- …И люди живут в нищете, пользуются только крошками со стола природы, - продолжал Зотов. - Ученый народ лишь умиляется картинами природы, но ничего не предпринимает, чтобы перестроить ее по-своему и дать людям в изобилии хлеб, фрукты, сахар, напитки.
Величко поправлял своего товарища:
- Дело не только в ученых, дорогой друг, не только в природе, но и в общественном устройстве. Вспомни Маркса и Энгельса.
Зотов не возражал. Но и согласиться вполне он тоже не хотел. Он был убежден, что если ученые займутся переделкой растений всерьез, они сделают жизнь счастливой, а всех людей богатыми. Физиология - вот откуда надо начинать. Изучить, чтобы изменить природу. Он снова переносился в мыслях к Москве, к университету, к Тимирязеву. Он верил, что через год или два учебы они могут стать очень сильными людьми. Тогда они от мечты перейдут к делу. Они создадут пашни там, где растут только мхи, и посадят сады на севере, они раздвинут границы цивилизованного мира во все стороны, оттеснят тундру и пустыни, снега и пески как можно дальше. И пусть на это благородное дело уйдет труд нескольких поколений. Конечный результат принесет людям счастье.
Однажды, подстегнутые своими мыслями, они распрощались с Михайлой Петровым и зашагали на запад, куда их звала мечта.
Впереди была Москва. И Маша. И университет.
Кончался 1908 год.
Профессор Тимирязев пришел в свою лабораторию впервые после длительной и тяжелой болезни, свалившей его в самый разгар деятельной работы.
Невысокого роста, худощавый, с длинным осунувшимся лицом, которое казалось еще длиннее из-за узкой, слегка поседевшей бородки, Тимирязев осторожно переступал по коридору, заметно волоча непослушную левую ногу. Рядом с ним шли Зотов и Величко.
Они стали неузнаваемы настолько, что сами сомневались в своем собственном существовании. Илья отпустил усы. Они у него, как крылья у ласточки, торчали в стороны острыми черными пиками. А когда падала на лоб куделя из черных волос - ну совсем пушкинский Сильвио в минуту крайнего раздражения. Дуэлянт и сорвиголова. У Зотова - благообразный вид Алеши Поповича. Во все лицо курчавилась русая бородка, пышные, словно взбитые усы доставляли ему немало огорчений. Даже видавшие виды студенты иронически осматривали его и вежливо обменивались за спиной всякими колкостями.
Наученные горьким опытом, они тщательно следили, чтобы их внешность совпадала с поддельными документами и по возможности меньше напоминала настоящих Величко и Зотова.
Профессор прошел к кафедре, улыбнулся, растроганно поднял руки, приветствуя студентов, и сел на свой круглый стул перед пюпитром.
После лекции он поманил к себе друзей, представил их новому человеку:
- Знакомьтесь. Это Федор Иванович Дементьев, мой помощник по лаборатории.
Они поклонились. Худощавое лицо лаборанта осветилось понимающей улыбкой. А Тимирязев добавил:
- Вот здесь, - он указал на дверь за своим столом, - наша лаборатория. Как видите, просторное и вполне удобное помещение. И даже второй выход, кажется, есть.
Уже на улице Величко хлопнул себя по лбу:
- Слушай, а ведь он дал нам понять, что мы можем при надобности обосноваться в его лаборатории. Зачем же понадобилось упоминать о втором выходе? Ты согласен: это намек?
Вскоре настал день, когда они сочли возможным посетить дом Климента Аркадьевича. Казалось, больше им ничто не угрожает.
Зотов в тот вечер зашел к Лебедевым, Петр Николаевич не вставал, болезнь цепко удерживала его в постели. Зотов пожал руку профессора, с наигранной бодростью глянул на его исхудавшее лицо. Лебедев тихо сказал:
- Только, ради бога, будьте осторожны, Николай Иванович.
Зотов вышел из дома с Машей. Она доверчиво опиралась на его руку. Чувства, мысли и даже мечты - все стало у них общим. Они давно бы поженились; этому мешала фальшивая фамилия и ложное положение Зотова в обществе. В мире не существовало силы, которая могла бы им помешать любить друг друга и строить предположения о будущем так, словно никаких опасностей впереди у них нет и не будет. Юношеская беспечность, усиленная большим личным счастьем! Весь мир лежал возле их ног. Пройдет еще год-другой, они закончат курс в университете и поедут куда-нибудь в деревню, Маша станет учить детей, он сделает свою лабораторию и со всем жаром души займется дальнейшей разгадкой тайны хлорофилла, чтобы попытаться создать новые растения, раздвинуть границы существующих культур и сделать людей счастливыми и богатыми. В мечтах Зотов часто видел перед собой Петрову заимку, где вместо жалкого овса общими усилиями они вырастят нечто богатырское, способное прокормить не только семью Петрова, а десять - двенадцать семей. И тайгу, полную заманчивых плодов. И луга, в которых скрывается с головой всадник. Сады и огороды, растущие даже в морозном тумане поздней сибирской осени. Арбузы и дыни на берегах Шилки… Сбудется ли это? Хватит ли сил и знаний для подобных свершений? И он и Маша верили в себя, в молодую Россию, которая смело утвердилась на Севере и Востоке, в беспредельность человеческого ума, способного решить любые задачи. Мечта была слишком возвышенной, чтобы тучи могли затуманить или закрыть ее.
Дверь им открыла прислуга. Климент Аркадьевич встал и, опираясь на палку, вышел навстречу. Поздоровавшись, он спросил девушку:
- Как самочувствие папы?
- Просил кланяться. Все в том же положении…
- Плохо, очень плохо. Залежался, - ответил Тимирязев и, вздохнув, провел молодых люден в гостиную.
У него собрались только друзья: Стебут, Лучинин, Николай Бекетов.
- Вы знаете, коллеги, - обратился Тимирязев к Лучинину и Бекетову, - эти молодые люди решили посвятить свою жизнь физиологии, в частности изучению хлорофилла как началу начал всей органической жизни на Земле. Самое интересное, что они уже теперь, будучи молодыми, прилежными учениками, пытаются рассматривать физиологию не с точки зрения чистой науки, а как платформу для возможного изменения растительных форм и создания новых растений, способных сделать человечество счастливым и богатым.
- Любопытно, - усмехнулся в седые усы Стебут. - Это уж, так сказать, общественно-политическое приложение физиологии. Интересно, что же за мечты у вас, если не секрет?
Лицо Ильи Величко загорелось. Движением головы он откинул назад прядь черных волос, его усы воинственно заострились. Но Зотов опередил друга, он сказал:
- Человечество смирилось с тем малым, что оно имеет после многовековой борьбы за свое существование и за хлеб. Из сотен тысяч растительных форм люди окультурили и поставили себе на службу что-то около двух тысяч. По существу, природа как была, так и осталась неподвластной человеку. Она отклоняет его притязания на господство. И человек, окруженный пышной зеленью лесов и лугов, часто голодает буквально бок о бок с несметным богатством, которое надо только уметь взять.
Илья все-таки не выдержал и перебил его:
- Я позволю себе добавить, что бедность порождена не столько неумением справиться с природой, сколько несправедливым общественным устройством.
Зотов нетерпеливо остановил его. Политика здесь вряд ли уместна. Ему хотелось говорить с профессорами о естественных науках. Он сказал:
- Все культурные растения, которые используются человеком, могут расти и развиваться в очень жестких температурных рамках, примерно от пяти градусов выше нуля до плюс сорока. Всякая другая температура за пределами указанных рамок для растений гибельна. Россия - тому пример.
- Вы хотите переделать климат, природу? - спросил Тимирязев.
- Нет, это невозможно. Невозможно, - повторил Зотов, взглядом попросив Илью помолчать. - Зато ваши открытия, Климент Аркадьевич, наталкивают на другую мысль - о возможности переделать растения, приспособить их к климату. Людям нужны растения, способные связывать углекислоту воздуха как при очень низких, так и при высоких температурах.
