Саша слушал, сдвинув на лоб шапку. Вроде понял.
На другой день он собрался в дорогу: надо было принести с прииска кое-какие продукты.
- Лыжи возьми, - посоветовал ему Леша.
- Не нуждаюсь, - гордо ответил Северин. - Я пойду прямо по речке, по льду. Она, понимаешь ли, вымерзла до дна. Никакой опасности. Так, Леша?
- Постиг, - насмешливо сказал наш начальник.
Саша ушел перед обедом, пообещав вернуться часов в десять вечера.
Ночь выдалась тихая, лунная. Наша долина, залитая доверху зеленоватым светом, выглядела фантастически. На лиственницах висела изящная, просвечивающая насквозь снежная бахрома. Приречные кусты, опудренные инеем, причудливо сверкали, играли светом и тенью, оголенный лед таинственно мерцал под луной. Стояла такая тишина, какую можно наблюдать лишь на Севере в безветренную зимнюю ночь, когда идешь и слышишь только скрип снега под ногами да четкий стук собственного сердца.
Мы решили встретить Сашу и вышли на лед. Постояли, прислушались. Ни звука в долине. Очарованные белой тишиной, не спеша тронулись мы по реке, рассчитывая где-нибудь на полдороге встретить Сашу и помочь ему нести груз.
Когда прошли километра два, где-то далеко-далеко послышался человеческий голос. Это пел Саша. Судя по бодрым звукам, долетавшим до нас, он был в хорошем настроении. «Любимый город может спа-ать спокойно…» - неслось по долине. Эту песню он теперь мог исполнять лишь там, где никого не было.
- На луну поет, - усмехнулся Смыслов.
Потом песня прекратилась, видно, таинственная ночь очаровала одинокого путника. Мы не спеша шли навстречу ему и готовили уже приличествующие встрече шутки, как вдруг произошло совершенно непредвиденное. Ближе чем в полукилометре от нас, за поворотом, раздался короткий, но резкий треск; в устоявшейся тишине он показался таким страшным и неестественным, что мы разом вздрогнули и остановились. Сердце забилось отчаянно быстро, стало как-то не по себе. Вслед за этим треском до нас долетел испуганный вскрик и снова такие звуки, словно кто-то сильной рукой ломал сухие доски. Потом все стихло так же внезапно, как и началось. Стряхнув с себя оцепенение, мы бросились вперед. За поворотом, распластавшись на мокром снегу, лежал Саша, придавленный сверху своим рюкзаком. Вокруг него журчала вода, облака пара поднимались над местом катастрофы. Разбрызгивая воду, мы подбежали к Саше, подняли его и отнесли на сухое место. Он очнулся и оторопело посмотрел на нас:
- Где я?
- Уже в раю, - пробасил Смыслов. - Мы догадались, куда ты попадешь после своей безгрешной жизни, и пришли проведать. Как поживаешь?
Тут Саша окончательно пришел в себя, недовольно засопел и отряхнулся.
- Дай закурить…
Он жадно курил папиросу и боязливо косился на лед, по которому проворно растекалась вода. Мы молчали, ожидая объяснения.
- Видите этот проклятый бугор? Он отнял у меня три года жизни. Завтра утром голова у меня будет седая. Это точно. «Иди по льду»!.. - передразнил он Лешу Бычкова. - Вот и пошел.
- А что, собственно, случилось? И при чем тут бугор?
Случилось, оказывается, вот что.
Саша шел по льду реки, напевая песню, и даже пытался прокатиться по особо гладким местам. Настроение у него было боевое, приподнятое. Потом он израсходовал запас бодрости, загрустил и задумался. Дальше шел погруженный в свои мысли. Тишина и одиночество околдовали его.
В другое время и при других обстоятельствах Саша, конечно, заметил бы, как впереди подозрительно взбугрился и напрягся синий лед. Бугор был одним из тех образований, когда прижатая со всех сторон вода не может прорваться из-за крутых берегов ни вправо, ни влево и начинает приподымать лед в самом русле. Саша подошел к бугру, пожалуй, как раз в такое время, когда он еле-еле сдерживал напор воды снизу. Ничего не замечая, он машинально поднялся на бугор и, видно, весом своим нарушил непрочное равновесие. Вершина бугра с треском разорвалась, струя воды скинула его вниз. В трещину хлынул поток, и освобожденная река моментально разлилась по всему руслу.
Когда мы торопливо шли домой и переодетый Саша, стремясь согреться, обгонял нас, то мы заметили, как старательно обходил он сторонкой даже небольшие снежные кочки.
Обжегшись на молоке, дуешь на воду. В общем, река нам прибавила работы. Большой луг, который мы видели в своем воображении уже ровной пашней, во многих местах подвергся затоплению. Наледи появились в низинах луга, у опушки леса и далеко от реки, у подножия второй террасы, как бы ограничив со всех сторон сухую площадь.
Нечего было и думать намечать под распашку те места, куда достигал зимний паводок. Они, безусловно, исключались: ведь наледи тают весной очень долго и земля не успеет согреться. Мне приходилось видеть такие наледи в долинах, что и вовсе не успевают растаять за лето; во время таяния лед постепенно покрывается песком, грязью, листьями и старой травой. Эта покрышка защищает его от лучей солнца, становится все толще, надежнее и сохраняет под собой лед на много, много лет. Такой лед называют уже ископаемым. Нам пришлось забраться еще дальше по долине, и здесь удалось разыскать гектаров до трехсот ровного и чистого луга, пригодного под распашку. Метеостанция оказалась между двух будущих массивов пашни.
- Великолепно, - потирал руки очень довольный Петр Николаевич.
Мы не совсем понимали его.
- Это же так просто, ребята, - сказал он. - Чем больше распаханных земель, тем лучше климат или устойчивее микроклимат. Так, Варя?
- В общем так, - отвечала она с таинственной улыбкой.
Они что-то скрывали от нас. Две совершенно одинаковые метеоплощадки. Необъяснимая радость при мысли о крупных земельных массивах. Секрет? Оставалось ждать, когда они не выдержат тяжести секрета и поделятся с нами.
- Чисто метеорологическая загадка, - усыпляя любопытство, говорил Зотов. - Потерпите. Все станет ясным через полгода, никак не раньше.
При этом он со значением смотрел на Варю, из чего следовало, что автором метеорологического секрета являлась, по-видимому, она.
Петр Николаевич не первый раз поражал нас своей изобретательностью. Явление, которое мы все считали изученным, он вдруг мог увидеть совсем иными глазами. Что это было - врожденное свойство характера или особое проникновение в окружающую нас природу, - сказать трудно, но качество несомненно хорошее, крайне необходимое исследователю.
Мы проклинали топкое место на склоне. Даже зимой здесь курчавился такой мох под снегом и стояли такие кочки, что сломать ногу было сущим пустяком.
- Склон - и вдруг болото? Как совместить? - спросил как-то Смыслов, убежденный, что по горе стекает любая вода.
А Зотов вдруг сказал:
- Уверен, хорошая пашня будет.
- На болоте?
- Внизу песок, отличная аэрация. Потому и болото. Глубоко протаивает, вода стоит, как в пригоршне. Сдерем мох и кочки, оголим пески, добавим навозу, и у нас получится превосходный огород. Как, Леша? К тому же южный склон.
- Согласен, - сказал наш начальник. - Глубоко видишь, - похвалил он Петра Николаевича.
Зотов зарумянился. Бычков редко кого хвалил.
И с опытным огородом Петя придумал ловко: самое убедительное - дать овощи уже в этом году. Пусть немного, но симпатии горняков будут завоеваны.
И с площадками… Но что это такое, Зотовы помалкивали. Ладно, долго не протянут секрета. Мы теперь работали всего в одном километре от метеостанции. Леша Бычков вел теодолитную съемку. Точнее сказать, вел ее Серега Иванов, а Бычков только консультировал его и поправлял. Я вообще заметил, что наш начальник уже давно и всерьез «натаскивает» способного к математическим наукам и точного в работе Серегу и не только заставляет его делать практическую съемку, но и просиживает с ним целые вечера над геодезическими учебниками. В долгие и морозные ночи Иванов и сам любил обстоятельно сиживать над таблицами Гаусса, рассчитывал многоугольники, разбирал и собирал приборы. Леша готовил из парня топографа. Почему он так поступал, выяснилось несколько позже. Но я, кажется, отвлекся.
