Небесная гостья помолчала.
— А ведь я была солнцем!.. Огромным и прекрасным! — с тоской прошептала она сама себе.
Свет её немного потускнел с тех пор, как Урт вынес её на берег, и теперь она освещала лишь несколько травинок вокруг.
— А как бы хотелось обратно… — услышали друзья тихий вздох.
— Мы можем вам помочь? — спросил чуть не плача Ваня.
— А что? — встрял Фома. — Нагнём берёзку из тех, что помоложе да поупруже, да и запустим повыше. Авось удержишься?
Та вздохнула.
— Отнесите меня обратно. В тёмную воду, под листья кувшинок, — голос её был еле слышен.
Фома пожал плечами. Урт взял звезду на руки, прижимая к груди, словно родное существо, понёс в болотце.
— Я была солнцем… Я была солнцем! — повторяла та, угасая на глазах.
Урт положил её на мягкое илистое дно под старую, обросшую тиной корягу. Друзья попытались разглядеть свет под тёмной водой, но он терялся среди лёгкой ряби, пробегающей по поверхности болотца.
Друзья долго молчали.
— Нехорошо это, что звёзды гаснут. Неправильно это, — сказал Ваня неожиданно охрипшим голосом и хлюпнул носом.
А Фома покрутил головой, не соглашаясь, и сказал:
— Правильно. Так было и так будет. Потому что нужно место для новых солнц.
Урт ничего не ответил, только проглотил маленький комочек, забивший горло и не дававший дышать. Посмотрел наверх, зажмурился.
Пошёл дождик, мелкий, как мышиные слёзы. Пошёл из ничего, без тучки и облачка. Капли падали, царапали водную поверхность с еле слышным шорохом.
Друзья расстались в лесу. Водяной пошёл к себе на озеро, а Ваня с Фомой в деревню.
На берегу болотца в мокрой осоке осталась сидеть лягушка. Она таращила влажные выпученные глаза на рябящую воду и в них отражались россыпи далёких небесных огней, молодых и весёлых.
А у Урта потом ещё две недели руки не могли отойти, всё как чужие были.
Дом — бродяга? — «Что вам снится?» — «А вдруг, он и вправду живой?»
— Дом-то наш совсем с ума сходит, — сказал как-то Ване Фома, когда они сидели в лопухах под вишнями в саду.
— Дом, с ума? Разве так бывает? — не поверил мальчик. — У домов по-моему и ума-то нет.
— Это у некоторых людей ума нет, — ершисто возразил Фома. — А у домов всегда есть.
Фома замолчал. Ваня подождал, но домовой разговор не возобновлял.
— Так что там с домом-то? — спросил Ваня.
— Хе, — выдохнул, усмехнувшись, Фома. — К морю, говорит, уйду.
— Как к морю? Зачем к морю? И как это «уйду»? Разве дома… Разве они… — начал мальчик, но увидев в глазах друга невыносимое презрение, смешался и замолчал.
Тот покачал головой.
— Ты что, совсем дикий? — спросил домовой.
— Я не дикий, это ты несёшь невесть что.
— Верно, ты не дикий, ты слепой, глухой и тупой, — закивал головой Фома. — Живёт в доме, ест, спит и ничего не чувствует.
— А что я должен чувствовать?
— Что тебе снится последнее время? Это-то ты хоть помнишь?
— Помню, — сказал мальчик и задумался. — А что же мне снится? Забыл, — признался после небольшого раздумья.
Во взгляде Фомы презренье достигло такой силы, что Ваня наклонил голову и покраснел.
— Ну, не помню я, — повторил он.
Фома воздел руки.
— Море. Море вам всем снится. Ну, кроме бабушки, конечно, — добавил он.
— А, точно, точно, море. Я вспомнил. А ты откуда знаешь?
— Да потому что это дом всё время по морю тоскует, потому и снится оно вам. К морю он хочет.
— А что, он был на море?
— Нет, конечно. Всё дело в том, что каждый дом хочет быть кораблём, а этот к тому же ещё и из корабельного леса построен. Вот его и тянет.
— А почему каждый дом хочет быть кораблём?
— Не знаю, но только это от самого начала времён повелось.
— И что он будет делать на море?
— Известно что, плавать. Говорит: «Первый этаж вода затопит, ну так это ничего, ещё второй останется и бабушкина мансарда. Вполне хватит».
— Что, так и говорит? — Ваня слушал и не мог поверить в то, что слышит.
— Так и говорит. Ещё сказал: «А уж как колокольчики в брёвнах от качки звенеть будут! Заслушаешься». Мечтает, радуется.
— Разве в брёвнах есть колокольчики?
— Ты ухо к стене приложи, авось и услышишь.
— Фома, а ты как же? С ним пойдёшь?
— Я? С ним? Ни за что. Я пока в своём уме. Да и кто я буду, если с ним пойду? Корабельный что ли? Ну да, видать, корабельный. Во как! Хе! Нет уж, блажь это одна. Ищите дураков в другом месте.
— А ты вправду не хочешь море увидеть, другие земли?
— Не хочу. Вот ни на зуб комариный не хочу.
— У комаров что, зубы есть?
— Чем бы они тебя кусали, ежли б беззубые были?
Ваня подумал и тихо сказал:
— А вот я бы хотел куда-нибудь отправиться.
— Нам домовым это без надобности. Мы народ осёдлый, не бродяги какие.
Ваня замолчал, обдумывая слова домового. В голове никак не укладывалось, что дом может ходить, радоваться чему-то, мечтать, да и вообще хотеть чего-то. Мальчик высунулся из лопухов, где они сидели с Фомой, посмотрел на дом сквозь редкие вишнёвые заросли. Стены из толстых брёвен, острая крыша с резным коньком над мансардой, наличники на окнах, крыльцо. Всё казалось таким незыблемым и прочным, что он усомнился в словах домовика. Ваня недоверчиво пожал плечами и уже собрался снова спрятаться среди широких пыльных листьев, как вдруг откуда-то налетела волна тёплого воздуха, зашелестела листва, закачались ветки деревьев, заскрипел ствол старой яблони и Ване показалось, что дом шевельнулся, дрогнули стёкла, медленно открылась входная дверь, посыпался мох с нижних брёвен сруба, по крыше съехала сухая веточка, которую притащила туда старая галка, по весне собиравшаяся строить на трубе гнездо. Ваня сглотнул ставшую вдруг полынно горькой слюну.
— А что, он и вправду может уйти? — спросил у лежащего на спине с соломинкой во рту домового.
— Да кто ж его разберёт, — ответил тот, таращась в синее, как море, небо. — Он хоть и деревянный, а характер ого-го!
Ночью мальчик прислонил ухо к стене и долго слушал едва различимый звон. Так и уснул, прижавшись щекой к тёплым брёвнам, и снились ему море, над которым летают большие белые птицы. Ваня с Фомой стояли на песчаном берегу у самой воды, кричали что-то радостное, птицы отвечали им, и над волнами раздавался высокий звон колокольчиков.
Череп, колокольчик и бабочка. — Ване снова страшно. — Озеро. — Уртовы забавы. — По сладким следам. — Медовик и пчёлы.
Это произошло в тот июльский день, когда Урт потащил Ваню с Фомой купаться на одно озеро, затерянное среди лесов.
— Что за озеро-то? — спросил домовик, пока друзья брели к цели.
— Хорошее озеро, светлое.
— А что в нём хорошего-то, говори толком.
— Вода, — виновато улыбаясь, ответил водяной.
— Большое дело, вода! Она и в луже вода, — съязвил Фома, не любивший покидать дом и оттого сердитый.
— Прозрачное оно. Берега друг друга видят.
— Невидаль какая, прямо мышь рогатая, — недовольно ворчал тот всю дорогу.
Урт долго вёл их через лес. Время от времени водяной останавливался, закрывал глаза, словно вспоминая куда теперь идти, и потом снова продолжал путь. Ваня шёл, глядя по сторонам и стараясь не отставать от друзей. На одной из лесных поля из изумрудной травы на мальчика уставились огромные тёмные глазницы человеческого черепа. Он лежал, похожий на светло-серый камень и словно бы сердито спрашивал незваных гостей: «Кто такие? Зачем пришли? Что вам здесь надо?» Над макушкой его нависала лиловая чашечка колокольчика и чуть заметно покачивалась. Бабочка-шоколадница замерла на нагретом костяном лбу, слегка обмахиваясь крыльями. Ваня вскрикнул в испуге и бросился к домовому, схватил за рукав халата.
— Фома! Фома! — закричал он. — Там… там… череп…
Домовой повернулся, вгляделся в траву.
— Верно. Череп и есть. Что ж тут такого, — пожал он плечами.
Ваня дрожал и смотрел на Фому круглыми от страха глазами. На крики мальчика подошёл Урт.
— Да, тут раньше битва была. Давно. Лет пятьсот назад. Много людей друг друга порубило. Мечами, топорами… Зачем? Почему? Что им в мире не жилось? — водяной грустно вздохнул. — Их и не закопали потом, как это у вас принято. Кости сами со временем под землю ушли, спрятались, схоронились. А этот видно ручьи по весне из грязи вымыли, вот он и лежит тут теперь, таращится. Ну, пойдём, что ли?
Ваня долго не мог придти в себя. Ему было страшно и зябко, словно из тёплого летнего утра его выбросили в промозглый ноябрьский вечер. Перед глазами его так и стоял этот страшный серый кругляш с провалами носа и глаз. Мальчик крепко держался за рукав халата Фомы и часто оглядывался, словно боясь, что мёртвая кость отправится за ними в погоню.
Всё вокруг вдруг словно бы потеряло краски, съёжилось и ощетинилось против мальчика. Ване открылось, что мир полон опасностей. В траве таятся острые камни, ожидая, что он упадёт и ударится о них. Деревья склонили к земле корявые, покрытые мшистой заскорузлой корой сучья, и только и ждут, чтобы подцепить его за рубашку. Толстые корни торчат из-под земли, хотят, чтобы кто-нибудь запнулся о них и грохнулся наземь. В листьях дубов шуршат большущие жёлто-полосатые шершни, выглядывая, кого бы им ужалить. А где-то в чаще бродят злые волки и рыси с огромными клыками в пасти. Ваня оглянулся и вдруг увидел, что за вывороченной ураганом сосной притаился, приникнув к земле, огромный кабан. Чёрно-рыжая шерсть его стояла дыбом, маленькие глазки недобро смотрели на путников. Ваня ойкнул, остановился и медленно опустился на корточки.
— Кабан, — прошептал он, не отрывая глаз от зверя.
— Где, где? — его спутники с любопытством вытянули шеи и завертели головами. Они совсем не испугались, им просто хотелось посмотреть на дикую свинью.
Ваня ткнул пальцем:
— Вон, — показал он пальцем и тут же понял, что за кабана он принял торчащие в разные стороны, покрытые комьями рыжеватой земли, корни погибающей сосны. — Ой, я ошибся…
Он виновато посмотрел на друзей.
— Ох и труслив, лишай тебя опояшь! — засмеялся вредный Фома и кинул в Ваню шишкой.
— Тихо ты! — махнул на него рукой Урт и присел рядом с мальчиком. — Что, напугала тебя та костяшка? Теперь всюду страсти мерещатся? Ах, ты, малёк, — почти ласково сказал он. — Не бойся. Никогда и ничего не бойся. Ни сейчас, ни потом. Мы ведь тебе уже говорили, помнишь, когда за звездой ходили, если страшно станет, ты на небо смотри. Оно твой страх сожжёт. Небо оно такое, доброе, и днём и ночью. Ко всем доброе, на него и смотри.
Ваня опасливо взглянул вверх, словно боясь, что и оттуда придёт что-нибудь пугающее, неуверенно кивнул.
— Я ничего… Я буду стараться.
И они продолжили путь.
Вскоре ласковое летнее солнце согрело Ваню, а пение птиц заставило забыть обо всех страхах. Ребёнок, распахнув глаза, загляделся на косые стволы света, пробивающиеся с неба сквозь ветки и листья и вспомнил, что они отправились искать озеро. И только он собрался спросить водяного, долго ли им ещё идти, как тот остановился и радостно сказал:
— Вот мы и пришли!
Озеро и вправду было прозрачным, как воздух солнечным октябрьским утром. Ваня вышел на берег, да так и замер, зачарованно глядя, как плавно раскачиваются в глубине водоросли, будто танцуют неспешный танец. Водоросли были похожи на маленькие пушистые ели. Ване показалось, что он откуда-то с птичьей высоты смотрит на лес, который колышет ветер. Ване показалось, что он летит. Мальчик раскинул руки и засмеялся, не отрывая глаз от озёрной глубины. А там сновали по дну рыбины с чёрными спинами, шевелили прозрачными, как кисея, хвостами. Любопытные мальки ходили стаями у поверхности, грелись, играли, радуясь щедрому июльскому солнцу. Не догадываясь, что в мире есть звуки, они плескались и плеском своим славили лето и жизнь, обретая голос и не зная об этом.
