Фоме казалось, что они двигались в режиме «идем-бежим» уже несколько часов. Кисти рук были раскалены накопившейся в них болью. Сил оставалось все меньше и меньше. Долгожданный приказ о привале уронил обессилевшее тело на землю. Лежа на неснятом с плеч рюкзаке, вытянув гудевшие от напряжения ноги, Фома слышал, как к нему подошли, как присели рядом на корточки. Здесь расстояние прицельной дальности определяло, кто твой друг или враг. Тот, кто приближался слишком близко, всегда был проблемой — ближе друзей могли быть только скрытые враги. На войне, как в любом деле, есть некий внутренний оплот, который связывает людей. Одних связывает жажда победы, других — общая выгода, третьих — страх. В кругу таких людей действуют напрямую. Желая войти — входят. Желая выйти — выходят. Желая сблизиться — сближаются. Желая отдалиться — отдаляются. Желая взять — берут. Желая уйти — уходят. Но чтобы это понять, надо это сделать хотя бы раз.
Чья-то тень заслонила солнце. Открывать глаза он не стал, лишь подвинул автомат поближе. Его резко толкнули в плечо. Он открыл глаза. Перед ним сидел Таблетка — лысый белобрысый дембель, Белгородский чемпион по боксу и по совместительству санинструктор в группе. Таблетка грубо приказал, показать разодранные ладони. Промыл раны водой из фляжки Фомы, обработал и обильно смазал тампоном, смоченным зеленкой. Разорвав перевязочный пакет, наложил обе подушки на порванную кожу ладоней и почти нежно перевязал. Встав, Таблетка вдруг, резко, пнул Фому по ребрам и зло проговорил — «Нельзя этого делать, скотина!!!»
Видимость добра гораздо лучше отсутствия добра — от видимости добра может родиться добро. Действуя открыто — воспитывают. Действуя скрытно — карают. Именно поэтому видимость человека гораздо лучше его отсутствия. Все дали вид, что ничего не произошло. За все время марш-броска, не считая подляны от Коржика, никто не сказал Фоме ни одного плохого слова. Не поговорить с человеком, который заслуживает разговора, — значит потерять человека. А поговорить с человеком, который разговора не заслуживает, — значит потерять слова. Потерять можно только свои слова и своих людей. Даже и отвергнутый, поставленный во внешнее пространство, причисленный к «чужим», Фома являлся все-таки своим в том смысле, что и он был предметом оценки и участливого внимания всей команды. Трудно устанавливать неравенство среди людей, сплоченной общим настоящим, а теперь еще и общим будущим.
Каждый жил для себя. Только ротный жил для других. Это было видно потому, как другие были им загнаны. Он был милосерден и требовал взамен от других лишь самоотверженность. Милосердие — это забота о других. Самоотверженность — это отвержение самого себя без всякой пользы для окружающих. Крупицы настоящего эгоизма часто менее ценны, чем первые проявления самовлюбленной жертвенности. Если бы люди знали, сколько злых чувств вызывает самоотверженность, они бы не проповедовали ее так пылко. Пока милосердие ротного думало о реализации общего будущего, самоотверженность Фомы думала о том, как ротному не помешать. Ротному принадлежало право выбора будущего. Этим, его единственным правом, которое ему дала война, был приказ — право на «нельзя».
Будущие события — это совместно созданная реальность для всех, кто в них участвует. У бронегруппы представление о будущем было свое: пешая засадная группа возвращается, так как срок засады закончился; уставшие пацаны садятся на броню и они всем скопом едут в бригаду. У духов было свое представление о будущем: они спокойно проходят маршрут и без потерь доставляют груз и двух советников в указанную на карте точку. У ротного тоже было свое видение будущего: его группа накрывает в засаде караван с сопровождением, ротный получает награду и внеочередное звание, потом Арбатский округ, академия. У каждого бойца группы представление о будущем совпадало с будущим ротного, но только до даты своего дембеля. Дальше, каждый свое будущее видел по-своему. Так казалось им всем. Институт, хорошая работа, машина, свадьба, хата, дети, дача, пенсия, внуки. Каждый из них, в своих мечтах о будущем, шел не дальше других.
Они вообще не знали своего будущего. Хотя, каково оно будет, во многом зависело именно от их выбора. Когда-то они знали, что некоторые изменения, происходящие в их жизни — к лучшему, другие — к худшему, а третьи — ни к чему. До армии, Обсуждая любое совместное дело, один поддерживал предполагаемые интересы другого — себе в ущерб, хотя напарник потом поступал наоборот. Часто при этом совершенно нельзя было понять, чего хочет каждый из них. В случае удачи они делали то, что никому из них не хотелось. Причем, каждый ощущал приятное тепло самодовольства, ожидая награду за свою самоотверженность и испытывая тайное недовольство другим, который слишком легко принял его жертву. Но смерть быстро научила их думать о будущем, как об обетованной земле, на которую вступят лишь привилегированные приказом о демобилизации счастливцы, а не как о месте, куда каждый из них движется со скоростью шестидесяти минут в час, что бы он ни делал и где бы он ни был.
Любому из них требовалось больше времени, чем его предшественнику, чтобы найти собственные новые ценности в его ближайшем будущем. Те, у кого времени не было или не хватало опыта и терпения, сначала учились у своих родителей, потом — друг у друга. Мнение одних о собственном будущем менялось со временем, мнение же других — оставалось неизменным. Когда мнение о возможном будущем изменялось — менялась общая для всех часть этого самого будущего! В этом и заключалась сложность задуманного. Опасность изменения мнения бронегруппы о возможном будущем можно было свести на «нет» простым радиомолчанием — не сообщая ей о внезапном маневре засадной группы.
Если вооруженная группа людей договаривается о том, что в будущем может с ними произойти, они, как правило, оказываются правы в своих намерениях. Задуманное становится реальным, достаточно лишь хорошо об этом договориться. Беспокойство о возможном будущем происшествии совсем не значит, что оно произойдет. Есть много других движущих сил, и если у кого-то положительные намерения в жизни, они, скорее всего, победят. Для этого достаточно было совершить марш-бросок, обойти духов далеко по флангу, чтобы снова встретить засадой и закончить не начатое.
Договорились исполнить задуманное, во чтобы это ни стало. Из всех, кто в тот миг строил свое будущее, эта группа вооруженных однополых сверстников была самая целеустремленная и самая подготовленная к тому, что задуманное может сбыться для одних, и не сбыться для других. Общее, соглашение состояло в том, что будущее, о котором они договорились — это благополучный и достойный дембель для всех, кто его заслужил. Все остальное, в ближайшее время, должно было стать для них прошлым — событиями, которые когда-то были их реальностью. То, что нельзя исправить — это уже ошибка. Чтобы прошлое не стало миром застывших и неисправленных ошибок, миром упущенных возможностей, надо, уже сегодня, исправлять то, что можно исправить. Прошлое устроено почти так же, как и будущее. Нет ничего, что является будущим. Оно такое, каким делают в прошлом, через короткий миг настоящего! Это не значит, что ротный хорошо мог предсказывать события. Это просто значило, что запланированное будущее будет такое, каким они его начнут делать сейчас — в настоящем! Поэтому, ротный приказал лучше сейчас побеспокоиться, чтобы в будущем это было что-то желательное, а не то, что потом ужасно не понравится. Конечно, никому из них не хотелось быть поводом для сожалений. Никто не хотел ехать домой в виде фарша, пережеванного взрывом и упакованного в цинковые «консервы». Это было их общим представлением о ближайшем будущем. Выращенные на брезентовом поле бригады, бойцы жили не в истории, а в настоящем, где люди всегда и повсюду решали одну и ту же задачу, ставя себе одну и ту же цель, меняя только средства. Ротному было неважно, является ли абсолютной истиной то, что тень от будущего должна была быть длиннее, чем рождающее ее настоящее. Командира намного больше устраивало убеждение, что солдаты по своей сути злы и именно эта здоровая злость на собственную нерасторопность поможет исполнить задуманное им — вычеркнуть пуштунов из их собственного будущего прицельным огнем засады.
