Дорого заплатило человечество за то, чтобы несколько мыслителей в своем кабинете могли говорить о его прогрессе. Если бы <…> вычислить, сколько потерянных жизней <…> приходится на каждую личность, ныне живущую человеческой жизнью, наши современники ужаснулись бы при мысли, какой капитал крови и труда израсходован на их развитие… Я сниму с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и будущем.
Вот эти слова стали путеводным маяком, моральным заветом русской передовой молодежи. Отсюда пошло народничество как общественное движение — сначала знаменитое «хождение в народ», а затем уже и открыто политическая борьба критически мыслящего меньшинства с застойной властью. Хотя сам Лавров отнюдь не был сторонником активно революционных действий, — он, скорее, радикальный просветитель. И среди революционеров он оказался, в сущности, случайно: сначала правительство сдуру репрессировало, а потом невыносимо стало в глуши культурному человеку, и Лавров сбежал за границу. А там его и разыскала революционная молодежь, буквально навязавшая ему роль вождя: пришлось издавать в эмиграции журнал «Вперед» и обсуждать всякие острые темы. Назад, в Россию, естественно, пути не стало.
У Пушкина есть запись, как еще чуть ли не в XVIII веке студенты университетского пансиона, недовольные казенным столом, устроили бунт и забросали эконома пирогами, а к ним присоединился тишайший преподаватель, поэт Костров. «Помилуй, Ермил Иваныч, а ты как среди буянов оказался?», — недоумевало начальство. — «Из сострадания к человечеству»,— ответил Костров. Вот этот случай Лаврова, попавшего в революционеры.
Две вещи следует помнить в связи Петром Лавровым. Первое: к революции в России ведет неразворотливая власть, и второе: народничество, как специфически русское умонастроение, навсегда изжито в отечественном историческом опыте — народ освободили, и в каторге оказались все. Вину нынче испытывать не к кому.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/426069.html
* * *
[Русский режиссер Никита] - [Радио Свобода © 2013]
Русское кино сейчас смотреть интересно: есть о чем поговорить. Осень для меня как кинозрителя, вернее видеозрителя, была особенно богатой — что называется, пожал плоды. Смотрел новых Муратову («Два в одном»), Балабанова («Груз-200»), Звягинцева («Изгнание»). О Муратовой и Балабанове говорить сейчас не буду (хотя оба скорее понравились), о Звягинцеве не могу — потому что ничего не понял в его фильме, даже названия, — а вот о Михалкове и Кончаловском поговорю.
Начну с Кончаловского, с «Глянца». О фильме писали много, но ни в одном отзыве я не нашел указания на тему этого фильма: о чем он, собственно? Писали, конечно, что это картина новых московских нравов со всеми их примочками, замочками, заточками и приколами. Конечно, не без этого; но это, осмелюсь сказать, — худшее в картине, и первые минут двадцать с трудом смотрятся. Во-первых, актеры плохи, особенно актерки — кроме Юлии Высоцкой, конечно. Плоха даже Ирина Розанова, о которой читал, что она чуть ли не за Ермолову сейчас идет. Плох актер, изображающий модельера в обличье Карла Лагерфельда: рисунок держит правильный, но на модельера, пардон, не похож. Отвратительны девки-близнецы; они вроде и должны быть такими, но дело не в замысле, а в исполнении: актерским умением там и не пахнет. Никакой — тот персонаж, который торгует живым товаром. На уровне, повторяю, Высоцкая и оба мафиозника — как авторитет, так и бомбила. Честно говоря, я уже хотел отключаться, но потом фильм вышел на правильную — на свою — дорогу — и увлек.
Главный герой фильма «Глянец» — отнюдь не ростовская казачка Галя, делающая карьеру в Москве. Главный герой — тот то ли фэшн-фотограф, то ли притоносодержатель, который поставляет новым русским девок для женитьбы и для так. Говорят, что в нем узнается реальный человек, какой-то Петр Листерман; не знаю, да это и неинтересно. Прототип этого персонажа — сам автор, Андрей Кончаловский, это его иронический автопортрет. Конечно, эскорт-бизнес — метафора. Имеется в виду судьба искусства в современном мире, особенно кино, конечно. Это фильм о художнике и его Музе: как он ее продает, сдает в наем, проституирует. И это — не в хулу художнику, а в проклятие современному миру.
Когда этот великосветский сводник сел за рояль и заиграл Шопена, мне все стало ясным, яснее не бывает. Кончаловский сообщал нам деталь своей биографии: он ведь пианист, ушел с пятого курса консерватории. И вот с этого момента все метафоры фильма стали разворачивать свое реальное содержание. Например, наезд на сводника — советская цензура. Можно и не искать таких мелких соответствий, но они сами приходят в голову — так четко выстраивается фильм, как только ухватываешь его, так сказать, тайнопись. Да и какая там тайнопись — яснее ясного: в сегодняшнем мире художнику места нет, искусство кончилось, остался гламур, глянец, торговля модно одетыми и раздетыми моделями. Гламур — это массовое общество, рынок, восстание масс по Ортеге, демократия как культурный принцип, то есть ширпотреб, прикидывающийся высокой модой.
В недавней статье («Российская газета») Кончаловский писал:
В школах Тициана, Веронезе, чтобы стать художником, надо было учиться всю жизнь. Эти люди испокон веков ценились на вес золота — ювелиры, поэты, картографы. Их брали в плен, в рабство, но никогда не убивали, им создавали прекрасные условия, чтобы они могли творить. Поэтому можно увидеть персидские мотивы в египетской пирамиде, арабские узоры в европейском искусстве. Эти художники создавали штучный, уникального качества товар, ему можно было подражать и самим расти, подражая. Вопрос о количестве никогда не ставился, как раз наоборот: каждый феодал, герцог или Папа стремились иметь то, чего нет больше нигде на свете.
