— Мамочка, миленькая, что делать?! Помоги мне, мамочка!
Наконец подошел милиционер, открыл дверцу.
— Что такое, гражданка? Мешаете движению, нарушаете…
Ответом был истошный бабий вой.
Он пришел поздно вечером. Свет везде был погашен, лишь в комнате матери горел маленький ночник. Он прошел к себе в комнату, поставил на стол бутылку вина и одним махом смел на пол тетради и учебники. Включил проигрыватель и пошел на кухню за штопором. Проходя мимо комнаты матери, он заглянул туда и остановился. Ночничок стоял на журнальном столике и слабо освещал лежавшую на диване мать. Руки ее как-то странно были разбросаны в стороны, голова неестественно запрокинута. Рядом с ночником — кофейный сервиз, какие-то беленькие пакетики, рассыпанные круглые таблетки.
— Ты спишь? — позвал Виктор, входя в комнату. Приблизился к дивану.
Нет, она не спала. Он никогда не видел, чтобы она спала одетая, в такой позе. Подсознательная тревога кольнула сердце. Он взял ее руку и тут же в страхе отпустил.
— Мама… Мама! — он стал трясти ее за плечи, затем приложил ухо к груди, послушал и в ужасе закричал — Мама-а-а!
Потом он, кинулся к телефону, трясущимися руками стал набирать номер, проговорил, заикаясь:
— Юрий Николаевич? Это Виктор… тут с мамой несчастье…
…Потом какие-то люди в белых халатах выносили Таню на носилках из квартиры, собирали на столике таблетки и пакетики, что-то спрашивали Виктора и Юрия Николаевича, а те тупо молчали, отвечали невпопад.
Потом они приехали в больницу.
Юрий Николаевич сидел на лавке и безостановочно курил, смотрел в пустоту. Изредка звонил телефон, и тогда Виктор напрягался, делал шаг к окну, где сидела пожилая женщина в халате.
Потом он сел с Юрием Николаевичем, вдруг попросил:
— Дайте закурить, пожалуйста…
Тот молча протянул Виктору сигарету, щелкнул зажигалкой. Вдруг проговорил глухо и медленно:
— Если она умрет… тебе никогда не будет прощения, запомни это. Она часто ошибалась — пусть! Она жила, как хотело ее сердце, — пусть… Ты не имел права быть ее судьей! Потому что она была твоей матерью… Она растила тебя, покинутая и оскорбленная… Она каялась и просила у тебя прощения… А ты… жалкий щенок и трус… Ах, как легко всю вину валить на другого. Я такой плохой, потому что меня родители плохо воспитывали! Пожалейте меня, люди добрые, я без любви и ласки вырос! Да ты недостоин ее любви! Ты сам когда-нибудь за что-нибудь отвечал? Ты любил кого-нибудь сам? Тебе ведь уже шестнадцать лет! Я видел людей, которые прожили детство в тысячу раз труднее твоего! А выросли они прекрасными, достойными людьми! Потому что у них было чувство ответственности перед самим собой! За свои дела они всегда отвечали сами! И они умели любить и прощать. А тебе никогда и не узнать, что это такое — великая и прекрасная женская любовь! Потому что душонка у тебя мелка и полна мелкой злобишки… Потому что ты — нищий духом человечишко… — Юрий Николаевич хотел еще что-то сказать, но задохнулся, откинулся на лавке, закрыл глаза и приложил руку к сердцу.
Виктор молчал, опустив голову, и в руке дымилась забытая сигарета. Юрий Николаевич подождал, пока утихнет сердечная боль, коротко глянул на Виктора:
— Я не хотел давать тебе это… я нашел в ванной, за зеркалом. Прочти все же… — И он протянул Виктору сложенный вчетверо листок бумаги, и пошел, прихрамывая, к окошку администратора.
Виктор осторожно развернул листок и сразу узнал почерк матери: «Сын мой, любимый мой! Прости меня за все боли и обиды, которые причинила тебе. Только после смерти Павла Евгеньевича я по-настоящему поняла, как он любил меня и что я значила в его жизни. Я была недостойна этой любви. Самое страшное — остаться совсем одной. Но еще страшнее — сознавать, что в этом одиночестве виновата только я и никто больше. Слишком поздно я это поняла. Жить мне больше не для чего. Прости, Витя, прости. Я не знаю, как все исправить, а видеть тебя таким не хочу и не могу. Прощай, мой хороший. Надо иметь мужество за все расплачиваться. Если сможешь, не забывай меня. Если сможешь, найди в себе силы и стань человеком, и душа моя будет спокойна…»
Виктор еще ниже опустил голову, скомкал в руке записку, зажмурился изо всех сил, но слезы текли сами. И он слышал, как Юрий Николаевич о чем-то спрашивал дежурную и та куда-то звонила по телефону, говорила сонным глухим голосом:
— Клава, ты? Спала, что ли? Не спала, ну ладно. Как там эта женщина? Нет, не с сотрясением, а эта… самоубийца… ага… Да вот родные интересуются, ждут. Ага, хорошо. Ты так и не поспала? Да, ночка та еще… У меня у самой глаза слипаются. Ну хорошо, передам. — Дежурная положила трубку, и Виктор услышал, как она сказала Юрию Николаевичу: — Спасли, слава богу, но состояние пока очень тяжелое. Что ж вы так довели человека? Вы кто ей, муж?
— Что? Ах, да, муж, конечно… то есть не муж, а так… друг семьи. Простите, что вы сказали? Будет жить, да? Будет… Ну спасибо вам, огромное спасибо… Значит, будет жить?
— Что вы непонятливый какой, ей-богу! Раз спасли, значит, будет, — улыбнулась женщина. — Езжайте домой, езжайте. Все равно к ней пока нельзя, что вы тут маяться будете? А утречком обратно приедете. Может, пустют…
Виктор поднялся на лифте на пятый этаж, остановился у одной из дверей, надавил кнопку звонка. Дверь скоро отворилась, и на площадку вышла Лена Минаева, удивленно посмотрела на Виктора.
— Пришел еще раз меня ударить?
— Да нет… просто так зашел.
— Очень мило! А хотя бы извиниться передо мной ты не хочешь?
— А что толку-то? Ну, извини.
— А зачем ты тогда пришел, не понимаю.
— Увидеть тебя захотел, вот и пришел.
— Ну, увидел? А теперь будь здоров.
— Привет… — Он повернулся уходить.
— А чего ты третий день в школу не ходишь? — спросила она.
— Да так… дома неприятности… с матерью.
— Заболела?
— Да, при смерти была. — Он как-то странно усмехнулся при этом.
— Как при смерти? Что ты болтаешь? А теперь?
— А теперь опасность, вроде, миновала.
— Это ты ее, наверное, довел. Ты ведь такой, любой фокус выкинуть можешь.
— Я довел… это верно… — Он опустил голову.
— Тебе же говорить бесполезно — ты себя всегда правым считаешь.
— Ерунда, чего там, — он опять криво усмехнулся и пошел вниз по лестнице, а потом побежал, перемахивая через три ступеньки.
Была ночь и пустая улица, освещенная желтоватым светом редких фонарей. Витька медленно брел по улице, ссутулившись, подняв воротник дубленки, посасывая потухшую сигарету. Вдруг что-то ударило его под сердце, и слезы сами брызнули из глаз. Он зажмурился, замотал головой, как подраненный бык, и с силон наподдал носком ботинка пустую урну. Она с грохотом покатилась по асфальту. Он бежал за урной и бил ее, бил с яростью, словно в ней заключались все беды, свалившиеся на его голову. Оглушительный грохот наполнил улицу, урна металась из стороны в сторону и даже искры высекала из асфальта. А он бежал за ней и бил, бил!
Ему встретился старик с палкой, высокий, чуть сгорбленный, в длинном, наглухо застегнутом пальто с барашковым воротником. Он издалека услышал грохот и крики, остановился и, когда Виктор докатил до него урну, сказал громко, хрипло:
— Люди спят! Совесть имей, жеребец!
Виктор остановился, тяжело дыша. Спросил:
— Тебе что, дедуля, жить надоело? — И шагнул к нему, сжав кулаки.
Старик выпрямился, глаза гневно сверкнули:
— Щенок! Если бы… если б тут мои сыновья были, они бы тебя… они бы… — Он поперхнулся, закашлялся, согнувшись, прикрыв рот варежкой.
— Прости, дед, — вдруг глухо проговорил Виктор. — Простите, пожалуйста. — И кулак опустился сам собой.
Виктор шагнул к урне, поднял ее и поставил у стены дома. Медленно побрел прочь.
Ранним утром молоденькая медсестра пела Виктора гулким больничным коридором. В окнах сняло яркое солнце, вспыхивало на никелированных спинках кроватей, на ручках дверей, на медных плафонах. Они подошли к одной из палат, остановились у закрытой стеклянной двери.
— Посмотрите и сразу уходите. Она еще очень слабая, и свидания врач запретил, — строго сказала медсестра. — Вот отсюда смотрите, хорошо видно. Вон она лежит, вторая кровать от окна. Увидели?
— Ага… увидел… — проглотив ком в горле, ответил Виктор и прижался лбом к стеклу, стал смотреть, жадно, изо всех сил.
И Татьяна вдруг почувствовала этот взгляд, медленно повернула голову, и глаза их встретились. Сначала она вздрогнула и вся напряглась, а потом слабая, неуверенная улыбка затеплилась на бескровных губах. Виктор смотрел на нее и беззвучно плакал…
ЭДУАРД ЯКОВЛЕВИЧ ВОЛОДАРСКИЙ (родился в 1941 году) окончил сценарный факультет ВГИКа. Член Союза писателей. Э. Володарский автор киносценариев «Дорога домой», «Убит при исполнении», «Белый взрыв», «И был вечер, и было утро», «Забудьте слово смерть», «Емельян Пугачев», соавтор сценариев фильмов «Люди в океане» — с П. Чухраем, «Риск», «Ненависть», «Свой среди чужих, чужой среди своих» — с Н. Михалковым, «Дым Отечества» и «Демидовы»— с В. Акимовым. Для театра драматургом Э. Володарским написано несколько пьес.
