Территория, не охватываемая взглядом, заросла бурьяном; среди бурьяна торчали столетние плодовые деревья. Авив шел за ним; Матвей по тропе, отводя сухие цепляющиеся стебли, выше голов. Перед деревом. — Яблок почти нет. Зато какое красивое. — Яблоня была вся перекрученная, полуметровый в обхвате ствол разделялся в метре над землей. — Можно влезть. Меня выдерживает. Я качели повесил, дальше, можно покачаться. Летом я костер делал здесь, во дворе.
В сарае Матвей набрал охапку дров, кивнул Авиву. Авив помедлил, сделал то же. Вернулись.
— Le vin agit, — сказал Матвей. — Как мне всегда нравилось это выражение. По-русски нельзя так сказать. Печка действует.
— Почему? — скрипнул Авив.
— Не говорят, и всё. Я думал, буду пить в деревне. Но здесь не захотелось. Пить — это с людьми. Такая защита от людей. Выпил — вооружён. Если хочешь, водка есть.
— Есть такой анекдот, про Петьку и Василия Ивановича, — сказал он, так как Авив молчал. — Василий Иванович, белые! — Петька — выпьем. …Ну вот и всё, замаскировались. Василий Иванович — это герой войны начала двадцатого века. От войны нельзя защититься. Если ничего не читать, новостей не смотреть... …У нас, давно, были пожары. Тлеет, тлеет — всё, вспыхнуло. Всю Москву заволокло. К нам тоже доносило. …Тут не думают, не ждут, — может, и правильно. «К смерти готовься — а репу сей». Знаешь, как говорят: почему не читаешь интернет? — Ответ: когда начнется, я без интернета узнаю.
В доме потеплело (и до того не холодно, уже топил в этом году, но была сырость, затхлость, как всегда в покинутых хотя бы на неделю домах); Матвей доложил дров, закрыл дверцу — до этого сидели с открытой. «Затворил — сотворил», опять подумал — но не стал вслух: Авива кажется не интересовала филология. Трудно было понять, интересует ли его хоть что-нибудь. Печка хорошо действовала, не дымила. Печка была новая, переложили год назад, продавец особо на это напирал.
Поманил Авива наружу.
Прошли опять по протоптанному среди бурьяна, на этот раз завернул в другую сторону. — Здесь можно ходить, — он говорил вполголоса, хотя вокруг никого не было, — целый день. Я хотел дом, а продавался один, а пригляделся к второму рядом. Да и купил. Стóят ерунду, труднее всего найти хозяев. С третьим участком больше всего провозился. Хотя на нем дома нет, никого нет; именно поэтому. Мне нужно было, чтоб оставшиеся, те, кто вокруг, знали, что по закону. Ну вот… оформил. — Он не стал рассказывать, Авив не очень слушал, бурьяном шуршал, — что заплатить земельный налог, сразу за год, купить дрова. Деньги кончились. Сразу пришлось ехать в город, ремонтировать чужое жилье — а так не терпелось начать. Но представлялось, что нужен запас, чтобы потом уже основательно. Ночевал там, где работал, потом Пётр, который жил в Москве, типа попросил, типа приглядывать. Тем самым его поступок окончательно терял видимость смысла. Отписать квартиру — но из нее, получается, не выехал.
Так что на два дома, в городе и в деревне. В городе даже получалось больше. Он предложил Петру аренду, но Пётр отказался с усмешкой, я в Москве заработаю лучше тебя.
У качелей, Матвей сделал приглашающий жест, Авив сел. Матвей устроился на автомобильной покрышке по другую сторону от погасшего костровища. Ночь прямо летняя.
— Сигареты несут ту же функцию, — заговорил он, — защита. Но сигарет нет. Если бы не было печки, развели бы костер. Печку — растапливают. Костер — разводят. Два огня нам не нужно, не уследим.
Авив всё молчит. Матвею уже здорово надоел монолог, он планировал отправиться спать. Завтра прокатятся на велосипедах, покажет окрестности. И адьё. В Москву он больше не собирался, доедет до квартиры, если пацан намерен на манер исповедника заставить его разговориться, то он промахнулся. Исповедник (психотерапевт; следователь) тут один.
— Человек, которого ты бы хотел видеть своим отцом… — сказал он в темноту.
— Смотри, — сказал Авив громко. — Вероника вышла замуж. Не по любви. Авив. Не по любви. Они… как… друг друга. Друг друга не любят. Она не любит. Я не люблю. Вот это… самодовольный. Цева съер! Он волосы красит! Почему они не сделают… гет? Из-за кэсеф? Ани холе биглал зе. Зе ло овед. Меолам ло эвед. Саба имеет кэсеф — биглал зе? Хакол ло бсэдэр!
— Тихо! — И Авив сразу заткнулся. Матвей с облегчением засмеялся. — Хочешь, чтоб сюда оставшаяся деревня сбежалась? С выкопанными обрезами. На израильского шпиона посмотреть? Смотри… тихо…
— Как смотреть тихо, — сказал Авив скрипучим голосом.
— По порядку. — Матвей сильно прихлопнул комара на лбу. — Ты себе на щеке выколол розу. Ты бы еще глаз выколол — маму обидеть. Теперь придется много денег тратить… кэсеф, чтобы вернуть как было. Ладно, ты еще пока не зарабатываешь. Когда начнешь — это первое, что тебе нужно сделать. Человек, которого ты не знаешь — ты видел одну фотографию… — Но Авив снова перебил:
— Я знаю. Сипарти ли. Вероника. Лам? Ло шаалти.
— Если тебе трудно, можно спик инглиш. Так я не понимаю.
— Я понимаю. По-русски, — буркнул Авив.
— Понимаешь по-русски, — согласился Матвей. — Твоя мать. Вероника. Меня не знает. Я ее никогда не видел. У нас оказалась общая знакомая. Она знала этого человека — которого ты никогда не видел. Она посоветовала твоей матери связаться со мной. У меня что-то есть. Что-то, что-то, что-то, что-то, что-то есть у бегемота. Что-то, что мне не принадлежит. Можно сказать, свойство. Я знаю, что нужно делать. Так вот, что тебе нужно делать. Забудь. И живи спокойно. Это, — он звонко пошлепал себя по щеке, — убери.
— Я хотел с ним говорить, — сказал Авив.
— Он бы не стал с тобой говорить, — ответил Матвей. Авив молчал. —Я — это он, — сказал Матвей. — Говори.
Авив в темноте сидел не шевелясь.
— Я хотел видеть. Однажды.
— Это невозможно. — Матвей встал. — Пошли в дом. Я — это я. Раз ты не хочешь со мной, ничего не выйдет. А если ты захочешь — я тебе отвечу за него. Взрослые — глупые. Они делают глупости. Тебе не нужно исправлять их глупости. Твои глупости еще не сделаны. Вперёд.
