Он сделался предметом ее мечтаний. В нем не было вечных исканий, постоянной неудовлетворенности. Он был доволен собой и своим существованием, оно целиком удовлетворяло его само в себе, и никто другой не мог в нем ничего ни прибавить, ни убавить. Он был независим и как будто в стороне от всех.

На другой день Урсула пошла, по приглашению, на ферму. Оба гостя еще не приезжали. Став у окна, она глядела в ожидании. Когда повозка подъехала, Скребенский, не дожидаясь остановки, соскочил на землю. Она видела, как он приподнялся, подобрался и прыгнул, потом со смехом сказал несколько слов и побежал к дому. В этих немногих движениях он вылился весь целиком, он был таким свободным, таким неотразимым. Его всегда окружала своеобразная ясная и тонкая атмосфера, казалось, он совершенно спокойно ждал своей судьбы, и это ожидание придавало ему характер некоторой беспечности, он был несколько медлителен и не делал лишних движений.

Он не спеша уселся в свободной позе.

— Мы немного опоздали, — заметил он.

— Где вы были?

— Мы ездили в Дерби повидать одного друга моего отца.

— Кого?

Для нее было большой радостью, что она могла задавать ему прямые вопросы и получать на них простые ответы. С ним это было возможно.

— Он священник, один из моих наставников, духовное лицо.

Урсула знала, что Скребенский был сиротой.

— Где теперь ваш настоящий дом? — спросила она.

— Мой дом? Право, не знаю. Я очень люблю своего полкового командира, полковника Хепберна, затем своих тетушек, но настоящим домом для меня, я думаю, является армия.

— Вам нравится такое существование?

Его ясные зеленовато-серые глаза остановились на ней, но не видели ее. Он задумался.

— Я думаю так, — начал он, — вы видели моего отца и знаете, что он никогда не мог освоиться здесь вполне. Ему чего-то не хватало, чего — не знаю, но он чувствовал себя несвободно. Что касается матери, то она очень любила меня. Я помню, что она слишком была добра ко мне. Потом меня рано отдали в школу. И я должен сказать, что скорее внешний мир казался мне домом, нежели викариат, почему — я не знаю.

— Вы не чувствуете себя бесприютной, одинокой птицей? — спросила она, употребив слышанное где-то выражение.

— О, нет, нисколько! Я довольствуюсь в меру всем, что мне попадается по пути.

От него веяло все более широким, просторным миром, большими, необъятными пространствами и бесчисленными людьми, населяющими их. Ей вспомнилась пчела, приносящая с полей аромат цветов. Это почему-то задело ее.

Было лето и она одевалась просто. Когда они увиделись в третий раз, на ней было легкое платье в белую и голубую полоску с белым воротником и белая шляпа с широкими полями. Это очень шло к ее золотистым волосам и к мягкой фигуре, дышавшей теплотой.

— В этом платье вы мне нравитесь больше, — сказал он, слегка склонив голову набок и внимательно оглядывая ее с чувством одобрения.

Она вся ожила и затрепетала. В первый раз она была довольна собой, и ей показалось, что она видит в его глазах маленькое, красивое отражение своей фигуры. Она должна ответить на это; она хочет быть и будет прекрасной. Все ее мысли обратились на костюмы и красивую внешность. Дома все были поражены внезапным превращением Урсулы. Она стала элегантной в своих платьях, которые она сама переделывала и украшала, и в шляпах, которым она придавала различные фасоны. Вдохновение ее было неиссякаемо.

Он сидел в бабушкиной качалке, лениво покачиваясь взад и вперед, и разговаривал с Урсулой.

— Вы не бедны, нет? — спросила она.

— Беден деньгами? У меня полтораста фунтов стерлингов собственного дохода, так то вы можете считать меня, глядя по усмотрению, и бедным и богатым. Но в действительности я достаточно беден.

— Но ведь вы будете зарабатывать?

— У меня будет жалованье — оно у меня есть и сейчас. Я получил должность, и это дает мне другие полтораста фунтов.

— Вы хотели бы получать больше?

— В течение ближайших десяти лет я не буду получать больше двухсот фунтов, и всегда буду беден, если придется жить на жалованье.

— Как вы к этому относитесь?

— К бедности? Пока не задумываюсь над этим, вернее, думаю об этом мало. Что будет дальше — не знаю. Окружающие, то есть офицеры, достаточно добры ко мне. Полковник Хепберн питает ко мне особую привязанность, а он, кажется, богатый человек.

Урсулу его слова кольнули. Неужели он склонен продаваться таким путем?

— Полковник Хепберн женат?

— Да, у него две дочери.

Гордость помешала ей спросить, склонны ли дочери полковника выйти за него замуж.

Наступило молчание. Он знал, что Урсула следит за ним и ждет его, и это действовало на него возбуждающе. Он готов был идти на ее зов.

Однажды он повез ее в Дерби, — он хорошо правил, сказалась выучка в конной части саперов. Там они позавтракали в гостинице, и пошли бродить по рынку, радуясь всему, что попадалось. Маленькая ярмарка была в полном разгаре.

— Отец часто катал меня на качелях, — сказала она.

— Вам нравится? — спросил он.

— О, это так хорошо!

— Хотите сейчас?

— С удовольствием, — ответила она, хотя и почувствовала легкий испуг. Но ее страшно привлекала представившаяся возможность необычного, возбуждающего поступка.

Он пошел к кассе, заплатил, и помог ей сесть в лодочку. В нем была удивительная черта отдавать все свое внимание тому, что он делал в эту минуту. Мнение других было для него абсолютно безразлично. Она охотно бы отказалась, но стыд отступить перед ним был гораздо сильнее, чем боязнь показать себя толпе и нарушить принятые приличия, рискнув качаться. Его глаза смеялись, вскочив в лодку, он резкими порывистыми движениями стал ее раскачивать. Она больше не боялась, трепет пробегал по всему ее телу. Его лицо раскраснелось, возбужденные глаза светились особым светом, и она глядела навстречу ему, красивая и влекущая, как цветок, раскрывающийся под лучами солнца. Они шумно рассекали воздух, стремительно взлетали к небу, как выпущенный снаряд, и ужасающе быстро падали обратно. Ей нравилось это. Движение жгло их кровь огнем, и, радостные, они смеялись этому огню.