Государю необходимо ведать все о народе и о войске, вдали и вблизи от себя, узнавать о малом и великом, обо всем, что происходит. А если он не будет так поступать, произойдет вред; все будет отнесено на счет небрежения и насилия. Скажут: „Знает или не знает государь о разрухе и своевольстве, происходящих |58| в государстве? Если знает и не ставит тому никаких препятствий, значит он сам подобно им несправедливец, потворствует несправедливостям; а если не знает, то, значит, он — беспечен и несведущ, нехорошо и то, и другое“. Волей-неволей появляется необходимость в сахиб-бариде. Все государи и до ислама, и при исламе получали свежие новости через сахиб-баридов, через их посредство они были осведомлены о хорошем и плохом; так, например, если кто, хоть на пятьсот фарсангов отсюда, отнял несправедливо у кого-либо торбу сена или курицу, государь все равно узнавал и на то лицо накладывал взыскание, дабы знали все остальные, что государь— неусыпен, что он всюду назначил лиц, осведомляющих его. Тогда обидчики остерегутся делать несправедливость, люди под сенью справедливости будут в спокойствии заниматься работою для поддержания своего существования и благоустройства. Но это дело — тонкое, подверженное тайной ненависти, а потому следует, чтобы оно выполнялось руками, языком и пером тех, о которых никто не помыслит плохого, которые не были бы заняты своими личными корыстными побуждениями, ведь от них зависит благоустройство и разруха государства; и они должны назначаться только от государя, а не от кого другого. Следует уготовлять им плату и ежемесячное содержание из казнохранилища, чтобы они действовали в душевном спокойствии и государь узнавал бы о всяком событии, как только оно случилось, тогда он предпримет необходимое, а то или другое лицо постигнет неожиданно возмездие, взыскание или ласка. Если государь будет действовать именно так, люди будут ревностны к послушанию, будут бояться государева наставления, ни у кого не появится желания возмутиться против власти государя или помыслить плохое. Назначение сахиб-хабаров и фискалов свидетельствует о правосудности, неусыпности и попечении государя в отношении благополучия государства.

Рассказ. Когда султан Махмуд захватил страну Ирак,[127] случилось, что одна женщина находилась с караваном в рибате Дейр-Гячин[128] и воры похитили ее пожитки. Эти воры были из куджей и белуджей, а страна находится в соседстве с Кирманом. Женщина направилась к султану Махмуду и пожаловалась: „Грабители похитили мои пожитки в Дейр-Гячине, возврати их мне или возмести |59| убыток“. Султан Махмуд спросил: „Где находится Дейр-Гячин?“ Женщина сказала; „А ты захватывай столько владений, чтобы смог их знать, ими управлять и охранять их“. Сказал; „Правильно говоришь, но ты-то сама знаешь, какого рода были грабители и откуда пришли?“ Сказала: „Они из куджей и белуджей, неподалеку от Кирмана“. Сказал: „Эта местность далекая, она вне моего владения. Я ничего не могу с ними поделать“. Женщина сказала: „Какой же ты хозяин мира, если не можешь управлять в своем хозяйстве; какой же ты пастух, если не можешь уберечь овцу от волка. Значит одинаковы — что я в своей слабости и одиночестве, что ты — с таким могуществом и войском“. Махмуд прослезился и сказал: „Верно говоришь. Сделаю так, чтобы вернуть твои пожитки, все предприму, что в моих силах“. Затем он распорядился, чтобы женщине дали золота из казнохранилища, и написал письмо Бу-Али Илиасу эмиру Кирмана: „Целью моего прихода в Ирак был не сам Ирак, ведь я все время был занят войной за веру в Индии, причиной похода были многочисленные письма, приходившие ко мне одно за другим о том, что дейлемцы открыто проявили в Ираке смуту, насилия и ересь; они устраивают „сабат“[129] на проезжих дорогах, насильно затаскивают в свои дома жен и детей мусульман, чтобы развратничать с ними, поступают с ними как хотят, освобождая по своему желанию. Они называют вернейшую Айшу — да будет доволен ею господь! — блудницей, ругают сподвижников пророка, — да будет мир над ним! — их мукта требуют и получают от народа харадж по два, по три раза и совершают насилием все, что хотят. Их государь, зовут его Маджд ад-даулэ, соглашается, чтобы его именовали „шахиншаха“; он имеет девять жен в законном браке. Народ открыто исповедует по городам и округам веру зиндиков и батинитов, говорит неподобающее о боге и пророке, они открыто отрицают создателя, отказываются от намаза, хаджжа и зякята. Мукта им не ставят помехи в этом и нет такого мукта, кто бы мог сказать: „Почему вы говорите несправедливое о сподвижниках пророка, да будет мир над ним! почему совершаете насилие и непотребство?“ Оба разряда людей действуют согласно друг с другом. Когда эти дела мне стали как |60| следует известны, я предпочел сие важное дело священной войне в Индии и направился в Ирак, послал против дейлемцев, зиндиков и батинитов тюркское войско, являющееся мусульманским с чистою верою, и ханифитским, чтобы оно вырвало семя их с корнем. Многие из них были порублены мечом, многие посажены в темницы, закованы в оковы, многие рассеялись по свету. Выполнение государственных обязанностей я поручил хадже из Хорасана, чистым верою, ханифитам или шафиитам, а эти оба толка — враги отступникам и батинитам. Я не потерпел, чтобы хоть один иракский дабир мог положить перо на бумагу, ведь знал, что большинство иракских дабиров с ними заодно и что они тюркам все дело испортят. Я с помощью бога в короткое время очистил землю Ирака от еретиков. Ведь всевышний для того меня создал и назначил над народом, чтобы я стирал смутьянов с лица земли, оберегал бы правильных людей, правосудием и щедростью содействовал бы процветанию мира. Ныне мне стало известным, что племена из смутьянов куджей и белуджей напали здесь на рибат Дейр-Гячин, унесли пожитки. Теперь я требую, чтобы ты их схватил, то имущество возвратил, их повесил или же со связанными руками вместе с тем имуществом, которое они унесли, прислал бы в город Рей,[130] чтобы у них не появлялось намерения приходить из Кирмана в мои владения и разбойничать. Если же ты так не сделаешь, то Кирман не дальше чем Сумнат, я поведу войска на Кирман и сотру их с лица кирманского края“. Гонец доставил султанское послание Бу-Али, тот сильно устрашился, обласкал гонца, послал в качестве подношения разные богатые украшения, редкости моря, мешок золота и серебра, сказав: „Я — раб и повинуюсь приказу. Однако султану неведомы обстоятельства, в которых находится сей раб и страна Кирман. Сей раб не потакает ни одному смутьяну, народ же в Кирмане сунниты, добромыслящие, с чистой верой. А горы куджей и белуджей отрезаны от Кирмана потоками, недоступными горами, дороги тяжелы. Я сам доведен ими до крайности, так как большая часть их грабители и смутьяны. На расстоянии двухсот фарсангов пути от них нет спокойствия. Они приходят |61| для грабежей. Народ — многочисленный. Я не могу им противиться. Султан мира более могущественен, во всем мире только султан может с ними управиться, сей раб же готов на все, что султан прикажет“. Получив ответное послание и подношение Бу-Али, Махмуд признал правильным то, что тот утверждал. Он пожаловал его посланцу почетную одежду и, отпуская, сказал: „Передай Бу-Али: надо, чтобы ты собрал кирманское войско, обойди кирманскую страну и к началу такого-то месяца подойди к границе Кирмана, на ту сторону, где куджи и белудяш. Там остановись. Когда прибудет наш гонец с таким-то указанием, тотчас тронься в поход, пойди в их страну, убивай всякого молодого, которого найдешь, не давая пощады, а у стариков и женщин отними их имущество, пришли сюда, чтобы я мог разделить его между потерпевшими, которые были ограблены. Затем учини с ними договор и соглашение и возвращайся обратно“. Когда гонец отправился, он приказал объявить публично: „Купцы, намеревающиеся отправиться в Иезд[131] и Кирман, должны устроить свои дела, уложить грузы. Я дам в сопровождение конвой, и обещаюсь выдать из казны возмещение всякому, у кого грабители куджи и белуджи отберут имущество“. Как только распространилось это извещение, в городе Рее собралось столько купцов, что не сосчитать: Махмуд в определенное время отправил купцов, дав им в качестве конвоя эмира со ста пятьюдесятью всадниками, сказав: „Вы не беспокойтесь, вслед за вами я посылаю войско“, это для того, чтобы они не падали духом. Когда же конвой готов был к отправлению, он позвал к себе того эмира — начальника отряда, дал ему стеклянный сосуд со смертельным ядом и сказал: „Когда дойдешь до Исфахана, остановись там на десять дней, чтобы тамошние купцы устроили свои дела и присоединились к тебе. Ты же за это время купи десять харваров исфаханских яблок, погрузи их на десять верблюдов и, когда будете отправляться, расположи этих верблюдов между верблюдами торговцев и поезжай. Доехав до остановки, откуда день езды до грабителей, сделай так, чтобы в ту ночь тюки с яблоками принесли в палатку, высыпь их, каждое яблоко уколи мешечной иглой, выстругай палочку острее иглы, обмакни в сосуд с ядом и воткни в сделанное в яблоке отверстие, пока таким образом не напитаешь ядом все яблоки. Затем точно так же уложи их среди хлопка в ящики, расставь так же как раньше верблюдов с грузом яблок среди других верблюдов и поезжай. Когда грабители появятся и нападут на караван, ты не принимай сражения, ведь их много, а вы — малочисленны, отступи на полфарсанга от каравана вместе со всеми, у кого есть оружие, подожди с добрый час, а затем двигайся на грабителей. Не сомневаюсь, что большинство должно погибнуть от вкушения яблок, а ты действуй мечом и убивай, сколько можешь. Освободившись от них, отправь десять всадников о двуконь к Бу-Али с моим перстнем и дай ему знать, что сделали с грабителями, скажи: — „а теперь поспеши в этот край, так как он лишился молодых людей, удальцов и зачинщиков“. Итак, сделай то, что тебе приказываю; ты доведешь благополучно до пределов Кирмана караван и тебе будет удобно соединиться с Бу-Али“. Эмир ответил: „Так поступлю! сердце чувствует, что это дело ко счастью царя удастся и пути станут открыты для мусульман до дня восстания из мертвых“. Расставшись с Махмудом, он взял караван, повел на Исфахан, нагрузил яблоками десять верблюдов и отправился на Кирман. Грабители, пославшие лазутчиков в Исфахан, узнали, что идет караван из нескольких тысяч четвероногих со столькими богатствами и пожитками, что один всевышний может знать их количество, за тысячу лет такого каравана никто не видывал, конвой же его состоит из ста пятидесяти тюркских всадников. Они обрадовались, объявили об этом повсюду среди куджей и белуджей, где находился хоть один человек, способный к войне, удалец или обладавший оружием, всех позвали; на дорогу вышло четыре тысячи людей в полном вооружении и засели в ожидании каравана. Когда эмир добрался с караваном до одного привала, жители, бывшие там, поведали ему: „Несколько тысяч грабителей перехватили вашу дорогу. Уже несколько дней как ждут вас“. Эмир отряда спросил: „Отсюда до того места, где они, сколько фарсангов?“ Ответили: „Пять фарсангов“. Когда караванщики услыхали об этом, они очень расстроились и спешились в этом месте. Во время дневного намаза эмир позвал всех бар-саларов и караван-саларов,[132] ободрил их и спросил. „Отвечайте |63| мне, что дороже, жизнь или имущество?“. Ответили: „Чего стоит имущество? Жизнь — лучше“. Эмир сказал: „У вас имущество, а мы за вас будем жертвовать жизнью и не огорчаемся. Почему же вы так огорчаетесь из-за пожитков, которые будут возмещены вам? В конце концов ведь Махмуд мне доверил все это дело, а он ни на вас не имеет гнева, ни на меня, чтобы погубить вас и меня. Он намерен получить с грабителей пожитки, которых лишилась та женщина в Дейр-Гячине, а вы полагаете, что отдадите им свое имущество. Успокойтесь! Махмуд не забыл о вас, он со мной кое о чем переговорил. Завтра, как поднимется солнце, к нам присоединится кое-кто и, даст бог, мы добьемся своего. Вам же всем надлежит делать то, что я скажу, в этом ваше благо. Выслушав, они обрадовались, окрепли духом и сказали: „Все, что прикажешь, исполним“. Сказал: „Кто из вас владеет оружием и может сражаться, подойдите ко мне“. Подошли к нему. Он пересчитал, оказалось вместе с его отрядом триста семьдесят человек, всадников и пехотинцев. Он сказал: „Когда тронемся сегодня вечером, всадники пусть будут со мной впереди каравана, пехотинцы позади каравана; у этих грабителей в обычае захватывать имущество, а не убивать кого-нибудь, кроме тех, кто им сопротивляется и погибает в бою. Мы завтра, как взойдет солнце, дойдем до них; когда они нападут на караван, я обращусь в бегство; вы же, когда увидите, что я отступил, также бегите назад; я же с ними поведу игру, то отступая, то наступая, пока вы не уйдете от них на полфарсанга. Затем я поспешу соединиться с вами, на часок остановимся, а там сразу вернемся, ударим на них, и вы увидите чудеса. Таково было дано мне распоряжение, я знаю кое-что, чего вы не знаете и что увидите воочию только завтра. Уверен, всем станет очевидной забота Махмуда“. Все отвечали: „Сделаем так“ и возвратились. Пришла ночь, эмир вскрыл тюки с яблоками, все яблоки напитал ядом, |64| обратно положил в ящики, назначил десять человек к десяти верблюжьим вьюкам яблок и сказал: „Когда я поскачу назад, а грабители нападут на караван и начнут потрошить вьюки, вы разорвите ремни, связывающие яблоки, оторвите верхушки ящиков, опрокиньте их, потом спасайтесь“. Когда ночь миновала на половину, эмир приказал выступать. Шли в том же порядке, пока не наступил день, и не поднялось высоко солнце. Грабители показались с трех сторон, бросились на караван с обнаженными мечами. Эмир два-три раза ходил в наступление, выпустил несколько стрел, затем обратился в бегство. Пехотинцы, как увидели грабителей, побежали назад. Эмир охранял пехотинцев на несколько полу-фарсанговых переходов, всех сохранил. Грабители, увидав, что конвой малочисленен и отступил, а караванщики, ища спасения, побежали, возликовали, спокойно распороли вьюки и занялись товарами. Как только добрались до харваров яблок, набросились, все разобрали, алчно и охотно тащили, жрали, делясь с теми, кому не досталось. Мало осталось, кто не попробовал яблок. Через некоторое время начали падать и умирать. Часа через два эмир поднялся на возвышенность, окинул взглядом караван: всюду на поле он увидал упавших людей. „Спят“, произнес он, спустился вниз и сказал: „Эй, люди! счастливое известие. Пришла подмога султана, убила всех воров, немного[133] осталось в живых. Подымайтесь, эй, храбрецы! поспешите, перебьем остальных“. Вместе со своим отрядом он поскакал к каравану, пехотинцы же поспешили бегом за ним вслед. Достигнув каравана, они увидали на поле мертвых людей, бросивших свои мечи, щиты, стрелы, луки, дротики. Те, кто был жив, пустились бежать. Эмир и отряд караванщиков погнались за ними, всех перебили. Возвратились. Никто не остался в живых, чтобы оповестить о случившемся в своем краю. Эмир приказал собрать оружие, снялся с этого места и привел караванщиков к привалу; никто не потерпел ни малейшего урона; все от радости не вмещались в коже. До того места, где находился |65| Бу-Али Илиас, было десять фарсангов. Эмир поспешно отрядил к нему десять гулямов с перстнем султана и сообщил о том, что произошло. Получив перстень, он устремился со свежим и вооруженным войском в страну куджей и белуджей. Эмир также с ним соединился. Они убили свыше десяти тысяч людей, взяли у них несколько тысяч динар и захватили столько пожитков, богатства, оружия и четвероногих, что не перечислить. Все это Бу-Али отослал султану в сопровождении того эмира. Махмуд велел объявить: „Пусть придут ко мне все те, у кого грабители куджи и белуджи унесли что-нибудь до моего прибытия в Ирак, они получат от меня возмещение“. Все потерпевшие приходили и удовлетворенные возвращались. В течение пятидесяти лет куджам в голову не приходило о какой-либо дерзости. Затем Махмуд назначил повсюду сахиб-хабаров и фискалов, если кто незаконно захватил курицу или в стране кто кого побил кулаком, он узнавал и приказывал дать возмездие.[134]

Со старины государи сохраняли этот обычай до династии сельджуков, они же к этому не прилежали и мало приказывали.

Рассказ. Однажды Абу-л-Фазл Сагзи[135] спросил погибшего за веру султана Алп-Арслана:[136] „Почему ты не имеешь сахиб-хабара“. Тот сказал: „Ты хочешь пустить мое царство на ветер,[137] отвратить от меня моих приверженцев“. Спросил: „Каким образом?“ Ответил: „Если я назначу сахиб-хабара, для того, кто со мной искренен и дружен это не будет иметь значения, он не даст ему взятки, а тот, кто мне противник и враг, будет дружить с ним, дарить имущество. Волей-неволей сахиб-хабар будет сообщать мне плохие сведения о моих друзьях и хорошие — о врагах. Хорошее и плохое слово, как стрелы, выпустишь несколько стрел, в конце концов одна попадет в цель: с каждым днем мое сердце будет озлобляться на друзей, становиться лучше к врагам. Через короткое время друзья удалятся, а враги приблизятся: пока не займут места друзей. Нельзя представить то, что породится от такой сумятицы!

Однако все-таки предпочтительнее, чтобы существовал сахиб-хабар Существование должности сахиб-хабара — одна из основ царства. Если будет соответствующая уверенность, как мы говорили, то беспокойства не будет.

|66| Глава одиннадцатая.
О почтении к приказам его величества — да возвеличит его бог! — и указам, что пишут со двора.

Послания, которые пишут с государева двора — многочисленны, а все, что становится многочисленным, теряет свое значение. Надо, чтобы не писали ничего от высокого собрания, пока не наступит какое-нибудь важное обстоятельство. А если написали, то уже надо, чтобы содержание послания было таково, чтобы ни у кого не поселялось намерения что-нибудь не выполнить из приказа. Если окажется, что кто-либо поглядит пренебрежительно на приказ или замедлит в ревности к слушанию и повиновению, пусть назначат суровое наказание, даже будь он из близких. В этом состоит разница между писанием государя и других лиц.

Рассказ. Рассказывают, что одна женщина из Нишапура отправилась в Газнин с жалобой на несправедливость. Она пожаловалась Махмуду, говоря: „Амил Нишапура отобрал у меня земельное владение, завладел им“. Дали послание: „Верни этой женщине ее земельное владение“. У этого же амиля имелось очевидное доказательство на то земельное владение. Он сказал: „Это не ее земельное владение. Я это докажу двору“. Женщина пошла второй раз жаловаться. Послали гуляма, амиля привели из Нишапура в Газнин. Когда он явился ко двору султана, тот приказал, чтобы ему дали тысячу палочных ударов у ворот дворца. Амил и предъявлял доказательство, и приводил пятьсот ходатаев и покупал эту тысячу палочных ударов за тысячу нишапурских динар, все было бесполезно: он принял тысячу палочных ударов. Сказали: „Если это земельное владение принадлежит тебе правильно, почему ты не действовал согласно приказу, а после сообщил бы об обстоятельствах дела, дабы затем приказали, что следовало“.

Так поступили затем, что когда другие услышат об этом деле, ни у кого не будет охоты к высокомерию, непослушанию и нарушению в отношении приказа. Все, что имеет отношение к государю, ему и подобает совершать или приказывать, как-то: накладывать наказание, рубить головы, отрезать руки и ноги, делать евнухом и подобно этому, если кто-либо учинит такое без приказа государя со своим слугой или рабом, — не надо соглашаться, а надо наказать |67| его самого, дабы другие знали свое место, взяли бы то за пример.

Рассказ. Этакое рассказывают: царь Рума Парвиз[138] по началу весьма уважал вазира[139] Бахрама Чубина, так что и одного часу не бывал без него, не разлучался с ним ни на охоте, ни во время питья вина, ни в уединении. Этот Бахрам Чубин был бесподобный всадник и несравненный герой. Однажды амили Герата и Серахса привели царю Парвизу триста красношерстных верблюдов, на каждом из которых был груз в харвар из необходимых и ценных вещей. Он распорядился отвести все это во дворец Бахрама Чубина, чтобы было обильное продовольствие на кухне. На другой день Парвизу донесли, что вчера Бахрам разложил своего гуляма, дал ему двадцать палочных ударов. Парвиз разгневался и приказал позвать Бахрама. Когда Бахрам пришел, он распорядился принести из оружейной пятьсот клинков, затем сказал: „Отдели, Бахрам, лучшие из этих клинков“. Бахрам выбрал сто пятьдесят. Затем он сказал: „Из этих выбранных, отбери десяток тех, что поотменнее“. Бахрам отобрал десять клинков. Сказал: „Выбери из этого десятка два клинка“. Бахрам отобрал два клинка. Сказал: „Теперь прикажи, чтобы эти два клинка вложили в одни ножны“. Бахрам сказал. „0 царь! два клинка не войдут хорошо в одни ножны“. „А подходят ли для одного города два дающих приказы?“ Услышав эти слова, Бахрам распростерся ниц, признался, что сделал ошибку. Парвиз сказал: „Если бы у тебя не было передо мной права заслуг, а вознесенного мною не хочу сбрасывать вниз, я не простил бы твоего преступления. Оставь за нами это дело, так как бог сделал нас судьей на земле, а не тебя. Нам надлежит иметь дело со всяким, у кого имеется нужда в правосудии, приказывать надлежащее согласно истине. Если впредь произойдет какой-либо проступок со стороны подручного или раба, надлежит сначала уведомить нас, чтобы мы приказали необходимое наказание и чтобы никого не постигло что-либо не по заслугам. На этот раз я тебя простил“. Бахрам Чубин был сипах-саларом, а ему был сделан такой выговор.[140]