Когда король польский Владислав, проезжая через землю Великой Польши, находился с очень большим числом рыцарей в городе Оборники, к нему в четверг перед праздником святого Иоанна Крестителя (24/VI) явились послы Ульриха фон Юнингена, магистра прусского, а именно командоры торуньский и старогардский,[137] которых прусский магистр Ульрих с умыслом послал больше для того, чтобы поляки высказали свои намерения (как это в конце концов и произошло), чем в надежде добиться выполнения своих требований.
Послы с глубокой печалью жаловались на то, что Александр-Витовт, великий князь литовский, отнял у них землю самагиттов, несмотря на то, что открытой грамотой записал ее в вечный дар магистру и Ордену и отрекся от всякого права притязать на нее, а начальников и наместников его и Ордена перебил или захватил в плен с позором и срамом. И хотя магистр и Орден снаряжали много посольств к упомянутому Александру-Витовту и многократными просьбами и настояниями добивались возвращения захваченной земли и возврата пленных, однако их старания и просьбы не оказали никакого действия, так как Александр, князь литовский, насмеялся над их настояниями и требованиями. Так как, говорили они, магистр и Орден, чувствуя себя незаслуженно обиженными, вынуждены будут по необходимости возвратить силой оружия отнятую у них землю и отомстить за причиненный ущерб и беззакония, то они с великой настойчивостью просят короля объявить, пожелает ли он помогать в этом деле брату своему Александру, князю литовскому, чтобы магистр и Орден, выяснив его намерения, могли своевременно принять меры.
Владислав же, король польский, не зная хорошенько, что сразу ответить, но понимая, что в самом посольстве заключается оскорбительное и угрожающее намерение, отвечает на это двусмысленное заявление, что не может на этот раз ничего сказать ввиду важности и значительности дела и малого числа своих советников; он созовет общий сейм в Ленчице в день святого Алексия (17/VII) и по решению сейма даст ответ магистру и Ордену через собственных послов. Недовольные этим ответом, командоры стали открыто выражать возмущение в присутствии рыцарства, знати и народа королевства Польского, заявляя, что магистр и Орден готовы сохранить договор о вечном мире с королевством Польским, который был заключен между Казимиром вторым, королем польским, и магистром и Орденом;[138] но так как Владислав, король польский, не желает покинуть брата своего Александра, князя литовского, и хочет помогать ему в несправедливом деле, пусть рыцари и вельможи королевства Польского не гневаются на магистра и Орден, если, оскорбленный глубокой несправедливостью, он начнет войну против Польского королевства. После такого открытого заявления послы уехали в раздражении и гневе, даже не выслушав ответа. Из их слишком несдержанного для послов поведения и раздражения и проявленной ими надменной заносчивости стало совершенно ясно, что, как только наступит удобное время, крестоносцы начнут войну против королевства Польского. Таким образом, магистр и Орден, как стало известно, настолько сильно были оскорблены возвращением Самагиттии в состав Литвы, совершенным Александром-Витовтом, великим князем литовским, и уклончивым ответом Владислава, короля польского, что, хотя они не решились открыто пойти на войну с поляками, но затаили злобу и преисполнились кипящим гневом и негодованием. Все это показывало, что война близка и начнется, как только представится удобный случай.
Владислав, король польский, когда посольство магистра и Ордена задало ему вопрос, стоял как бы на опасном распутье, не ведая, куда повернуться и какой ответ дать на такое заявление. Король не желал покидать князя Витовта и литовцев в их тяжелом и опасном положении, но он также не желал вовлечь в жестокую войну свое королевство; ибо советники из поляков особенно страшились как бы война не возникла, а возникнув, не разрослась, и более всего прилагали старания и заботы, чтобы избежать ее.
[...] С наступлением дня святого Алексия (17/VII), когда прелаты и вельможи Польского королевства съехались в большом числе в Ленчицу, где состоялся общий сейм, чтобы дать ответ магистру и Ордену прусскому, от сейма были направлены послами к магистру Ульриху фон Юнингену и Ордену прусскому архиепископ гнезненский Миколай Куровский, воевода сандомежский Миколай из Михалова и каштелян калишский Януш из Тулискова.[139]
Послы явились к магистру в Мариенбурге и дали ответ в таких словах: «Король польский Владислав, — сказали они, — полагает, что тебе и Ордену твоему небезызвестно, что Александр-Витовт, великий князь литовский, на которого ты принес жалобу по поводу отобрания Самагитской земли и прочих обид, хотя и знатнейший государь и связан с королем почти братскими кровными узами, однако является подданным Польского королевства и короля, и землю Литовскую и княжество получил только в силу королевского пожалования и соизволения и лишь пожизненно. Поэтому не подобает королю и в настоящей войне, которую вы будете вести против князя Александра и земли Литовской, и в любой другой беде покидать его, но, напротив, следует помогать ему всеми силами и средствами. Итак, пусть магистр соблаговолит воздержаться от всякой войны и в подходящем месте и в подходящее время принять участие в совещании; на этом совещании Владислав, король польский, обещает позаботиться об улажении и устранении всего, что было сделано против права и справедливости и об укреплении брата своего Александра, великого князя литовского, как государя подчиненного ему и королевству Польскому во всем, что касается мира и справедливости».
Однако на магистра Пруссии вовсе не произвел впечатления столь скромный ответ; изливая и нагромождая в напыщенных словах перед послами непрерывные жалобы на князя Александра, магистр заявил, что не будет дольше терпеть обиды по отношению к себе и Ордену и немедленно со всеми своими силами пойдет войной на Литву. Миколай же Куровский, архиепископ гнезненский, один из королевских послов, не вынося столь сильных угроз магистра, произнес, вопреки запрещению короля и советников, необдуманное и неосторожное слово: «Перестань, — сказал он, — магистр, страшить нас, что пойдешь войной на Литву, так как, если ты решишь это сделать, то не сомневайся, что, лишь только ты нападешь на Литву, наш король вторгнется в Пруссию». Сказал ли архиепископ по своему личному почину необдуманные свои слова или, как утверждают, потому что ему было так велено, — неизвестно. Обрадованный этой речью, магистр сказал: «Благодарю тебя, достопочтеннейший отец, за то, что ты не утаил намерения твоего короля. Ибо я, узнав и удостоверившись в нем из твоей речи, лучше нападу на голову, чем на члены, лучше на населенную землю, чем на покинутую, и лучше на города и села, чем на леса, обратив оружие, назначенное против Литвы, на Польское королевство. Ведь больше пользы мне и моему Ордену поразить голову, чем ноги, больше пользы пойти на возделанные земли, а не на поля, леса и чащи». Так сказав, он не стал медлить, ибо лишь только королевские послы удалились, магистр берется за оружие, снаряжает войско; затем, отправив Владиславу, королю польскому, находившемуся в Новом городе Корчине, послание о разрыве, в канун успения пресвятой девы Марии (14/VII), облагает осадой замок Добжин[140] и с помощью непрерывных ударов бомбард и частого метания зажигательных стрел завоевывает и сжигает его, а защищавших его польских рыцарей казнит. После этого он опустошает города Рыпин, Липно, Добжин и убивает много девушек и женщин, оказавшихся там. Таким образом, неловко и неосторожно произнесенная речь гнезненского архиепископа Миколая ускорила войну, наступление которой до сих пор задерживалось; и тот, будучи посредником и уполномоченным в делах мира, неуместной речью разжег войну.
После взятия Добжинского замка магистр отрубил голову захваченному в плен старосте добжинскому Яну из Пломеня, шляхтичу герба Прус, и учинил много жестокостей в отношении польских рыцарей и крестьян. Затем, проследовав к замку Бобровники, он подобным же образом после долгой осады принудил его сдаться; ибо знатные польские рыцари, посланные Владиславом, королем Польши, для защиты упомянутого замка (старостой которого был Варцислав из Готартовиц, рода и герба Лис), сдают замок магистру, хотя положение их нельзя было назвать тяжелым, ибо продовольствия у них было достаточно, а стены замка, кроме одной части, и укрепления были целы.[141] За это упомянутый Варцислав должен был после долговременного пленения претерпеть еще и в Польше тяготы тюремного заключения в темной башне. Остальные же рыцари, а именно Бартош Пломиковский, герба Помян, Миколай Рагошович и другие, сдавшие упомянутый замок, все были лишены королем Владиславом доброй славы и чести. Вследствии этого, упомянутый Бартош Пломиковский, терзаемый стыдом и душевными волнениями, впал с того времени в умопомешательство; однако впоследствии в великой битве,[142] происшедшей в день рассеяния апостолов (15/VII/1410), он выказал высокое мужество, но никогда уже не исцелился от своего безумия. Действительно, спустя много лет, в Кракове, он захотел, сидя верхом на коне, перескочить через цепь, ограждавшую площадь;[143] упав при этом с коня, он получил рану от меча, которым был опоясан и который выскочил из ножен от толчка при прыжке, и умер от этой раны. И не только он сам, но и потомство его впало в такое безумие.