Двадцать четвертого июня, когда были получены эти ответы, к Петру явился посланец короля Августа И, генерал Карлович. Король заверял Петра, что остается верен ему и готов вместе противостоять интригам Венского двора. И хотя царь понимал, насколько шатко положение самого Августа в Польше, заверения были для него не только приятны, но и ценны в сегодняшней ситуации.
— Передайте королю, — сказал Петр Карловичу, — что я намерен всегда твердо защищать его интересы. Всегда.
И в тот же день Петр отправил канцлеру просьбу о личной встрече, назначив ее на 26 июня в своей резиденции.
Кинский приехал. За внешним спокойствием канцлера скрывалось напряженное неудовольствие, он понимал, что разговор предстоит нелегкий.
— Граф, — с ходу начал Петр, едва ответив на приветствие, — почему вы идете на нарушение нашего договора от января тысяча шестьсот девяносто седьмого года, в котором вы обязались вести войну с Портой до тысяча семьсот первого года?
— Но мы одержали над султаном ряд блестящих побед, ваше величество, и он сам стал искать мира.
— Император, начиная переговоры о мире с султаном, грубо нарушает наш договор.
— Но мир еще ж не заключен.
— Я знаю, вы торопитесь с заключением мира из-за предстоящей войны с Францией за Испанское наследство, граф.
Кинский побледнел, поскольку подобное не принято было произносить вслух, а этот русский рубил сплеча, не признавая никаких приличий.
— …И потом, — гремел Петр, — я против такого мира, когда за каждым остается то, чем он владеет в данный момент. Россия заперта в Азове, не получив Керчи, мы не можем чувствовать себя в безопасности от крымских татар.
— Но, ваше величество, это ваша задача.
— Вы что ж, граф, думаете, заключив с Портой мир, гарантируете себе безопасность? Нет, милейший, как только вы перебросите войска на запад, к границе с Францией, так тут же восстанет Венгрия против императора {76}. Венгры терпят, пока там размещены ваши войска. И что ж вы думаете, султан не воспользуется этой смутой?
— Но, ваше величество, мы не можем не учитывать интересов Англии и Голландии, настаивающих на скорейшем завершении войны с Портой.
— А они-то здесь каким боком?
— Но у них торговые интересы требуют мира в регионе.
— Ага, значит, император ставит торговые интересы Англии и Голландии выше соблюдения обязательств перед союзниками?
— Но что делать, ваше величество, мы все тесно переплетены и зависим друг от друга.
Петр взволнованно ходил по комнате, более обычного дергая головой, словно бодая кого-то. О закулисных маневрах Голландии и Англии он узнал еще перед отъездом из Амстердама. И там на прощальном ужине сорвался и закатил своим так называемым друзьям скандал, ругая их за лицемерие и предательство. С большим трудом Лефорту тогда удалось успокоить бомбардира. А голландцы клялись, что все это не более как слухи.
Вот тебе и «слухи». Все оказалось истинной правдой, горькой и подлой. И Вильгельм тоже хорош {77}: «Мой друг, мой друг…» — а сам за спиной толкал Вену к примирению с султаном. Ни на кого невозможно положиться.
— Ладно, — наконец заговорил Петр — Я изложу наши условия в статьях, на которых мы можем согласиться на мир, и завтра же вы можете их забрать.
— Хорошо, ваше величество, — сказал с облегчением Кинский, — я завтра заеду за вашими статьями.
На другой день граф Кинский чуть свет явился за обещанными статьями, которые и были ему вручены Головиным. Они сводились к двум пунктам: для установления прочного мира необходимо, чтобы России была передана крымская крепость Керчь. Без этого царь не видит никакой пользы от заключения мира. Если Турция не согласится отдать Керчь, то император обязан со своими союзниками продолжать наступательную войну до окончания трехлетнего срока, то есть до января 1701 года.
Тридцатого июня канцлер Кинский вручил Петру ответ императора:
«Дорогой брат наш! Ваши требования в отношении присоединения Керчи к России справедливы. Я понимаю вас, ваше величество, и вполне разделяю ваше беспокойство. Но должен сказать вам, что турки не привыкли ничего отдавать даром. Поэтому было бы лучше, если б ваши войска взяли Керчь силой. Для этого вам хватит времени, потому что переговоры мы постараемся затянуть как можно долее. Уж потрудитесь, мой друг. Надеюсь, на переговорах будет и ваш представитель. Как видите, у меня нет от вас секретов».
Прочтя письмо Леопольда, Петр бросил его на стол, пробормотав:
— Старый лис. Выскользнул как налим.
— А что ты хотел, герр Питер, — сказал Лефорт.
— Но это же подло. Чуть более года блюл союз — и нате вам.
— Питер, да за такой кусок, как Испания, они родного отца продадут.
— Но ведь король-то испанский жив еще. Жив! Что ж они заранее его хоронят. И ты смотри, письмо-то визирю вместе с Кинским подписал и посол Венеции Рудзини. А? Это что ж выходит, что и Венеция хочет нарушить наш союзный договор? А?
— Ну, поедем в Венецию, там на месте и выясним. Может, Рудзини действовал по собственной инициативе, без согласия с правительством.
Однако поехать в Венецию Петру не суждено было. Перед самым выездом пришло из Москвы тревожное письмо от Ромодановского:
«Петр Алексеевич, семя, брошенное Милославским, растет. Восстали четыре стрелецких полка, что стояли на польской границе. Скинули своих командиров, выбрали новых и идут на Москву, дабы возвести на престол Софью, которая, по нашим сведениям, обещала им многие за то льготы и послабления. Сдается мне, пора вам на Москве быть».
На письмо Ромодановского, оставленного правителем Москвы, Петр тут же написал ответ: «Ваша милость пишет, что семя, брошенное Милославским, растет. Прошу вас, Федор Юрьевич, быть твердым, строгостью можно загасить разгорающийся огонь. Мне очень жаль отказаться от необходимой поездки в Венецию, но по случаю смуты мы будем к вам так, как вы совсем не чаете. Петр».
Царь вызвал к себе Возницына.
— Прокофий Богданович, взбунтовались стрельцы, и я боюсь думать, что там ныне творится. Ты остаешься здесь и будешь участвовать в переговорах, блюдя сколь возможно наши интересы. О нашей смуте никому ни слова, более того, если пойдет слух, опровергай, мол, мне о том неизвестно.
