Пойманный с поличным, Б. вначале отрицал свою вину. Добродушно улыбаясь, он пытался объяснить свой повышенный интерес к военным перевозкам праздным любопытством.
— Я собирался выехать и хотел иметь ясную картину о работе транспорта, — заявил он на суде.
— А панические слухи среди населения вы распространяли тоже «из любопытства»? — спрашивает суд.
Б. молчит. Все также добродушно улыбаясь, он разводит руками.
Однако, уличенный свидетельскими показаниями, под тяжестью неоспоримых фактов, шпион полностью признался в своих преступлениях.
Свою биографию он рассказывает неохотно. «Ничего примечательного, тружусь». «Труженик» был сам крупным торговцем, сыном торговца и внуком торговца. Его дом, торговый дом его деда и отца, стоял против церкви на широком подмосковном шоссе. Внизу, на стороне, выходившей к улице, был магазин, сзади пекарня, во втором этаже чайная, во дворе колбасное производство.
Он зверски цепок, этот «труженик». Он уговаривал отца не бросать торговлю, сам ее держал после смерти родителя. Когда стало невмоготу торговать в одиночку, вступил в компанию с другим торговцем; когда тот ушел, сменил еще троих, но продолжал торговать. И только после того, как потребительская кооперация раздавила его, он отступил, и полетела прахом торговля с расписной вывеской «Наследники Мочаловы».
Цепкий, он сообразил, что в открытую с советской властью драться нельзя. И забрался в свою скорлупу.
Вместо торговца и богатея Петра Ивановича Мочалова в селе жил незаметный учитель физики. В школе он появлялся за две минуты до звонка, на собрания приходил раньше других, членские взносы в профсоюз платил всегда вперед. Словом, был тошнотворно «лоялен». Правда, иногда он невзначай бросал словесные камни в тех, кто отнял у него прежнюю жизнь. Но делал он это осторожно, внимательно приглядываясь к людям, боясь «прошибиться».
И никогда, может быть, в селе не вспомнили бы о бывшем торговце Мочалове, не начнись война. Дьявольская военная машина фашизма, подминая и сжигая все живое на своем пути, доковыляла и до его села Рогачева. Она прогрохотала по селу десятками бронированных чудовищ, прострекотала автоматами, осветила мирные дома у подмосковного шоссе заревом пожарищ.
И нет мирного села, нет тихих домов, нет веселых людей. Согнанные в холодный полумрак церковных подвалов, старики, женщины и дети жались в смертельном страхе друг к другу, а в это время шайка мародеров, составляющих авангард гитлеровской грабьармии, «организовывала» мясо и чулки, кастрюли и полушубки, валенки и женские сорочки, молоко и ватные одеяла.
Вымерло село. Молчанием и настороженными взглядами встречали колхозники оккупантов. А по вечерам только крик насилуемой женщины оглашал село да щелкал мотоцикл с коляской, полной награбленного добра.
Но вот по площади мимо церкви и торгового дома своих родителей пробежал человек в потертой каракулевой шапчонке, в стареньком пальто с поднятым воротником. Просеменил по крылечку здания немецкой комендатуры и волчком ввертелся в дом.
Сын и внук торговцев понравился подвыпившему немецкому обер-лейтенанту. Особенно понравились немецкому «хозяину» рабские потуги посетителя выловить в своей отравленной алкоголем памяти исковерканные немецкие слова и сложить их в фразы, выражавшие покорность и желание служить, служить и служить. Они быстро нашли общий язык.
— Вы будете староста, — сказал обер-лейтенант.
Так началось их «сотрудничество». Лейтенант приказывал, староста исполнял. Высунув язык, он бегал по селу в поисках единомышленников. Их не было. Тогда он вспомнил имена пары жалких трусов и включил их в магистрат.
В первый же вечер новоиспеченный староста организовал охрану «порядка». Так требовал обер-лейтенант: «Чтобы не было пожаров, чтобы не появлялись партизаны». Но в первую же ночь появились партизаны и была сожжена аптека, в которой гнездился предатель. Староста умел угождать. Недаром у него, как он говорит, «торговая закваска». Он подсказал: «Надо припугнуть». Обер-лейтенант остался доволен: «такой случай». И вот на улицу вырвалась группа пьяных палачей с автоматами. Завидев мальчугана, коловшего дрова, они потащили его в строй. В строю уже стоял сорокалетний колхозник, несший воду домой. Тут же на улице валялись брошенные ведра. Так набрали десять ни в чем неповинных людей.
Самому младшему не было еще и семнадцати лет, самому старшему — 40. Их повели за дома, к большой воронке от авиационной бомбы, с профессиональным хладнокровием расстреляли из автоматов и свалили в яму. Среди бела дня. А вечером староста объявил, что «в следующий раз будут расстреляны 20 человек, затем 30 и так далее».
