Весьма опасно, говорит Вольтер, быть правым в тех вопросах, в которых неправы великие мира сего.
Представления — это также и жизнь и мир.
Не ложь, а весьма тонкие неверные замечания — вот что задерживает процесс обнаружения истины.
Я не думаю, чтобы состояние, когда ходили на четвереньках[99], было для нас естественным; но что касается и нашей веры и нашего образа жизни, то я убежден, что мы находимся в настоящее время в состоянии весьма неестественном. Из различных инстинктов человека можно было бы, как из шахматных фигур, скомбинировать лучшую жизнь.
Существует очень немного и притом весьма простых вещей, о которых можно судить путем чувства. Все остальное — предрассудки и, угодничество.
Тот факт, что кому-нибудь (по крайней мере мне) часто снится, что я говорю с умершим о нем самом, как уже об умершем, объясняется, по-видимому, сходством мозговых полушарий, между собой, подобно тому, как раздваивается, изображение, если нажать на глаз. Во сне, мы, теряем разум, и скипетр выпадает из наших рук; мне часто снилось, что я ел вареное человеческое мясо. С точки зрения природы души сновидения — явление, достойное внимания крупного психолога...
Non vitae, sed scholae discimus[100] — прекрасное выражение Сенеки, которое подходит для нашего времени.
Каждая вещь имеет свою будничную и воскресную сторону.
Возможность заряжена стремлением к осуществлению, это искра в мире-порохе.
Полибий[101] различает причину (cause), предлог (pretence) и начало (beginning) войн. Обычно известны лишь два последних обстоятельства. То же самое и в других вещах.
Уже между нашими чувствами происходит борьба: что неприятно одному из них, то в высшей степени приятно другому и часто полезно всему организму... Большинство наших лекарств людям не по вкусу.
Пока кто-либо устремляет взор в вечность и рассказывает мне о вещах, которых я там не вижу, я молчу, потому что ведь и он, в свою очередь, должен будет поверить моим прорицаниям. Но если мы обращаем взгляд на этот мир, то при различных мнениях прав кто-то один или же неправы оба. Мы все принесли клятву верности четырем силлогизмам[102] и обещали признавать верховную власть логики.
Можно не только превращать предметы материальные в потусторонние, но и предметы потусторонние сводить к материальным.
Тысячи людей видят нелепость какого-нибудь положения, не имея ни возможности, ни способности начисто опровергнуть его.
Новые взгляды сквозь старые щели.
Сочинение, похороненное в университетской церкви[103].
Дженет Маклеод — имя девушки, почти не евшей много лет подряд. Предложение: привить эту болезнь солдатам. Люди же, которые в течение десяти лет не принимали никакой духовной пищи, кроме нескольких газетных крошек, встречаются даже среди профессоров, и это вовсе уж не такая редкость.
Какой способностью к совершенствованию обладает человек и как необходимо обучение, видно уже из того, что ныне за шестьдесят лет жизни он овладевает культурой, для которой всему человеческому роду потребовалось пять тысяч лет...
Сначала переживаешь пору, когда веришь во все без всякого основания, затем короткое время — не во все, затем не веришь ни во что, а потом вновь — во все. И притом находишь основания, почему веришь во все...
Стремление человеческого рода к воссозданию себя способствовало созданию еще всякой всячины.
Чрезмерное чтение привело нас к ученому варварству.
Возможность наблюдать огромные события, подобные сильной буре, должна давать, бесспорно, мышлению иное направление. В эти ситуации надо стараться попадать как можно чаще. Таким образом, накапливаешь знания, не замечая этого.
Физический эксперимент со взрывом всегда более ценен, чем беззвучный. Поэтому нужно сильней умолять небо: если оно вдохновит кого-либо на открытие, то пусть это открытие сопровождается взрывом. Его звук отдается в вечности.
В слове «ученый» заключается только понятие о том, что его много учили, но это еще не значит, что он чему-нибудь научился...
Усумнись во всем хотя бы однажды, пусть это даже будет утверждение, что 2 × 2 = 4.
Я думаю, что нет науки, в которой человек с наибольшей доступностью и занимательностью мог бы больше принести пользы и больше проявить себя, чем история. Конечно, для некоторых это может показаться странным, так как в немецком языке это слово почти совсем потеряло свое значение. Немцы, насколько мне известно, не имели ни одного исторического писателя и, вероятно, не так скоро он у них появится. У них нет возможности развить в себе свои духовные силы, как у людей, живущих в больших и богатых городах, где роскошь и великолепие поднимаются до высшей ступени. В большинстве случаев они развивают только одну какую-нибудь сторону ума, и флегма мудреца редко соединяется у них с остроумием и философией, необходимыми, чтобы все свести в одно целое и говорить потом хорошо и сильно. Далее, им свойственна какая-то торийская услужливость[104] перед сильными мира сего, поэтому они говорят в большинстве случаев с усыпляющей неумеренностью и беспримерной трусостью.
Если бы душа могла находиться в мертвом теле и иметь идею, соответствующую состоянию его мозга, то я хотел бы знать, что это за идея. Или иначе, находился ли когда-нибудь мозг человека при его жизни в том состоянии, которое наступает после его смерти? Я говорю здесь только о положении его плотных частей, соответствующих этой идее.
...Знание средств без применения их на деле и даже без способности и охоты применять их — вот то, что обыкновенно сегодня называют ученостью.
Большая разница между верой во что-нибудь и неверием в нечто противоположное. Я могу весьма часто верить во что-то, не имея возможности доказать свою правоту, точно так же, как я в нечто не верю, не имея возможности это опровергнуть. На какую сторону я стану — это определяется не строгим доказательством, а лишь известными преимуществами этой стороны.
Я полагаю, что деистами чаще всего становятся люди (особенно умные и размышляющие), наблюдая неизменные законы природы. Чем ближе с ними знакомишься, тем становится вероятней, что мир никогда не был иным, чем теперь, и в нем никогда не совершалось никаких чудес, как и теперь. И то, что в прошлом целые поколения и особенно отдельные люди бывали обмануты, из самых разнообразных побуждений во что-то верили и что верить в нечто неисследованное даже могло доставлять им удовольствие — это вовсе не чудо, это мы видим ежедневно. Но затмение солнца в полнолуние[105] — вот что непонятно.
Люди заблуждаются, когда полагают, что все новое объясняется модой. Нет, за этим скрывается нечто более основательное. Прогресс человечества нельзя отрицать.
Большая разница между тем, чтобы «учить разуму» и «быть разумным». Есть люди, меньше всего обладающие здравым смыслом и, однако, превосходно размышляющие о правилах, которым они должны следовать, подобно физиологу, который может знать строение человеческого тела, будучи сам весьма больным. Великие исследователи, пытавшиеся анализировать деятельность человеческого ума, не всегда были практически разумными. Я имею в виду не мораль, а логику.
