Силу преодолеть такие трудности может дать только искренняя любовь к своим святым. Да, место, где подняла свой флаг любовь, где сердце было пленено любимой, невольно тянет влюбленного, и все невзгоды пути покажутся ему благодатью.
Путь к любимой твоей не покажется долгим тебе,
Все колючки на нем — будто мягким подернутся шелком.
Вот почему за все время путешествия он ни разу не возроптал на трудности, а обращался со слугами и прочими окружавшими его людьми весело и приветливо, никого не обижал.
Чтобы определить расстояние от Исфахана до Мешхеда и получить самые достоверные разультаты, он измерил этот путь собственными ногами. Со всеми он был добр, часто ободрял погонщиков, чтоб они не пали духом и не сочли бы, что ему тяжелы путевые невзгоды. А потом, из почтения К восьмому имаму, он весь пост совершал обряд подметания благословенной гробницы и исполнял обязанности слуги у порога сего святилища, чистил своими руками подсвечники и все ночи напролет с ножницами в руках обрезал фитили у свечей.
Однажды ночью шейх Бахай[86] — да помилует его аллах! — глядя, как этот благочестивый государь обрезает фитили свеч, экспромтом сказал четверостишие, посвятив его шаху Аббасу и святой обители:
Ангелы вышние вьются над кущами рая,
Как мотыльки над свечами, резвясь и играя.
Бойся поранить крыло самого Гавриила,
Будь осторожен, фитиль у свечей подрезая.
Рассказывают, что однажды во время этого путешествия ему кто-то сказал, что, мол, слава богу, благодаря справедливости шаха и его вниманию к богоугодным делам во многих местах страны осталась о нем память, но от благородного царского разума не должно ускользнуть и такое благое дело, как постройка в некоторых местах государства общественных больниц. На что этот благородный правитель ответил: «Все мои помыслы направлены на здоровье и счастье народа, могу ли я помыслить об их болезнях?».
Ради бога, обратите внимание, какие остроумные мысли, какое благородство и какое красноречие! Вот уж истинно, «слово царя — царь всех слов».
В эпоху правления этого великого падишаха население Ирана равнялось примерно сорока миллионам и все иранцы жили с чувством своего национального достоинства.
Я уверен, что каждый иранец-патриот будет читать эти слова не без тяжкого вздоха и горючей слезы. Теперь наш удел — лишь тосковать о тех счастливых днях. Однако не следует отчаиваться, надо брать пример с прошлого и стараться исправить настоящее и устроить будущее, ибо упорство и труд всегда приносят результаты. Наша жизнь явит еще тысячи таких шахов Аббасов!
Всему черед — и то, что есть, пройдет.
Итак, мы выехали из Дамгана и через несколько дней прибыли в Шахруд-Бастам.
Наш возница хаджи Хусайн сказал:
— Здесь мы остановимся на два дня, но вам придется спать в саду под сеткой, так как в этом городе водится ядовитый клещ. Укусы этого вредного насекомого причиняют приезжим много страданий.
— Так зачем же останавливаться в городе, где такая опасность? Лучше уж уехать, — возразил я.
— Аошади не могут дальше идти, они очень устали, и никак нельзя гнать их без остановки до Тегерана.
Волей-неволей нам пришлось остановиться в одном из пригородных садов, где для нас приготовили сетки. Поскольку было лето, то спать в саду было даже приятно.
Разложив вещи, мы немного отдохнули. Тут мне вспомнилось, что у покойного отца был некогда в Шахруде друг купец по имени хаджи Исмаил, они вели переписку. Письмо этому купцу писал как-то я сам и потому помнил название караван-сарая, где он жил и вел торговлю.
Я подумал, что следует пойти навестить друга моего отца.
— Подымайся, давай-ка пойдем! — сказал я Юсифу Аму.
Выйдя, я назвал первому встречному имя купца и название караван-сарая, и мне сразу указали, куда идти.
Мы подошли к жилищу купца и увидели, что он по счастливой случайности дома. Поздоровавшись, мы сели. После обмена приветствиями я сказал:
— Вы, вероятно, и есть господин хаджи Исмаил?
— Да, но, простите, я вас не знаю.
— Я сын такого-то, проживаю в Каире, зовут меня Ибрахим, — отвечал я.
Услышав имя отца, этот достойный человек вскочил с места, заключил меня в объятья и, расцеловав в лицо и голову, сказал:
— Добро пожаловать! Я очень горевал, узнав о кончине вашего родителя. Да погрузит его аллах в море своего милосердия! Это был несравненный человек. И да поможет вам бог достойно занять его место! А теперь расскажите, откуда едете и куда собираетесь? Надеюсь, ваша матушка в добром здравии? Я слышал, что у вас еще есть сестра. Как все поживают?
— Слава богу, все здоровы и благополучны, молятся за вас. Мы едем из святого Мешхеда и направляемся в Тегеран.
— Прекрасно. Ваше прибытие очень меня обрадовало. Вы напомнили мне вашего отца, моего дорогого друга.
Тут он что-то сказал на ухо слуге, и тот исчез. Примерно через полчаса слуга вернулся, неся два подноса, на которых был челав-кабаб, шербет и спелые, только что снятые дыни.
Хаджи с большой сердечностью сказал:
— Во имя аллаха, давайте поужинаем.
Мы уселись вокруг расстеленной на полу скатерти, и во время еды он спросил меня, где мы остановились.
— В таком-то саду, под сетками.
Тогда он тотчас же приказал своему человеку:
— Пойди и внеси в мой дом пожитки этого господина.
Тут я возразил, уверяя его, что в городе, по словам нашего возницы, водятся ядовитые клещи, и я боюсь, как бы не занесли их сюда. Сколько ни настаивал мой хозяин, я не согласился.
После обеда купец спросил:
— Что вы делаете обычно после обеда — отдыхаете или пьете чаи.
— Днем я обычно не сплю, — ответил я, — а чай пью вечером. Беседа наша длилась еще около часа, после чего купец обратился к сыну:
— Риза, поди с гостями, погуляйте немного по городу и У берега реки. А к вечеру, пожалуйста, возвращайтесь; после ужина я доставлю вас к вашему жилищу, спите себе там под вашей сеткой.
Убедившись в том, что он не примет наших возражений, я волей-неволей согласился, и мы отправились.
— Куда же мы пойдем? — спросил я.
— Хорошо бы пойти в какую-нибудь школу или училище и посмотреть, как там поставлено дело, — предложил Юсиф Аму.
— А есть в этом городе школа? — спросил я у Ризы.
— Есть три школы. Одна довольно далеко отсюда, и в ней учатся мои дети. Другая — на базаре плотников, она поближе. Если идти в первую, как нам объяснить свой визит? Во второй меня не знают, мы можем сказать, что мы — вроде бы кредитор и должник и просим написать для нас долговую расписку. Вот вы и достигнете того, что желаете.
Меня это очень рассмешило, и я воскликнул:
— Чудесно, так и сделаем!
— Надо нам придумать имена, нельзя же назваться своими, — заметил Юсиф Аму.
— Как твоя душа пожелает, так и поступай. Писцу ведь важна только плата за услуги. Назовись, как хочешь, — никто не станет дознаваться истины.
Мы еще немного пошутили в этом духе, как вдруг услышали неподалеку от себя какие-то странные крики, вроде: «Отойти!», «Встать!», «Вперед!», «Стой!».
В большом изумлении я взглянул в ту сторону и увидел высокого юношу, который ехал верхом, покручивая усики, а тридцать или сорок человек, держа в руках длинные палки, шли рядами по обе стороны его коня. Впереди всех выступал человек, одетый в красное, с на редкость безобразным лицом; шествие замыкали около двадцати вооруженных всадников.
— Что это за толпа? — осведомился я у Ризы.
— А это правитель города едет на охоту. Стойте не двигаясь, а как будет проезжать мимо — поклонитесь и окажите такое же почтение, как и все.
Присмотревшись внимательнее, я увидел, что люди вокруг били на все лады земные поклоны, а правитель с высоты своего величия не давал себе труда даже повернуть голову и лишь накручивал усы.
— А что, если не оказать должного почтения? — поинтересовался я.
— Сюда живо направятся фарраши,[87] и тогда не избежать палочных ударов. Или может быть вам жизнь надоела?
— О нет, сердце мое живо еще для тысячи желаний!
Мы застыли в предельно почтительной позе и в тот миг, когда правитель поравнялся с нами, в полном смирении отвесили поясной поклон. «Шла беда, — как говорят, — да, к счастью, миновала».
Я был до крайности потрясен всем этим, ибо до сих пор мне нигде не доводилось видеть ничего подобного, и тут же подумал: «Браво, Иран! Правитель такого города, как Лондон, где семь миллионов населения, ездит себе в одиночестве, не привлекая ничьего внимания, а вот у нас губернатор какой-то захудалой области ездит в таком великолепии! Вот это царство, так царство!».
— А откуда губернатор берет средства на содержание всей этой челяди? — обратился я с вопросом к Ризе.
— Они не получают никакого содержания, — отвечал он.
— Чем же они живут?
— С утра до вечера они шныряют по улицам и базарам, и стоит им уведеть двух спорящих людей, они тотчас же хватают их и волокут к фаррашбаши.[88] Если спор не из важных, то спорщики платят два тумана фаррашбаши, пять кран его заместителю, а два-три тумана перепадает этим фаррашам, после чего спорщиков отпускают. Когда из окрестных деревень приезжают жалобщики, фарраши по одному или по двое привязываются к ним. Если жалоба более значительна, то посредником становится один из слуг губернатора — конюший, или стражник, хранитель воды, или стольник. Тогда они взимают сто или пятьдесят туманов в пользу шах-заде[89] и десять-двадцать туманов забирают себе под видом штрафа или подарка.