Андрей полюбовался результатом и своих трудов. «Мельница» сверкала золотом. На основании было выгравировано «Ни пуха!».
— К черту, — сказал Андрей.
Сашка выточил лебедку и хотел вручить ее перед отплытием «Птички» из Питера. Тайны из этого он не делал, поэтому Андрей был свидетелем того, как шла работа.
Талисман, — говорил Сашка, любуясь своим отражением в надраенном конусе «мельницы». — Так ведь все равно не сбережешь.
— Пылинки сдувать буду. Брызги стирать.
— Ты лучше смазывай вовремя и не перегружай. А то я тебя знаю: лишь бы конец потуже намотать.
— Какой конец?
— Любой.
— Любой не получится. Больно.
Сашка возмущенно пожал плечами:
— Нет, вы посмотрите на него! И этот несерьезный человек собирается покорить Атлантику. Нельзя тебя одного отпускать. Царя в голове нет.
— Зато сколько силы в руках. — Андрей согнул руку, демонстрируя налитой бицепс.
— Вот-вот, только сила и есть. А тут? — Сашка постучал согнутым пальцем по лбу.
— Дырку не пробей. И вообще, гонка какая? Одиночная. Так что оставаться тебе, Саня, на берегу. И ждать меня, как царевна Несмеяна ждала.
— Ярославна.
— Пардон, спутал. К тому же, помнится, я тебе только море обещал. А тут — океан! Так что все по-честному.
…В тот день они долго разговаривали в сквере перед Русским музеем. Сначала говорил Андрей — сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое. А Сашка молчал, слушал. Наконец Андрей, будто споткнулся, сказал тихо:
— Ты о себе расскажи, Сань.
— Жил. Как все.
Первый год после дембеля все и впрямь складывалось удачно. Восстановился в институте, быстро наверстал упущенное, в отличники вышел. А потом, в феврале это было, поскользнулся на улице, упал и… глаза заволокла непроглядная чернота. Как выкарабкался из небытия — кругом бело: стены больничной палаты, тумбочка у кровати, халаты медсестер и врачей. Сказался-таки осколок у позвоночника. Из больницы он выписался с парализованными ногами ц без малейшего шанса на выздоровление.
— Не может такого быть! — заявил Андрей. — Ну, чтобы вообще ничего нельзя было сделать. Вон, в Москве, Дикуль чудеса творит. Туда ехать надо.
— Ездил. Не помог Дикуль.
— Значит, еще кто-нибудь, — уже не так уверенно сказал Андрей, запуская руку в карман. — Курить будешь?
— Что? Нет. Бросил.
Сашка отвернулся. Андрей удивленно приподнял брови, и тут память услужливо подсунула картинку: катящийся* подпрыгивающий окурок — красная точка во мраке. Видно издалека, особенно если в бинокль. Или в прицел.
Он так хотел это забыть! Будто и не было за ним вины. А Сашка ему тогда ничего не сказал. Никому не сказал.
Андрей покрутил пачку, смял и кинул в урну.
— И я бросил.
Сашка взглянул на него:
— Не переживай. Ты ни при чем.
— При чем! — глухо произнес Андрей. — А институт как же?
— Заниматься и в коляске можно.
Несмотря на академические отпуска, Сашка закончил кораблестроительный институт и даже получил распределение, что при новых порядках было редкостью. На судоремонтном заводе приняли его радушно; коллектив конструкторского бюро оказался сплоченным, однако к новым людям открытым.
Прошел год, другой. Ситуация на заводе становилась патовой: заказов все меньше — соответственно, перебои с зарплатой. Люди стали роптать — чем семьи кормить? — потом уходить в поисках лучшей доли. А куда было деваться ему, инвалиду-колясочнику? Он тянул, перебиваясь случайными подработками. Потом умерла мама. Сгорела за полгода. Рак. С детства безотцовщина, Сашка остался один. Неделю спустя сотрудников бюро отправили в принудительный, неоплачиваемый и бессрочный отпуск. Стало совсем туго.
Ко всем бедам старички соседи, знавшие Сашку с детства, махнули рукой на Северную Пальмиру, на комнату в коммуналке и перебрались жить в кубанскую станицу, где воздух и люди чище. Вместо них вселилась семья беженцев из Казахстана.
Сочувствуя хлебнувшим лиха, Сашка их принял тепло, истинно по-русски, закрывая глаза на некоторые странности их поведения. Приезжие развили бурную деятельность, через два месяца добились постоянной прописки, а потом вдруг заговорили о том, как нелегко ему приходится, что без помощи со стороны сейчас не прожить.
Истинная подоплека их заботливости открылась с появлением в квартире худенькой женщины, с порога объявившей, что законы не запрещают устанавливать опеку над больными, даже если те не являются родственниками людей, изъявившими такое похвальное желание. Когда Сашка поинтересовался, кто тут потенциально опекаемый, женщина удивилась: «Да вы же!»
Как выяснилось, соседи все стулья в инстанциях просидели, рассказывая каждому встречному и поперечному про то, как страдает от недуга их сосед, как они нежно к нему относятся и как он привязался к ним. Довольно прозрачно сердобольные ходатаи намекали, что у молодого человека из-за перенесенных несчастий малость помутился рассудок, что выражается в агрессивности, неадекватном поведении. В общем, они готовы присматривать за ним, чем и так занимаются по доброте душевной, но лучше, если на руках у них будет официальная бумажка.
Женщина, оказавшаяся представителем районного опекунского совета, пришла удостовериться в правоте их слов. Договаривалась она с соседями на вечер, когда все будут в сборе, но возникли неотложные дела, и она перенесла визит на дневное время.
Сашка напоил ее чаем, заверил, что в опеке не нуждается, и проводил до дверей. Когда явились соседи, он сказал им то же самое, сказал спокойно, тщательно подбирая слова. Тут-то их рыла и проявились. Как они собирались заговорить зубы женщине вечером, при нем, это осталось тайной, зато перестало быть секретом их истинное к нему отношение. Соседи так заявили: комнату его они все равно получат!
Надо думать, объявленная соседу война обходилась им в ту еще копеечку. Кроме того, ставя замки на дверях ванной и кухни, полосуя ножом его полотенца, наконец, подпирая на ночь скалкой ручку двери его комнаты, они не могли не понимать, что в конце концов он обратится в милицию. Он и обратился. Участковый, однако, на жалобу отреагировал как-то вяло, предложив не шуметь и не дергаться.
