, Генрих просто не знал о моем существовании. А теперь я уже занята, недоступна для него. – Когда она предостерегала меня, выражение ее лица было очень серьезным.
– Взгляни правде в глаза, Кэт. Генриху подошла бы любая дочь французского короля. Ведь речь идет не о любви, а о тщеславии. После того как Генриху отказали Изабелла, Жанна и Мария, самолюбие уже не позволит ему снова испытать подобное пренебрежение. И это единственная причина, по которой он продолжает настаивать – ведь ты последняя свободная принцесса крови.
Мне было нечего на это возразить, но я продолжала цепляться за мечты о золотом будущем.
– Генрих тут же забудет о тебе, как только ему покажут какую-нибудь новую кандидатку, – продолжала Мишель. – Как он может тебя увидеть, ведь ты заперта в монастыре? А если даже и увидит, ты для него далеко не самый привлекательный объект желаний. Если мы не сможем дать тебе в приданое сумму, близкую к двум миллионам золотых крон, которые потребовал Генрих, он будет смотреть на тебя как на нищенку и откажется от твоей руки – в который раз. А вскоре после этого Изабелла снова начнет орать на тебя, ведь ты больше не будешь представлять для нее никакой ценности.
Я тяжко вздохнула, но тем не менее продолжала лелеять по ночам заветные мечты; поначалу они горели ярко, будто манящие огни маяка на вершине горы, но шла неделя за неделей, вестей не было, и постепенно мои грезы померкли и стали напоминать трепетно мерцающее пламя свечи. Одинокая и покинутая, я обдумывала свое положение. Изабелла будет в ярости, из-за того что мне не удалось вызвать интерес у Генриха. Но еще хуже – гораздо, гораздо хуже – мне было при мысли о том, что он меня не хочет. Казалось, монастырь готов окончательно захлопнуть ворота, навеки сделав меня своей затворницей.
К моему облегчению, Изабелла так и не явилась в Пуасси, чтобы сорвать на мне злость. Зато доставили мой портрет. Я увидела его, потому что Мишель привезла мне его показать, прежде чем картину закутают в мягкую кожу, которая защитит ее от непогоды и влаги во время морского путешествия в Англию. Портрет был просто ужасным. То ли художник оказался совершенно бездарным, то ли ему слишком мало заплатили. Удлиненные черты лица представительницы рода Валуа были переданы в общем верно, но изображенная девушка была совсем не похожа на меня, ведь овал моего лица не был таким непривлекательным, да и шея получилась слишком хрупкой. Зато великолепные золотистые локоны были уложены наверх и скрыты под головным убором со стегаными валиками поверх плетеных сеток для волос; конструкцию довершала короткая муслиновая вуаль, не только не подчеркивавшая моих достоинств, но и не выполнявшая другой своей функции – обольстительной, – продуманно скрывая часть лица. Что касается моей кожи, которая всегда была бледной, то ей придали какой-то нездоровый желтоватый оттенок. Губы были изображены невразумительным узким мазком краски, а брови вообще были едва заметны.
