Нет, не у этой жизни, не у этой, такой бестолковой,
С играми, снами и кровью, струящейся в жилах.
В месте, опасном для новой души, душе новой
Смерти учиться придется у старожилов.
Кто тут ревнует к компании этой отчаянной
С первых минут и до тех, когда ночь нас объемлет?
Ей, обновленной, печаль отрицать бы печалью,
Смерть подменяя собой. От того-то печаль и дремлет.
Незабыванье — не то, что сегодняшнее забвение
Прошлого дня, когда не к койке прикован, а в силе,
Память — это иное рождение
Утра, которому не простили.
Мы все — переводим, лишь художник вводит
В видимый мир, где зло и любовь.
На жизненной свалке поэт находит
Образы, что причиняют боль.
От Жизни к Искусству идя, кропотливо
Надеясь на нас, что покроем разлад,
Ноты твои — вот хитрое диво,
Песни твои — вот истинный клад.
Пролей свою суть, о, восторг, наводненьем,
Колена склони и хребты заодно
В наш мир тишины, покоренный сомненьем.
Ты одна, ты одна, о, надмирная песнь,
Не в силах сказать, что мы попросту плеснь
И прощенье свое пролить как вино.
Пейзаж однажды напомнит ему материнский профиль,
Он вспомнит, как вершины гор росли и грифель
Отточеный, с любовью отметит названия,
Мест знакомых, узнанных, впрочем, заранее.
По зеленым лугам блуждая, он минует заводь.
Глупым дщерям земным он кажется лебедем и занят
Не обманом головы прекрасной наклон, а поклонением,
"Милая" — плачет милый клюв в милую раковину с воодушевлением.
Под тенистым деревом играет летний оркестрик
"Дорогой мальчик, опасно нести добрые вести,
Радостно миру сему, — будь же храбрым, как эти корни."
Готовый спорить, он улыбается посторонним.
Обживая день, уже на закате, пророк этот к тому же
Странный привет от страны получает, которой защитник не нужен.
Оркестрик ревет, не прощая, "Оказался ты трусом, мой мальчик."
И великанша подбирается ближе, стеная: "Обманщик, обманщик."
Песочные часы нашепчут лапе львиной,
По башенным часам в сады приходят сны.
Как снисходительны они, прощая наши вины,
И как неверно, что они всегда верны.
Рев водопадов извергая или грозы,
Звоня в колокола и проявляя прыть,
Ни льва прыжок, ни самомненье розы
Ты, Время, не смогло досель предотвратить.
Для них, видать, в цене одна удача.
Для нас же — выбор слов, им соразмерный звук
И в радость нам безумная задача.
И Время нас за это не осудит.
Ведь мы не предпочли хождение вокруг
Прямой дороге к нашей сути?
Что касается звезд, то, встречая мой взгляд,
Шел бы ты к черту, — они говорят,
Но на земле не в порядке ль вещей
Сочувствия ждать от людей и зверей?
Если же здесь никто, никогда
Равною страстью, как эта звезда,
Сгорая, ответить не может, любя.
Пусть этим, любящим, буду я.
Поклонник, каким я являюсь, звезд,
Что видят меня в гробу, во весь рост,
Не скажет, их видя над головой,
Что скучал я ужасно хоть за одной.
Если же им суждено умереть,
Во мрак непроглядный придется смотреть,
Неба пустого величью учась.
Хотя это потребует не один час.
Не врагу человеков, господин, милостивый, молю с колен
Повели ему непотребные извращения, будь расточителен:
Сниспошли нам власть и свет, и монаршьей руки касанье,
Исцеляющее невыносимый нервный зуд и расставанье
С грудью матери; излечи лжеца тонзилит
И плевы заросшей разрыв, пусть закон запретит
Снова и снова тебя приветствовать горячо
И, постепенно, малодушных стансы исправь, а еще
Тех, кто в психушке, покрой лучами, чтобы взамен,
Замеченные, они изменились, став лучше от перемен.
Огласи каждого целителя, в городе, отделив от толпы,
Или в сельских домах, тех, что в конце тропы;
Сравняй с землей дом мертвых и лучезарно взгляни
На новые стили в архитектуре и сдвиги в сердцах им сродни.
"О, чтоб двери открыться и — билет с золотым обрезом,
Отобедать с Лордом Елдой и графиней Асматкой и да не остаться тверезым,
Чтоб кувыркаться, чмокаться смачно и ростбиф румянить железом".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.
"Чтобы Гарбо и Клеопатра, со мной непутевой, в океане перьем
На живца ловили, играли, балдели в то время, когда с лучом первым
Петух захлебнется криком, как рты наши ихней спермой".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.
"Чтоб шею вытянув, среди желтых лиц стоять, на зеленом дерне
На арабскую стать полагаясь, каурых, соловых и черных,
Предвидя места их, не то что с биноклями дурни".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.
"Чтоб паперти этой превратиться в палубу и в парус плутовке-холстине
И свиньей за святым с колокольчиком, вслед нежному бризу по сини
К островам прохладным, тенистым, где огромны дыни".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.
"Чтоб эти лавки обернулись к тюльпанам на садовом ложе,
Чтоб мне костылем моим дать каждому купцу по роже,
Когда из цветка его лысая голова торчит, подлого этого и того тоже".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.
"Чтоб дыра в небесах и чтоб Петр появился и Павел,
Чтоб святой удивлял наглеца — гляди-ка, никак, дирижабль,
Чтоб всем попрошайкам одноногим он и второй ноги не оставил".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.
Он совершенства искал; и, понятную для всех,
Он изобрел поэзию; как на ладони
Безрассудство людей было открыто ему, но не
Менее он интересовался делами армии и флота.
Когда он смеялся, почтенных сенаторов разбирал смех
И дети умирали на улицах, когда плакать ему была охота.
Он совершенства искал; и, понятную для всех,
Изобрел поэзию; безрассудства людей
Он знал, как свои пять пальцев, но, сильней
Его интересовали дела армии и флота.
Когда он смеялся — почтенных сенаторов разбирал смех,
И дети умирали на улицах, когда плакать ему была охота.
