— Гм… — произнес Гордон, бросая отчаянный взгляд на Гранта.
— Ну-ну, поторопитесь, — в голосе Люси Мадден слышалось нетерпение.
— Доставай, — сдался Грант.
Гордон сунул руку в портфель и на ощупь отсчитал семь пачек.
Если бы эта кобра знала, что у них целых десять пачек… Грант с сожалением наблюдал, как деньги переходили из рук в руки.
— Отлично, — сказала Люси. — Начнем сейчас же. Задавайте мне любые вопросы. Мэри! Мэри! Подождите минутку, я отдам это своей секретарше.
Прижимая к огромным грудям пачки долларов, она скрылась в коридоре под аккомпанемент птичьих криков и щебетанья.
Если эти типы — журналисты, то она с полным правом может назвать себя архиепископом. Интуиция ее ни разу не подводила: большая политика — вот с чем связан визит этих двоих. Начинается предвыборная кампания, то есть жестокая борьба, которая многим развяжет языки и кошельки. Уотергейт показал, что для достижения цели хороши любые средства: главное — деньги и изворотливость. В газетах то тут то там уже стали появляться разоблачительные статьи. Всех, кто имеет отношение к политике, нельзя считать нормальными людьми. Тщеславные, самодовольные, суетные, они поразительно легко становились мишенью для вездесущих репортеров, сами подставляли головы, сами лезли прямо под удар. А потом такие вот Пегги Сатрапулос и ей подобные еще и жаловались, что их разделывали в пух и прах. Зато ей, Люси Мадден, такие потрясения неведомы. Она всегда вела себя сдержанно и скромно, стараясь жить незаметно среди обожаемых ею птиц.
Красоту обнаженного мужского тела не могло скрыть от ее глаз даже матовое, с узором стекло двери в ванную. На земле есть только один такой парень — Квик! И этот парень принадлежит ей одной. Лон сунула в рот сигарету, пошарила рукой возле кровати, ища зажигалку, и, не найдя, крикнула:
— Квик, где у тебя спички?
Голос его заглушал шум льющейся воды, разобрать удалось лишь одно слово — карман. Лон поднялась и пошла искать куртку Квика, которая оказалась на полу в противоположном углу комнаты. В одном из карманов ее рука наткнулась на маленький кусочек картона. Машинально скользнув по нему взглядом, она от неожиданности остолбенела, потом заставила себя прочитать четко выписанные слова еще раз. Кошмар какой-то! Не осознавая до конца, что делает, Лон бросилась на постель и с головой укрылась простыней.
— Нашла? — спросил Квик, выходя из ванной.
— Нет.
Нагнувшись над ней, он отвернул край простыни и легонько куснул ее за плечо.
— Подожди, я сам найду. Держи, вот спички. А пожевать что-нибудь найдется? Да что это с тобой?
Он прикурил две сигареты и одну протянул ей. Лон затянулась.
— Ничего. Все нормально.
— Отлично. Перекусим?
Да, в этом был весь Квик. Были бы машины, любовь, пища…
— Есть холодный цыпленок в холодильнике.
— А ты будешь?
— Не хочу. Останешься сегодня у меня?
— Нет. Через десять минут мне надо уйти. А знаешь, о чем я думал, стоя под душем? — Он засмеялся, вгрызаясь в крылышко цыпленка. — Когда ты в платье, то кажешься толстоватой, а голая — в полном порядке! Объясни-ка, всезнайка, почему так получается?
— Надо не объяснять, а сожалеть об этом.
— Лон! Ты сердишься?
— Квик — твое настоящее имя? — Ее вопрос мог показаться смешным после их шестимесячной связи.
— А зачем тебе это знать? — спросил он добродушно. — Меня зовут Квик, потому что я самый быстрый, самый высокий, самый лучший! — Он стал изображать рев машины, набирающей скорость, и сжал воображаемый руль.
— У тебя есть родители?
— Что?
— Родители у тебя есть?
— Ну у кого их нет?
— А где они живут?
— Откуда я знаю!
— Вы не встречаетесь?
— Послушай, остановись. Я же твоими не интересуюсь. Там еще что-нибудь найдется?
— Что?
— Ну, цыпленка еще не доели?
— Да, кусочек найдется.
Лон встала с постели, обернулась полотенцем и подошла к холодильнику. Пока Квик стоял к ней спиной, ее рука осторожно вытащила из кармана его куртки злополучный кусочек картона.
— Квик?
— Ну? — Рот его был набит, и вопрос прозвучал невнятно.
— Пока ты был в ванной, я нашла вот это.
— Что именно?
— Какую-то карточку.
— Положи ее туда, откуда взяла.
— Я прочитала, что на ней написано.
— Ну и что?
Глаза Лон наполнились слезами, она резко повернулась к нему.
— Квик!.. Квик!.. Ты сошел с ума!
— Да что с тобой?
— Это ужасно! Ужасно! Неужели ты не понимаешь?
— Не закатывай истерику.
— Ох нет, нет!
Лон вытерла рукой глаза и, сдерживая рыдания, снова уставилась на картонный квадратик. На карточке вверху стоял штамп: «Резус — отрицательный». А ниже страшные слова: «В случае моей смерти я, нижеподписавшийся Эрнест Бикфорд, разрешаю любому медицинскому учреждению использовать мое тело и его органы без каких бы то ни было ограничений. Данное разрешение действительно для всех стран мира, где меня может настигнуть смерть». Дальше следовало пояснение, где и когда написано разрешение. И под всем этим стояла подпись: «Эрни Бикфорд». Лон схватилась руками за голову, а Квик искренне недоумевал.
— Тебя удивило, что меня зовут Эрни?
— Квик! Ох, Квик!
— Да ты вдумайся в то, что там написано: «использовать». Это от слова «полезный». Если вдруг я околею, то какая разница, кому пересадят мою печень или мои глаза. Главное — это поможет кому-нибудь выжить или увидеть мир. Все бродяги так делают!
— Но только не ты! Не ты!
— Почему же?
— Ты мне нужен живой — понимаешь? Не хочу, не могу представить, что тебя будут резать на куски.
Он расхохотался.
— Какая же ты дуреха! Одевайся! Подбросишь меня, а то я и так здорово опаздываю.
Спустя пять минут они были на улице. Квик сел за руль, а Лон устроилась рядом. Она места себе не находила, словно эта карточка была извещением о его смерти. Нагнувшись к заднему сиденью, чтобы взять несколько салфеток, она вдруг заметила следующий за ними чем-то знакомый автомобиль.
— Квик…
— Что, малыш?
— За нами кто-то следит.
— Ерунда! Тебе показалось.
— Нет. Видишь большой черный «бьюик»? Похоже, моя мать что-то заподозрила.
— Ты уверена?
— Да.
— Что будем делать? Уйдем от них?
— Бесполезно. Но она мне за это заплатит.
— Передать вам сахар?
— Нет, спасибо.
Кабина, выступавшая над корпусом «боинга», была переоборудована в комнату отдыха в восточном стиле. В небольшом бассейне, выложенном голубой плиткой, играл фонтанчик воды, а вокруг прямо на полу были разложены подушки.
В Слимане Бен Слимане, несмотря на его европейские манеры и костюм, чувствовалась какая-то животная жестокость, которая приводила Пегги в смятение. Иногда она ловила на себе его брошенный украдкой взгляд, откровенный, такой, какой бывает у мужчин, когда они вас хотят или мысленно уже обладали вами. Нет, есть в нем все-таки что-то отвратительное. Тогда почему же она испытывает к этому человеку какое-то странное влечение? Нахмурившись, Пегги постаралась отогнать от себя эту гаденькую мысль.
— Хаджи Тами эль-Садек будет вам вечно благодарен за то, что вы нанесли ему визит.
— Он был другом Сократа.
— Да, ваш муж много сделал для нашего общего дела.
В действительности же при жизни Греку было совершенно наплевать на все дела, кроме своих собственных. Его интересовали только деньги, откуда бы они ни поступали. И как можно больше. Принадлежа к богатому сословию, Пегги с рождения знала, что начиная с определенной цифры никакой дружбы быть не может, разве что временный союз, основанный на общих интересах. Этот старый краб эль-Садек пригласил ее на уик-энд, конечно же, не ради ее красивых глаз. Было и еще «что-то».
