Татьяна погасила окурок, пошла в ванную и принялась намазывать кремом лоб, щеки. Пригляделась, наклонившись ближе к зеркалу. Под глазами целая сетка морщин. И на лбу врубились тяжелые складки. Она смотрела на свое отражение, касалась кончиками пальцев морщин, пробовала разгладить их, и страх медленно заливал сердце.

Ей вспомнилось, как они с Витей приехали в больницу, куда положили Павла Евгеньевича. Их сопровождал бородатый художник Никита. Татьяна подхватила кошелку с продуктами, выскользнула из машины. Следом за ней выбрался Витя. Ему тогда было лет тринадцать.

— Может, и ты с нами? — спросила Татьяна бородача.

— Нет. Он сейчас хочет видеть только вас.

— Боишься? — усмехнулась Татьяна.

— Боюсь, — спокойно признался он.

— Эх ты, друг называется. — И Татьяна захлопнула дверцу. — Витя, пошли!

Старшая медсестра провела их в палату, и Таня остановилась в дверях. Палата была на двоих, просторная, с огромными, распахнутыми в сад окнами, с телевизором и телефоном на тумбочке.

— Танюша, Витек, — позвал их Павел, — идите сюда!

Она ринулась к нему, положила на столик цветы и кошелку. Глаза ее сияли, и вся она была так нестерпимо красива и жизнерадостна, что Павел невольно зажмурился.

— Ты чего жмуришься, суслик?

— Чтобы не ослепнуть, — улыбнулся он.

— Ну, как ты? Как себя чувствуешь? Когда операция? — сыпала она вопросы. — Что тебе почитать принести? Какие фрукты можно? У язвенников такая строгая диета.

— Операции не будет, Танюша, — перебил ее Павел. — Я завтра выписываюсь.

— Как? Зачем?

— Так нужно. Так будет лучше.

— Но врач говорил, что непременно нужно оперировать.

— Танечка, я тебе потом все объясню.

— У тебя что-то другое? — губы ее помертвели. — Это не язва?

— Это самая заурядная язва, успокойся, — он смотрел ей в глаза. — Самая посредственная язва.

— Я спокойна. Я тебе верю, — она улыбнулась через силу. — Ты прав, дома тебе будет лучше. Я буду готовить тебе диетическую пищу.

— Ты не умеешь, — теперь он улыбнулся через силу. — Правда, Витек, она у нас не умеет готовить?

— Я научусь.

— Для меня самое лучшее лекарство видеть тебя. Каждую минуту, — он легонько сжал ее руку. — Да, вот что. Я уже позвонил в главк и сказал, что выписываюсь и дней через пять смогу выехать на самотлорские буровые.

— Какие буровые? Ты с ума сошел, Павел! Ты болен!

— Мура это, а не болезнь. Надо, Таня, надо. Там ребята ждут моей помощи, очень ждут.

Только сейчас она увидела, как сильно он похудел, какое желтое, изможденное у него лицо, и глубокие морщины, и запавшие глаза. На всем его облике будто лежала печать неизлечимой болезни. Она наклонилась, поцеловала его в уголки рта, поднесла его большие костистые руки к губам и тоже поцеловала.

— Ты мой… мой… — прошептала она. — Я никакой болезни тебя не отдам.

А Павел Евгеньевич встретился с большими тревожными глазами Вити и вдруг хитро и весело подмигнул ему. И Витя заулыбался…

…А потом они сидели с бородатым художником, в машине и разговаривали. Витя притаился на заднем сиденье.

— Ты знал, что у него рак? Почему не говорил мне?

— А зачем? — Никита пожал плечами.

— И что же, никакой надежды нет? — она смотрела на него со страхом.

— Надежда всегда есть.

— Я о реальной надежде спрашиваю, Никита. У тебя же масса знакомых врачей. Неужели…

— Реальной надежды нет, — отрезал он. — У него лучшие врачи, лучшая клиника.

— Ой, Никита, Никита, что делать, что делать? — вдруг жалобно, совсем по-детски заскулила она.

— Ты за себя боишься, девочка? — он насмешливо посмотрел на нее.

— Что значит «за себя»?

— Что останешься одна. Не останешься, не бойся. Еще существую я, — он положил ей руку на плечо. — И я тебя люблю. Будет у Витьки вместо одного отчима другой, и совсем не хуже.

— Убирайся! — Она резко сбросила его руку с плеча. — Ты мне противен!

Он не спеша выбрался из машины. Татьяна включила скорость, резко нажала на газ. Взвизгнув протекторами, машина рванулась вперед.

Виктор сидел сзади, смотрел матери в спину. Потом спросил:

— Я не понял, что он сказал? Папа мне не родной?

Мать молчала и гнала машину на бешеной скорости.

— Он назвал его отчимом. Значит, он не мой родной отец? — повторил вопрос Витя.

— Да, не родной… — наконец ответила мать. — Мы не хотели, чтобы ты знал об этом, потому что Павел Евгеньевич очень тебя любит, и ты должен быть ему за это благодарен и не подавать вида, что ты узнал правду. Ты слышишь меня, Витя?

— Слышу… А кто мой отец?

— Негодяй… И я не хочу, чтобы ты даже знал его имя.

Утром Татьяна и Виктор поехали к психиатру.

Он был невысокого роста, с худым желчным лицом. Представился Андреем Степановичем и повел Виктора и Татьяну через длинный коридор, по которому бесцельно бродили неряшливо одетые больные самых разных возрастов. Двери в палаты были открыты, возле каждой на стуле сидели санитары в белых халатах, а в глубине были видны больные, сидящие и лежащие на кроватях.

Андрей Степанович ключом открыл дверь в кабинет, пропустил вперед Татьяну и Виктора, затем тут же закрыл дверь ключом и прошел к столу. Он сел за стол и посмотрел на часы.

— Итак, у нас на сегодня есть два часа. Юрий Николаевич вкратце рассказал мне о вас. Курите, молодой человек. Кажется, вас Виктором зовут? — Он подвинул на край стола пачку сигарет и пепельницу.

— Спасибо, не курю, — больше из чувства противоречия ответил Виктор.

— А вот неправду говорить не надо. С самого начала давайте договоримся — только правду. Иначе у нас с вами ничего не выйдет. Так что кури, Виктор. Извини, что на «ты», можно?

— Пожалуйста, — пожал плечами Виктор.

— Вы тоже можете курить, Татьяна Ивановна.

— Благодарю. — Она достала из сумочки пачку, вынула сигарету.

— И вот еще о чем хочу попросить, — глянув на Виктора, проговорил Андрей Степанович. — Не надо передо мной сидеть нога на ногу и руки складывать на груди. Ни к чему эти наполеоновские позы.

Виктор не ответил, нехотя опустил руки, снял одну ногу с другой.

— А как у вас можно сидеть?

— Просто. Как все люди сидят. Свое превосходство над другими подчеркивать не надо.

— Ничего я не подчеркиваю, — недовольно ответил Виктор.

— Твое рефлекторное поведение говорит о другом. Честно говоря, если бы не Юрий Николаевич, я бы никогда не взялся заниматься с вами. Но он мой фронтовой товарищ, и отказать ему я не мог.

— Так может, лучше уйти?

— Виктор… — умоляюще проговорила Татьяна.

— Татьяна Ивановна, сколько Виктору было лет, когда вы вышли замуж?

— Почти три года… кажется, два и пять месяцев.

— Когда Виктор узнал, что ваш муж не его родной отец?

— Он узнал случайно. Мы не хотели, чтобы он знал. Павел Евгеньевич усыновил его, но… из-за нелепой случайности он все узнал…

— Виктор, ты раньше догадывался, что Павел Евгеньевич не твой отец?

— Да… — подумав, нехотя ответил Виктор.

— Почему? Каким образом это приходило тебе в голову?

— Ну-у… чувствовал, что ли. Нянька тетя Настя как-то сказала мимоходом, дескать, посмотрел бы родной папаша, как его сын родной живет.

— А тебе что, плохо жилось с Павлом Евгеньевичем?

— Н-нет. Он любил меня. Он вообще мужик был настоящий. — Виктор задумался. — Не врал никогда, меня жалел…

— А почему он тебя жалел?

— Не знаю… Я думаю, наверное, потому, что я был сирота. Ведь, он знал о том, что он не родной мне отец.

— Ну что ж, логично, — вздохнул Андрей Степанович и взглянул на Татьяну: — Татьяна Ивановна, вы любили мужа?

— Да.

— Кем он был?

— Он? Крупный геолог, специализировался в поисках и прогнозировании нефтяных и газовых месторождений крайнего Севера.

— Достаточно. На сколько лет он был старше вас?

— На восемнадцать… Нет, на девятнадцать лет.

— Вы работали, когда вышли замуж?

— Нет, я как раз только закончила университет.

— А потом тоже не работали? — как-то буднично и даже равнодушно спрашивал Андрей Степанович.

— Нет.

— Почему?

— Муж хорошо зарабатывал и хотел, чтобы я была дома. Он просто не позволил мне работать, хотя я очень хотела… первое время.

— А в школе вы учились хорошо?

— Закончила десятилетку с золотой медалью.

— И в институте тоже все шло хорошо? Даже после рождения сына?

— Ну, конечно, были всякие трудности, но я справлялась.

— Вас не тяготило, что вы потом не работали? Как я понимаю, вы человек деятельный, инициативный, привыкли к положению первой ученицы, первой студентки. Так или не так?

— Пожалуй…

— Вас уважали друзья и сокурсники?

— Да.

— Завидовали?

— Пожалуй… было и такое.

— И вы всегда в силу этих обстоятельств были в центре внимания?

— Да…

— И вот вышли замуж, и муж лишил вас работы, так сказать, общественной деятельности. И вас не тяготил такой искусственный вакуум?

— То есть? Я занималась домом… сыном, мужем.

— У вас была помощница?

— В общем-то, да.

— Стало быть, особых хлопот ни дом, ни сын вам не доставляли, — все тем же бесстрастным голосом допрашивал врач.

— У матери всегда достаточно хлопот, — слегка обиделась Татьяна.

— У вас было много друзей?

— В основном это были друзья мужа.

— Кого больше? Мужчин или женщин?

— Наверно, мужчин.

— Подруги у вас есть?

— Н-нет.

— А в бытность в университете?

— Были, конечно. Потом мы расстались.

— Скажите, а вы не замечали за собой, что стремились в обществе занимать положение лидирующее? Быть, так сказать, душой компании?

— Трудно сказать со всей определенностью. Но похоже, что так.

Виктор слушал разговор со скучающим видом. Машинально сложил руки на груди, закинул ногу на ногу.

— Сядь нормально, Виктор, — тоном приказа произнес Андрей Степанович. — И прошу внимательно слушать, о чем мы говорим.

Виктор нехотя повиновался.

— И в университете, и потом, среди друзей мужа, вы всегда были в центре, душой общества. Юрий Николаевич говорил, что вы хорошо поете и играете на гитаре.

— Он сильно преувеличил, — улыбнулась Татьяна.

— И вам нравилось, что вы, молодая, красивая, умная и что все открыто восхищаются вами?

— Не знаю… Пожалуй, да.

— А маленький сын не раздражал вас? — неожиданно, будто выстрелил, спросил Андрей Степанович.

— Не понимаю, — нахмурилась Татьяна.

— Чем больше лет становилось сыну, тем больше — вам… Старость вещь неприятная, особенно для натур деятельных, эгоцентричных. Вас тогда не пугала старость?

— Не знаю… трудно сказать.

— Постарайтесь припомнить… какой-нибудь случай в жизни, когда вы вдруг посмотрели на себя в зеркало или услышали от кого-нибудь, что годы летят быстро, жизнь уходит и молодость тоже уходит.

И как это несправедливо… Неужели ни разу подобные мысли не приходили в голову?

— Приходили, конечно.

— И было страшно?

— Трудно сказать… пожалуй, да, было и страшно.

— А в связи с этим не вызывал ли у вас сын невольного, даже бессознательного раздражения одним своим присутствием? Тем, что его видят друзья мужа? И, глядя на него, могут судачить о вашем возрасте?

— Я не хочу отвечать на этот вопрос.

Он бестактен и неуместен, — резко ответила Татьяна, но тут же добавила: — Конечно, нет.

— Хорошо, — вздохнул Андрей Степанович и тоже закурил. — Вы прожили с мужем, если не ошибаюсь, больше пятнадцати лет?

— Да.

— Часто ли возникали ссоры и скандалы?

Никогда, — решительно и твердо ответила Татьяна.

— Скажи, Виктор, — вновь обратился к нему Андрей Степанович. — Ты в детстве часто ссорился с матерью?

— Бывало, — подумав, ответил Виктор.

— Обижался на нее часто?

— В общем, часто, — опять не сразу ответил Виктор.

— И что это были за обиды? За что?

— Сейчас трудно вспомнить. Ну, например, она часто очень рано отправляла меня спать. Когда соберутся гости, она тут же звала няньку и меня уводили. Ну, я конечно, упирался, ревел. Часто, помню, вылезал из кровати, на цыпочках подкрадывался к гостиной и подглядывал в щелку. — Виктор усмехнулся, вспомнив, как это было.

— Спасибо, Виктор, достаточно. Татьяна Ивановна, за те годы, что вы были замужем, влюблялись в кого-нибудь еще?

Татьяна поперхнулась, закашлялась, Виктор с интересом взглянул на нее. Татьяна откашлялась:

— Я не понимаю, доктор…

— Что ж тут непонятного? Самый, знаете ли, элементарный вопрос.

— При ребенке…

— Это Виктор ребенок? — улыбнулся снисходительно Андрей Степанович. — Я в его возрасте на фронт ушел. Ну хорошо, если вы не хотите… Виктор, пожалуйста, посиди в этой комнате несколько минут, и тебя позову потом. — Андрей Степанович поднялся и открыл узкую боковую дверь — там была еще одна комната со столом, стулом и стеклянным шкафчиком с разными лекарствами. — Извини, пожалуйста.

Виктор пожал плечами, встал и прошел в комнату. Андрей Степанович вернулся на свое место.

— Скажем мягче, Татьяна Ивановна, романы были? Увлечения?

— Н-нет… — сначала неуверенно прошептала Татьяна, а потом решительно замотала головой: — Нет, нет!

— С вашей энергией, с вашей привычкой всегда быть в центре, быть лидером, с вашей потребностью всеобщего поклонения… — с сомнением говорил доктор, пристально глядя на нее. — Учитывая, что ваш муж часто находился в командировках…