На повороте ее занесло и машина забуксовала. Татьяна попробовала задний ход. Завыл двигатель, застонали колеса, но машина осталась на месте. И вокруг — ни души, помочь некому. Татьяна выбралась из машины, заглянула под задние колеса. Чувство одиночества и бессилия охватило се. Она с досадой стукнула кулаком по капоту, чуть не заплакала. Потом успокоилась, заперла машину и побрела по заснеженной дороге. Мысли о сыне вызывали все новые воспоминания…
Она явилась на экзамен с полуторагодовалым ребенком в легкой коляске. Подруги окружили ее в коридоре, наперебой тараторили:
— Зверь, а не человек! Пятерых прогнал, а остальным тройки лепит!
— Ох, Танька, хитрюга, с ребенком явилась!
— Такого зверя ничем не разжалобишь.
— Откуда он взялся?
— Девочки, посмотрите за Витенькой, а? Я — быстро, — попросила Таня и шагнула к дверям аудитории.
Председателем государственной комиссии был Павел Евгеньевич, широкоплечий, с выпуклой, как бочка, грудью и большими натруженными руками. И лицо медное от загара.
— А почему мы опаздываем? — громко спросил он.
Сразу двое членов комиссии, пожилые женщины, что-то зашептали Павлу Евгеньевичу с двух сторон в уши. Он выслушал, нахмурился.
— Берите билет. Как вас?
— Скворцова Таня.
…А в коридоре девчата толпились у коляски, подходили парни, спрашивали:
— Чей это фрукт?
— Скворцовой.
— А-а-а… Произведение Роберта Сидякина.
Появился Роберт Сидякин, медленно подошел к коляске, и девчата расступились. Он долго молча смотрел, пожал плечами, закурил.
— Заметил, Роберт, он весь в тебя, — сказал кто-то.
— Ну и что?
— Да ничего. Плачет дитё без папы…
— Безотцовщина.
— Сочувствую… — Роберт не спеша двинулся прочь.
…Таня готовилась к ответу, когда из коридора донесся детский плач. Сначала тихий, потом все громче и громче.
— Что там еще такое? — удивился Павел Евгеньевич.
Таня с беспокойством смотрела на дверь.
— Откуда здесь ребенок? — спросил Павел Евгеньевич. — Что за чертовщина?
— Это мой ребенок, — ответила Таня и поднялась.
— Вы что, с ребенком на экзамен пришли?
— Да. — Таня собрала листки, подошла к столу и положила билет — Извините, в следующий раз приду. — И быстро направилась к двери.
— Это лучшая студентка на потоке, — наперебой заговорили женщины, когда дверь закрылась, — и комсомольской работой успевает заниматься, и сына растит.
— Я понимаю, но притаскивать на экзамен ребенка — это, знаете ли… — он шумно вздохнул. — Это черт знает что.
— Она и на лекции с ним часто ходит. Что поделаешь, Павел Евгеньевич, вы в университете человек новый, со временем привыкнете.
Утром машина Павла Евгеньевича стояла у подъезда жилого дома, где жила Таня, в Старо-Монетном переулке, что рядом с Полянкой.
— Доброе утро. Садитесь, подвезу в университет.
— Зачем? Спасибо. Я так доберусь, — Таня была растеряна.
— Садитесь, садитесь, у меня куча свободного времени. Узнал ваш адрес в деканате и решил заехать. Что снимаете? Квартиру?
— Что вы, квартиру! — улыбнулась Таня. — Комнату, конечно.
— Ну садитесь, — уже приказал он, и она повиновалась, села, захлопнула дверцу.
Поехали. Молча.
— Сколько до диплома осталось? — наконец спросил он.
— Полгода.
— Тяжело приходится?
— Ничего, крутимся-вертимся, — она опять улыбнулась. — Работать начну, сразу легче будет, правда?
— Не знаю, — усмехнулся он. — А сейчас разве не работаете?
— Подрабатываю, — смутилась Таня. — Сторожихой на автобазе. Заниматься можно. Особенно по ночам. И сына с собой можно брать. Сутки отдежурила, двое свободна, очень удобно. Не верите?
— К сожалению, нет.
— И зря! Очень удобно.
— Вы по какой теме диплом пишете?
— Некоторые проблемы вечной мерзлоты при бурении глубоких скважин и сейсморазведке.
— Вечномерзлотник, значит? И работать, конечно, на Север поедете?
— А что?
— Ничего. Суровые вас ждут испытания, — он опять усмехнулся.
— Ох, не пугайте, я уже пуганая.
— Не пугаю. Просто знаю. Я в Заполярье по вечной мерзлоте десять лет ломал. Еще пять — в Тюмени. Так что не треплюсь, знаю.
— А теперь решили чистой наукой заняться?
— В геологии чистой науки нет. Просто пригласили почитать курс, поделиться, так сказать, богатым личным опытом. А если серьезно, я геолог-бродяга. Таким и умру, — он в третий раз усмехнулся.
Вечером его машина стояла у главного входа в МГУ.
Таня распрощалась с подругами, побежала к автобусной остановке, когда ее окликнул Павел Евгеньевич:
— Карета у подъезда, мадмуазель!
— Послушайте… — начала было Таня, но он взял ее за руку и повел к машине.
— Потом ругаться будете, потом. Дома сын голодный ждет. И вообще, с начальством ругаться не советую, может вредно отразиться на вашем будущем.
И Таня опять повиновалась, села в машину. Ехали почти все дорогу молча. Только в самом конце он сказал, будто отрапортовал:
— Мне, Таня, сорок два года. Воевал. Был женат. Жена умерла сразу после войны. С тех пор живу один. Мать умерла в войну, отец и брат погибли на фронте, — он улыбнулся и вдруг добавил: — Имею правительственные награды.
— А это зачем? Про награды?
— Так, к слову, — он весело посмотрел на нее. — У меня медаль «За отвагу» есть.
— Ну и что?
— Чтоб вы поняли, что я ничего не боюсь. И вас тоже.
Она подошла к даче, толкнула калитку. Заперто. Окна в доме светились. Прислушалась. Из дома еле слышно доносилась музыка. Татьяна постояла, потом неуклюже полезла через забор. И упала прямо лицом в снег. Поднялась с трудом и пошла по утрамбованной тропинке к дому.
На даче дым стоял коромыслом. Совершенно одинаково одетые, в джинсы и свитера, танцевали двое парней и две девушки. Стол в гостиной был заставлен бутылками, на тарелках — остатки еды, раскрытые консервные банки, нарезанная толстыми ломтями колбаса, сыр, яблоки, апельсины.
Татьяна стояла в дверях, смотрела, а ее никто не замечал. Гремел магнитофон, что-то выкрикивали танцующие, на диване обнимались и целовались еще двое, нисколько не смущаясь присутствием посторонних. А Виктор с какой-то девушкой стоял возле камина, курил и что-то говорил. Еще один длинноволосый парень спал за столом, уронив голову прямо в тарелку.
Татьяна не сводила глаз с Виктора, а тот не замечал ее. Вот Виктор обнял девушку одной рукой, притянул к себе и стал целовать в губы. А в другой, отставленной в сторону, дымилась сигарета.
И тогда мать шагнула из прихожей в гостиную, выключила магнитофон. Поначалу тишина всех оглушила.
— Какой идиот выключил магнитофон? — резко спросил Виктор, а когда обернулся, увидел мать.
— Сию минуту все вон, — приказала Татьяна. — Немедленно!
Некоторое время все стояли словно оцепенев.
— Но мы ничего такого не делали, — обиженно протянула девушка, которую целовал Виктор.
— Концерт окончен! — сказал парень, целовавшийся на диване. — Мочалки, собирайте пожитки! — И потянул свою девушку за руку к выходу.
— Что за манера заставать людей врасплох? — обиженно тянула девушка, идя вслед за парнем.
Растолкали пьяного, спавшего за столом. Он упирался, что-то мычал. Его с трудом вывели. Скоро все гости одевались в прихожей, перешептывались, хихикали. В комнате остались Виктор и мать. Он курил и смотрел в сторону.
— Прекрати курить! — резко сказала мать.
Виктор вздрогнул, в первое мгновение хотел было выбросить окурок в камин, но передумал, демонстративно затянулся, выпустил дым. Татьяна сдержалась, спросила:
— Может, ты объяснишь мне, что здесь происходит?
— А ты что, сама не видишь?
— По какому праву ты устраиваешь на даче бардаки?
— Бардака еще не было, — усмехнулся Виктор.
— Не паясничай, Виктор! Я с тобой разговариваю серьезно!
— Я тоже.
— Что это за люди?
— Мои друзья.
— Чем они занимаются?
— Учатся в школе.
— В какой?
— В большой и светлой.
— Виктор, прекрати! Я была в милиции. Ты знаешь, сколько там на тебя материалов?
— Плевать я хотел на эти материалы.
— Боже мой… И это мой сын, какой ужас… Как ты мог до этого докатиться? Разве я тебя этому учила?
— Успокойся, ты учила меня другому.
— Чему же?
— Например, ты учила меня звонить домой, когда я возвращался из школы. Ты говорила, позвони, я могу быть не одна.
— Виктор! — закричала Татьяна и ударила кулаком по столу.
— Так вот и ты могла бы позвонить, прежде чем приператься сюда! Кажется, так поступают интеллигентые люди?
— Ты понятия не имеешь, что это такое.
— Хорошо, не имею. И не хочу иметь. И прошу тебя, оставь меня в покое. Раз и навсегда.
— То есть, как это «оставь в покое»?
— Вот так. Не лезь в мои дела.
— Но я твоя мать, Виктор, — задохнулась Татьяна.
— Мало ли какие случайности бывают в жизни, — пожал плечами Виктор. — К сожалению, матерей не выбирают…
— Я твоя ма-а-ать! — сорвавшись, истошным голосом закричала Татьяна.
— Ты поздно об этом вспомнила.
Стало тихо. Татьяна открыла дверь в прихожую.
— Я же русским языком сказала, все вон отсюда!
— Чуваки, три минуты! Я догоню вас! — крикнул из-за ее спины Виктор.
— Мы тебя на улице подождем! — отозвался девичий голос.
— Выяснение отношении — знакомое кино, — сказал один из парней.
— Интересное дело, почему родичи обожают качать права? — засмеялся второй.
— Мочалки, вперед, нас ждут великие дела!
И вся компания с гоготом высыпала на улицу.
Виктор надел пиджак, распихал по карманам бутылки и шагнул к двери. Татьяна загородила дорогу.
— Виктор, мне нужно серьезно поговорить.
— Не о чем. Пусти.
— Ты никуда не пойдешь. Хватит, Виктор, пора одуматься или ты плохо кончишь.
— Не твое дело. Пусти.
— Куда ты катишься? Умоляю тебя, подумай! Чем ты кончишь?
— Успокойся, хуже тебя не кончу.
— Ты с ума сошел, да? Что ты говоришь, подумай только.
— Пусти.
— Нет! Я лягу на пороге и буду лежать. Если у тебя хватит совести переступить через родную мать, то — пожалуйста! — И она действительно легла на пол у самого порога. — Я буду лежать здесь сутки, двое, неделю! Умру здесь! Может, ты хоть тогда одумаешься!
Виктор молча перешагнул через лежащую мать, толкнул дверь и вышел. Выдернул ключ из замка. И когда Татьяна вскочила, кинулась следом за ним, он успел вставить ключ в замок с другой стороны и дважды повернуть.
— Ты знаешь, он перешагнул через меня! Да, да, взял и перешагнул. А по его глазам я видела, что он способен и ударить меня. Я увидела, что он способен на это! И на худшее способен!
Они пили кофе в городской квартире. Был поздний вечер.
— Юра, ты единственный друг и близкий человек, который у меня остался. Умоляю тебя, посоветуй что-нибудь. Я боюсь его, понимаешь? Боюсь остаться с ним вдвоем!
Юрий Николаевич долго молчал.
— Вся беда, Таня, что тут уже ничем не поможешь… Не смотри на меня так испепеляюще, я говорю, что думаю. Он всем будет приносить несчастья, даже человеку, которого полюбит.
— Ты жестоко несправедлив к нему, — тяжело сказала она.
— Я врач, Таня, и должен сказать, что характер человека на девяносто процентов формируется к трем-четырем годам, а все остальное — лишь шлифовка граней.
— Ты жесток и несправедлив к нему, — повторила Татьяна. — Это я виновата, что он такой.
— Почему ты? — Юрий Николаевич отхлебнул кофе. — Хотя… может быть. В молодости ты слишком была занята собой.
— Это неправда.
— Танюша…
— Это неправда! — упрямо и громко повторила она. — Я любила его. Кроме Вити и Павла для мня никого не существовало! Ты что, тоже хочешь сделать мне больно? Мне уже не больно, — она прикоснулась рукой к груди. — У меня там сплошная рана.
— Таня! Танечка, я старый, глупый и ни на что не рассчитываю. Я буду просто счастлив, если тебе будет хорошо и покойно.
Татьяна удивленно взглянула на него, и Юрий Николаевич опустил голову, добавил глухо:
— Да, да… все эти годы я тебя любил… смотрел на тебя, любовался. Завидовал твоему мужу… твоим поклонникам. Ты разве никогда не замечала? Не чувствовала?
— Н-нет… Прости, Юра… — Татьяна была вконец расстроена.
— Ничего, пустяки. Я вот хочу помочь тебе и не знаю как.
— Прости, — после долгой паузы повторила она. — Конечно, во всем виновата я… И хочешь — не хочешь, а за все нужно расплачиваться.
— Хватит ли сил расплатиться, — вздохнул Юрий Николаевич.
— Хватит. Ты меня плохо знаешь.
— Есть один вариант. При желании можно попробовать.
— Какой? Говори.
— У меня есть знакомый врач-психиатр. Лечит наркоманов, алкашей, разные психические отклонения и прочее. Методом психоанализа. Это дело новое и рискованное. Сеансы психотерапии проходят вместе.
— Что значит вместе?
— Ну, если лечится муж, то курс лечения проходит вместе с женой, а если лечат сына, то вместе с матерью. Вообще, этот врач мужик тяжелый и резкий, но честный и добрый. Мы воевали вместе. И результаты лечения у него довольно обнадеживающие.
— Думаешь, стоит обратиться к нему?
— Даже не знаю. Выдержите ли вы с
Виктором эти сеансы? Поначалу лечение протекает довольно тяжело. Пациенты часто озлобляются, и многие отказываются от дальнейших сеансов.
— Почему озлобляются? — Татьяна с интересом смотрела на него.
— Потому что им приходится говорить вслух правду о себе. Люди совсем не склонны делать это. Немногим хватает сил выслушать о себе правду, а уж самому говорить про себя… — Юрий Николаевич красноречиво махнул рукой. — Но весь принцип лечения именно на этом и построен, и если это выдержать — впереди идет нравственное очищение и исцеление.
— Я согласна, — подумав, сказала Татьяна.
Виктор рылся в тех фотографиях, которые накануне рассматривала его мать. Бегло проглядывал одни, задерживая взгляд на других. Вот мама-десятиклассница. «Наша золотая медалистка». А вот совсем еще юная Таня и рядом с ней атлетического сложения парень. Виктор очень похож на него. На обороте надпись: «Тане от Роберта. Роберту от Тани». Виктор спрятал фотографию в карман джинсов.
