— Он никогда этого не показывал.
— Да разве ты способен распознать скуку?
— Теперь — да. Способен. Но в ту эпоху, когда Земля еще пахла свежим крахмалом…
— А эти твои жуткие серафимы и херувимы со своими писклявыми голосишками! Все гнусавили, гнусавили хоралы, без единого диссонанса, без игривой гармонии, без перепада настроений — исключительно в мерзейший унисон! Их был по меньшей мере миллион, кошмарные создания, какие-то марципановые статуэтки — чистенькие, приглаженные, в жизни не видали ни пеленки, ни ночного горшка!
Старик беззвучно трясся в припадке великодушного смеха. Он протянул Смиту руку, и тот от растерянности ее пожал.
— Да уж, серафимы и херувимы — не лучшее из моих творений, — хмыкнул Старик. — Ты прав. Ты вообще часто бываешь прав. И у тебя природный дар остроумия. Сплошное удовольствие слушать, когда ты что-то описываешь или рассказываешь. Правда, иногда ты злоупотребляешь метафорами, и это мешает разглядеть наименее яркие из твоих перлов. Я очень рад, что наконец затеял это путешествие и мы встретились вновь.
— Я не держу на тебя зла. Просто люблю ясность.
— Даже слишком любишь…
— Что поделаешь — столько столетий копил гнев и обиду.
— Понимаю, понимаю.
Старик заглянул мистеру Смиту в глаза, накрыл его ледяные руки своими теплыми, мягкими лапищами.
— Действительно. Не будь тебя, меня бы не распознали. Но и наоборот: не будь меня, ты тоже не существовал бы. Каждый из нас в одиночку лишен смысла. Вместе же мы образуем гамму,'палитру, Вселенную. Мы не смеем быть ни друзьями, ни даже союзниками, но говорить друг другу «здрасьте» — это уж в порядке вещей. Давай постараемся вести себя в этой щекотливой ситуации вежливо и достойно. Нам ведь необходимо выяснить, нужны ли мы миру, как в прежние времена. Или, быть может, мы давно уже стали роскошью, а то и излишеством? В победе и в поражении мы должны быть неразлучны, и будь что будет.
— Не вижу причины с тобой ссориться, разве что… — Мистер Смит скорчил шкодливую гримасу.
— Осторожней! — воззвал к нему Старик. — Мне удалось наладить между нами некое подобие равновесия. Я пошел на компромисс. Так смотри же, а то все испортишь.
— Тут нечего портить, — проскрипел Смит. — Я же не дурак. Геометрия наших взаимоотношений мне понятна — что можно, чего нельзя. Я прибыл сюда не для того, чтобы с тобой тягаться. Не стоит игра свеч после стольких-то лет. Просто я подумал…
— О чем? — подзадорил его Старик, желая подогнать мыслительный процесс собеседника.
— Каков парадокс! Чтобы заставить меня выполнять новую функцию, ты воспользовался трюком из моего, а не из твоего арсенала.
Старик погрустнел и сказал внезапно постаревшим голосом:
— Это правда. Чтобы создать Дьявола, пришлось прибегнуть к дьявольскому средству — толкнуть тебя сзади, когда ты этого совершенно не ожидал.
— Вот это я и хотел услышать. Печально улыбнувшись, Старик спросил:
— Хочешь еще супа? Трюфелей? Ветчины? Форели? Паштета? Мятного чая?
— Произошло то, что должно было произойти, — махнул рукой Смит. — Спасибо, больше ничего не хочу.
Увлеченные беседой, они не заметили, что свет в зале потускнел — верный признак прекращения жизнедеятельности на кухне. Между администрацией отеля и профсоюзной организацией разворачивался конфликт, и засидевшиеся посетители были явно некстати. Им приходилось подолгу дожидаться расчета, шум и крики все нарастали, официанты вообще перестали заглядывать в зал, и последние из клиентов застряли за столиками всерьез и надолго.
— Идем отсюда, — сказал Старик. — Завтра расплатимся.
— Дал бы ты мне немного денег, иначе придется у кого-нибудь украсть.
— Конечно-конечно, — радостно пообещал Старик.
Никто и не заметил, как в зал вернулся пианист, заиграл и тихонько запел, очевидно, решив урвать напоследок хоть малую толику аплодисментов. Старички пробирались к выходу, а вслед им неслось:
— «Падают грошики медные, падают прямо с Небес…»
Следующее утро. В сне оба не нуждались, поэтому ночь показалась долгой, тем более что вступать в беседу и подвергать опасности хрупкую, едва установившуюся гармонию в отношениях ни тому, ни другому не хотелось. Старик как раз сотворил немного денег для мистера Смита, а тот аккуратно укладывал их в карман, когда раздался деликатный стук в дверь.
— Войдите, — пропел Старик.
— Заперто, — ответили снаружи.
— Минутку.
Подождав, пока мистер Смит закончит операцию с наличностью, Старик подошел к двери и открыл ее. В коридоре топтались портье и четверо полицейских. Сии последние с совершенно излишней прытью ринулись в номер.
— Что такое?
— Прошу прощения, — сконфузился портье. — Я должен еще раз поблагодарить вас за вашу беспредельную щедрость, но, к моему глубокому сожалению, банкноты оказались фальшивыми.
— Неправда, — возмутился Старик. — Я сам их сделал.
— И готовы подтвердить это в письменном виде? — оживился старший из полицейских (фамилия — Кашприцки).
— Да в чем дело?
— Самому делать деньги не положено, — невозмутимо объяснил патрульный О'Хаггерти.
— А я в посторонней помощи не нуждаюсь, — с достоинством парировал Старик. — Вот, смотрите!
Он порылся в кармане, чуть поднатужился, и на ковер потоком посыпались сияющие монеты, словно конфетки из торгового автомата.
Двое полицейских тут же непроизвольно рванулись вперед на полусогнутых, но Кашприцки на них прикрикнул, и они замерли на месте. Зато плюхнулся на четвереньки портье.
Кашприцки:
— Ну, чего там? Портье:
— По-моему, испанские песо эпохи Филиппа П.
— Вы что, нумизматикой промышляете? Да? — спросил Кашприцки. — Но это не дает права мухлевать с «зеленью». Федеральное правонарушение, ясно? Я вас обоих забираю.
Патрульный Кольтелуччи:
— Наручники? Кашприцки:
— Да уж, давай по всей форме. Мистер Смит занервничал:
— Может, смоемся? Покажем фокус?
— Стоять! — рявкнул патрульный Шматтерман, выхватил пистолет и выставил его вперед, вцепившись в рукоятку обеими руками. Вид у него был такой, словно он собрался пустить струю на рекордное расстояние.
— Мой дорогой Смит, если мы хотим ознакомиться с жизнью человечества и с тем, как человеки обходятся друг с другом, нам придется мириться с мелкими неудобствами. Иначе зачем мы сюда явились?
Щелкнули наручники, и весь кортеж проследовал из номера в коридор. Замыкал шествие портье, выражавший глубочайшее сожаление по поводу случившегося — как от имени администрации, так и от себя лично.
В участке задержанных заставили снять верхнюю одежду, и они предстали пред грозные очи самого капитана Экхардта. Немигающим взором из-под графленого, как нотная бумага, лба, из-под стального ежика волос обжег он подозреваемых. За толстыми линзами очков глаза капитана казались парой мелких устриц.
— Так. Этот — Смит, понятно. А имя?
— Джон, — поспешно ответил Старик.
— А сам Смит что, язык проглотил?
— Он… Его лучше не спрашивать… Понимаете, он однажды очень неудачно упал.
— Давно?
— До того, как вы появились на свет.
Капитан некоторое время молча разглядывал того и другого, потом поинтересовался:
— Он псих? Или вы оба с придурью?
— Грубость — тяжкий грех, — усовестил его Старик.
— Ладно. Давай разберемся с тобой. Фамилия?
— Бог… Богфри.
— То-то. Я уж думал, мы кощунствовать вздумали. Что у них в багаже?
— Ничего, — ответил один из патрульных.
— И в карманах тоже, — добавил другой. — Если не считать сорока шести тысяч восьмисот тридцати долларов наличными в правом внутреннем кармане.
— Сорок шесть тысяч?! — взревел Экхардт. — Это у которого же?
— У чернявого.
— У Смита. Та-ак. Кто сляпал банкноты — ты или Смит?
— Деньги сделал я, — ответил Старик, всем своим видом показывая, как надоел ему этот разговор. — А потом отдал Смиту.
— Зачем?
— На мелкие расходы.
— Сорок шесть тысяч? На мелкие расходы? Что ж тогда, по-твоему, крупные расходы? — возопил капитан.
— Как-то не задумывался над этим, — ответствовал Старик. — Я уже объяснял тому джентльмену в гостинице, что плохо представляю себе стоимость денег.
— Зато представляешь, как их подделывать.
— Я их не подделывал. У меня поистине бездонные карманы. Они как рог изобилия, в них чего только нет. Мне достаточно подумать о деньгах, и карманы тут же ими наполняются. Беда в том, что я не всегда сразу могу вспомнить, в каком месте и каком времени нахожусь. Сам не пойму, почему мне вздумалось сегодня в гостинице высыпать на пол именно испанские дублоны или как там они назывались. Должно быть, на меня подействовала мебель, которой обставлен номер. Я на миг вспомнил бедного Филиппа. Каким чудовищным образом выражал он свою воображаемую любовь к моей персоне! Бывало, сидит, укутавшись в изъеденные молью соболя, воздух весь пропах камфарой и ладаном, а от ледяных стен Эскориала так и веет стужей.
Тут мистер Смит недобро осклабился:
— Выходит, не справилась твоя камфара с моей молью. Наша взяла.
— Хорош болтать! — оборвал его Экхардт. — Я не дам увести разговор в сторону. Утром вы оба предстанете перед судьей по обвинению в изготовлении фальшивых денег и попытке мошенничества. Признаваться будете? Адвокат нужен?
— Как же я буду ему платить? — удивился Старик. — Ведь для этого мне придется опять делать деньги.
— Вам может быть предоставлен бесплатный защитник.
— Нет, благодарю. К чему зря отрывать человека от дела? Но у меня к вам просьба. Для того чтобы у нас с мистером Смитом появился хотя бы мизерный шанс на оправдание, я должен понять, каким образом вы установили, что мои деньги фальшивые?