Завоевав замок Бобровники, магистр прусский Ульрих облагает осадой замок Злоторыю и стоит перед ним восемь дней. В течение этих дней из Торуня выводили женщин и девушек и в их присутствии производились нападения и приступ замка. На восьмой же день осады замок сдается магистру, так как большая часть рыцарей, оборонявших его, была убита ядрами бомбард и дальше нельзя было держаться. Поэтому все уцелевшие были взяты в плен крестоносцами; среди них были Добеслав Олевинский, Гебермут, Иван из Горы и другие, которых крестоносцы долгое время держали в плену. И хотя Александр-Витовт, князь литовский, ради освобождения рыцарей, взятых у Злоторыи, отпустил крестоносцам некоторых пленных, крестоносцы, однако, не сдержали обещания и задержали пленных польских рыцарей. Завладев таким образом замком Злоторыей и видя, что замок Быдгощь, который охранялся Томашем из Венглешина, старостой Великой Польши, им никак не взять (из-за неприступности, усиленной естественным его положением), крестоносцы, подкупив бурграфа замка, склонили его к сдаче. Услышав об этом, Томаш из Венглешина умер от безмерной скорби. После его кончины король Владислав отдал староство Великой Польши под начало Винценту из Гранова, каштеляну накловскому.
Владислав, король польский, с горечью и тяжелым сердцем перенося столько тяжких обид, причиненных ему крестоносцами, и захват стольких замков, вскоре подымает в поход все свое королевство; подданным своего королевства он велит собраться войском в Вольбоже через восемь дней по рождестве святой Марии (15/IX), чтобы оттуда идти в Пруссию. Великому же князю Литвы Александру-Витовту он письменно и через гонцов неоднократно предлагает со всей силой своих людей встретиться с ним у границ Пруссии. Итак, согласно королевскому повелению в назначенный день в Вольбоже собирается большое войско со всех земель королевства Польского, а именно: Краковской, Сандомежской, Люблинской, с Руси и Подолии,[144] с которым король Владислав проходит к Ленчице и около нее в перелесках[145] стоит станом четыре дня в ожидании остального войска. Отправившись отсюда, первый привал он делает на полях селения Седлец, второй — на полях селения Кочавы, третий — около Радзейова, над озером, и там распределяет свое войско на хоругви, четвертый — в полях селения Шарлей, пятый — в Тучно над озером, в расстоянии одной мили от Юнивладиславии, шестой — в Быдгощи. И в день святого Михаила (29/IX) облагает большой воинской силой замок Быдгощь и огораживает его кругом щитами или плетнями, как стенами над валом, и громит бомбардами; непрерывной стрельбой из них был убит командор и староста замка. Магистр же Пруссии, предвидя, что замок Быдгощь будет взят, посылает к Владиславу князя Конрада Олесницкого; магистр требует, чтобы король снял осаду и предлагает передать замок Быдгощь в руки Венцеслава, короля Чехии, согласившись на его посредничество.[146] Когда посланец изложил содержание своего поручения в субботу, назавтра после дня святого Франциска, (4/X) ему был дан ответ: «Если магистр пообещает осуществить на деле такую же передачу Добжинской земли и ее замков в руки упомянутого короля Венцеслава, то король не отказывается снять осаду».
Осаждая этот замок, король стоял со своим войском в течение восьми дней в бору,[147] а на восьмой день он завоевывает замок силой оружия и, восстановив разрушенное в нем, отдает в держание Мацею из Лабышина, воеводе брестскому.[148]
Между тем в дни осады прусский магистр приказал своим людям собраться в окрестностях Свеця. Узнав об этом, король Владислав послал туда несколько хоругвей своих людей; узнав об их прибытии, прусский отряд обращается в бегство, и королевское войско овладевает всеми оставленными шатрами и захватывает добычу — много вражеского оружия.
В раздражении от столь многих и жестоких обид со стороны крестоносцев, Владислав, король польский, пишет разным католическим королям и государям нарочитые послания насчет своих обид; образец этих посланий мы приводим немного ниже.[149]
Между тем князь литовский Александр-Витовт в эти дни посылает к королю Польши Владиславу Якова Глиняного из Люблина, своего нотария, тайно уведомляя его светлость, что в данное время он никак не может прийти на помощь королю со своим войском. Князь просит и умоляет не гневаться на него за это и советует заключить перемирие с врагами до будущего лета, чтобы он (князь), распорядившись тем временем обо всем для войны, мог прибыть к королю на помощь с большой силой, а также лучше снабженный и подготовленный в отношении воинского снаряжения.
После завоевания замка Быдгощи Владислав, король польский, стал обсуждать со своими советниками, что ему полезнее сделать. Большинство советников полагало, что надлежит поступать так: пусть король Владислав, собрав какое может сильное войско, вступит в Померанскую землю и опустошит ее огнем и мечом; другие же считали более полезным, заключив перемирие, возвратиться и возобновить войну будущим летом, имея в виду, что столь большое войско никак не сможет перенести суровости зимы в походе. Между тем прибыли послы Венцеслава, короля римлян и Чехии,[150] именно Конрад Старый, князь олесницкий,[151] и Енко, староста свидницкий и вратиславский,[152] и от его имени просят короля Владислава прекратить войну, согласившись на сохранение мира до праздника святого Иоанна Крестителя; (24/VI) в качестве третейского судьи послы предлагают самого короля Венцеслава; он-де справедливо рассудит все разногласия, возникшие между королем и магистром; затем они просят короля направить к воскресенью на первой неделе великого поста (9/II/1410) в Прагу своих послов с полным наказом для получения третейского решения. Итак, склонившись на просьбы упомянутых послов короля римлян и поддавшись настояниям своих советников, Владислав, король польский, подписывает и утверждает перемирие с крестоносцами сроком до захода солнца в день святого Иоанна Крестителя (24/VI)[153] и соглашается принять воскресенье на первой неделе великого поста как срок для обсуждения и заключения вечного мира при посредничестве короля римлян. Принимая во внимание силы войска, которым предводительствовал король, заключение этого перемирия казалось постыдным, но оно отвечало обстоятельствам. Однако королевские советники не могли избежать тяжких оскорблений и брани от простого народа за то, что устроили это перемирие будто бы подкупленные золотом крестоносцев. Они склонились, однако, к умеренности не из страха и не в силу подкупа, а из осторожности, хотя некоторые и порицали их решение как трусливое и вызванное подкупом.
«Владислав, божией милостью король Польши, верховный князь Литвы, наследственный владетель Поморья и государь и наследственный владетель Руси[154] и проч. Праведный боже, сильный судия, благой сердцеведец, призываю и молю тебя, не попусти меня погрешить в провозглашении постигающих меня бедствий или обличить что-либо вопреки истине! Итак, узнайте, слушайте и внемлите все и каждый, короли и государи как духовные, так и светские, графы, бароны, вельможи, рыцари, городские общины и прочие, и все, кто населяет землю, исповедующие святую католическую веру. Подобно тому как в обстоятельствах, которые возникают и случаются между нами и братьями-крестоносцами Пруссии, нет у них никакого чувства уважения к нам, в силу чего они терзают и подвергают оскорблениям терпение наше, которое мы должны были миролюбиво сохранять по завету царя нашего Иисуса Христа, прикрываясь утверждениями, что и сами мы лишены его. Так, хотя они были связаны с нами прочнейшим мирным договором и крепкими грамотами и была надежда, что по крайней мере договор ни в коем случае не будет нарушаться, все же они, вопреки этому скрепленному таким образом договору, под видимостью притворной дружбы несправедливыми обвинениями и сочиненными выдумками опорочили нашу невинность пред лицом некоторых государей и многих почтенных людей. Они предательски утверждали, будто в наше время и при князе литовском Александре-Витовте вера католическая якобы мало укрепилась крещением нашего литовского народа, так как никто-де из нашего народа не был нами обращен и привлечен к вере христовой; люди же русской веры, крещенные нами, под видимостью веры католической тайно и скрытно держатся своего вероучения. Но так как церковь не судит о скрытом, то для нас достаточно усердия чистого благочестия, которое мы прилагаем для возвышения католической веры; ибо, если бы мы знали таких, кто держится тайной веры, то мы никогда бы не отпустили их, не подвергнув строгому наказанию. И если бы совершенная любовь пребывала в сердцах крестоносцев или если бы они желали оставаться верными заключенному с нами договору, то они должны были бы откровенно указать нам тех из наших, о ком они знали или знают, как о вероотступниках. Если бы мы не исправили таковых, то по евангелию, разве не должны были они призвать свидетелей и побудить нас к исправлению этих вероотступников? И уже затем, если бы мы не приняли меры, чтобы побудить их исправиться, тогда только они должны были поведать об этом церкви. Но они сами, перевернув порядок и опустив начало, начинают с конца: они стали обращать несправедливые жалобы против нас и нашего дражайшего брата, князя Витовта. И нельзя надеяться, чтобы сами они соблюдали веру чистой и незапятнанной. А потому, распустив узду языка для пустословия, они не захотели говорить правды и, полагаясь на свободу речи, предпочли наговаривать на нас ложь и несправедливость. Мы не имеем в виду многословно доказывать правоту нашу, но хотим действительными успехами прославить плоды наших дел. Мы хотим представить воочию, на деле явить и показать, что обряды христианской веры исправлялись нашими новообращенными на литовских землях под водительством Христовым достохвально. Ведь по божьей милости мы воздвигли там кафедральные соборы и много других, приходских и монастырских церквей, одарив и наделив их навечно и в достаточной степени из наших наследственных имуществ. В этом каждый может убедиться, если захочет посетить для получения сведений эти самые части Литвы, которые мы вывели из заблуждения язычества, и увидеть собственными глазами, что то, что мы пишем, не иначе и есть в действительности. Но они, о стыд! прикрывают свой грязный позор выдуманным ими чужим позором, перекладывая собственные вины на других. Они хорошо поступили бы, если бы, прежде чем спешить вынимать соломинку из чужого глаза, вытащили бы бревно из своего. Ведь они, зная и видя правду, утверждают обратное, именно, что за двадцать четыре года, протекшие со времен крещения нашего, католическая вера мало выросла. Так вот, пусть же они скажут, как и насколько католическая вера возросла в землях Пруссии, занятых ими уже, может быть, двести лет или больше. Наверное, по сравнению с тем, что сделано в литовских землях, свершенное ими можно считать за ничто; так как ведь и те прусы, которых они крестили, при их попустительстве и как бы под личиной строгости, как это хорошо известно, вовсе не оставили языческих обрядов. И на деле крестоносцы никого из этих язычников не обращают честно в католическую веру, поскольку опыт с самагиттами, которых они должны были склонить к крещению, свидетельствует, что они за пятилетие никого не обратили в католическую веру, хотя большинство стремилось принять благодать крещения. Ибо одно только радует крестоносцев на этом пути — любой захват чужих земель так или иначе. Отсюда мы приходим к правдоподобному выводу: если они будут обращаться с другими государями столь же неправедно, как они теперь поступают с нами, то, наверное, с трудом кто-нибудь сможет это выдержать. И без сомнения, если их с божьей помощью не обуздать, то в дальнейшем они все государства и владения подчинят таким образом своему владычеству. Есть и еще в их действиях нечто весьма прискорбное, отвратительное и достойное сожаления, именно направление их всегда противоположно должному, так как они совершенно не желают согласовать его с какими-либо установлениями гражданского закона или церковными постановлениями. Ибо самое это направление их не допускает, чтобы воля следовала за разумом, но знаменует сильнейшим образом то, что разум у них уступает и всегда подчиняется велению воли. Ибо все их стремление и воля состоят исключительно в том, чтобы удерживать свое, чужое же присваивать или домогаться его. Они хотят всегда пользоваться чужими благами, защищая свое от каждого; при захвате же чужого они не обращают внимания ни на правопорядок, ни на веление справедливости, если только они в состоянии силой завладеть чужим. От захваченного же они ни в коем случае не желают отступаться и не подчиняются никакому праву или суду, если дело идет об их захватах. И чем больше кто-нибудь из любви к миру и во имя добродетели будет унижаться перед ними, тем более они, презрев такое смирение, станут надменно попирать таких людей ногами. И поскольку мы желали бы таким образом с величайшей покорностью добродетели выразить перед самим богом-творцом наше благочестие и смиренно испрашивать его милости для поддержания и укрепления сладостного мира, сохраняя постоянно в помыслах то положение, что только в мире может быть должным образом почитаем податель мира, мы заключили поэтому с братьями-крестоносцами вечный и прочный мир. А этим миром мы надеялись совершить для самого спасителя два добродетельных деяния: одно из них состояло в том, что прекратилась бы борьба с ближними и родственными единоверцами и устранилась бы причина для всех ссор; другое же, мы полагали, заключается в том, что за время действия мирного договора мы могли бы распространять христианскую веру и привести всех неверных крещением к католическому единению. Вследствие этого, отбросив и исторгнув из сердец старые обиды, мы дали место в нем чистой любви, погасив всякое пламя обид благочестивой кротостью. Для восстановления более прочного договора и ради блага мира мы даже землю Добжинскую, принадлежащую короне польской, но несправедливо отнятую у нас и у нашей короны этими же крестоносцами и в течение нескольких лет, в нарушение договора, заключенного с королевством польским при блаженной памяти Казимире, некогда короле Польши, занятую Орденом этих братьев, выкупили за большую сумму денег. Но мы и от этого не получили пользы и во время мира не могли найти мира, ибо вскоре после утверждения мирного договора они стали тревожить нас и причинять ущерб еще более тягостными, чем прежние, жалами обид. При этом, помимо множества других оскорблений, нанесенных нам, они дерзко захватили наши замки, именно Дрезденко[155] и Санток, вместе с некоторыми землями, принадлежащими нам и брату нашему Яну, князю Мазовии, и с иными нашими статьями дохода, пренебрегши всяким правом и правилами справедливости. Мы перенесли такие оскорбления с великим терпением, будучи крепко связаны и скованы путами договора, который, как мы поняли, был для нас тяжелее всякой войны. И хотя мы в многократных представлениях с приязнью побуждали их письменно и при посредстве чрезвычайных послов, чтобы они согласно статьям установленного с нами договора умерили обиды уздой справедливости, они, превращая нас из-за этого в посмешище, никоим образом не захотели этого сделать. Между тем, однако, они как бы издевательски сообщали нам, что хотят умерить эти обиды строго по справедливости; но только, как и в других случаях, они отказались довести свое намерение до конца. Поэтому нам приходится принести жалобу на них и со смущенной душой изъяснить тяжесть наших обид, которые мы описываем вашей светлости по отдельности в особом перечне. Мы настоятельно просим вашу светлость, чтобы вы соблаговолили лишить благосклонной веры слова, извещения и даже обвинения тех же крестоносцев, если они направят таковые против нас и нашего брата, князя Витовта, пользуясь проворством языка; ведь своими несправедливыми и коварными обвинениями они порочат нас, тогда как только они одни погрязли в пороке испорченности. Благоволите также, просим вас, отвратить ваш ум от их несправедливых подстрекательств; если же они будут призывать и требовать каких-либо людей из ваших владений прийти на помощь против нас и упомянутого брата нашего князя Витовта, то запретить переход туда ваших людей; ведь крестоносцы поистине вооружаются и требуют помощи вооруженной силы против верных исповедников католической веры и против тех, которые давно уже стремятся быть приобщенными к католической вере.
