«Они запомнят меня», — первая мысль, мелькнувшая у него в голове. Для человека, которому по роду своей деятельности предпочтительнее не иметь детей, это была единственная возможность увековечить себя. Кардинал может управлять делами из-за кулис в течение многих лет и в результате стать величайшей силой в этой самой древней из постоянно действующих мировых организаций, но через пять минут после его смерти никто, даже ученые схоласты из папской курии, не вспомнит его имени.
А вот если вам суждено услышать «Habemus papam!»…
Всю оставшуюся жизнь ему придется иметь дело с итальянцами. Всю оставшуюся жизнь придется вдыхать запах чеснока. Когда скончался его покровитель и друг, то часть его личности нашептывала ему сложить с себя полномочия и возвращаться домой, в Северные Альпы, чтобы вести тихое, незаметное существование.
Однако этого желала только часть его личности. Другая же ее часть… Годами он руководил делами из-за кулис. Получить возможность выйти на сцену и управлять открыто, быть замеченным, отмеченным было бы… приятно. Да и его коллеги-кардиналы недолго ломали голову, прежде чем остановить выбор на нем. Есть ли на свете большая честь, чем одобрение равных по положению? Они лучше, чем кто-либо, понимали, что означало избрание. Некоторые из них желали того же самого для себя. Пожалуй, желало большинство, но большинство желавших также осознавали, что не имеют шансов получить то, чего они хотят.
Выйти из тени, чтобы стать лицом Церкви, было непростой задачей для человека, который провел столько времени на заднем плане. Но он уже доказал, что может представлять Церковь перед обществом, когда был выбран, чтобы прочесть панегирик по усопшему Папе. Он написал прощальное слово на своем родном языке и затем перевел на итальянский. Итальянский не стал церковным lingua franca[4] каким когда-то была латынь, но, так или иначе, человек, не говорящий свободно по-итальянски, не мог рассчитывать на то, чтобы занять место святого Петра.
Да, он говорил медленно, не скрывая, что итальянский для него неродной язык, — что из этого? Это только облегчило задачу для переводчиков во всем мире. А произнесение панегирика по Папе означало, что люди по всему свету увидели его и узнали, кто он. Когда коллегия кардиналов собралась для избрания, то этот факт уже жил в умах некоторых из них.
Его правление не продлится столько же, сколько правил его предшественник, — при условии, конечно, что он не проживет за сто лет. Но, как когда-то говорил Ахилл, слава важнее, чем долгота дней. А Иоанн XXIII доказал, что не обязательно править долго,[5] чтобы оставить свой след в истории Церкви.
Второй Ватиканский собор[6] очистил вековые мхи с древа Церкви. Отказались даже от традиционной мессы на латыни. Не без причины, конечно. Кто в современном мире говорил на латыни? Римская империя давно канула в Лету, хотя церемониальное облачение кардиналов, ведущее происхождение от регалий византийского двора, могло создать впечатление, будто мало что меняется.
И все же перемены всегда порождали сонм требований еще больших перемен. Священнический сан для женщин? Разрешение на брак для священнослужителей? Лояльность к гомосексуализму? Одобрение абортов и контрацепции? Когда? Никогда? Мир в полный голос требовал всего этого. Мнение мира, однако, было изменчиво, словно положение флюгера, следующего за направлением ветра. А Церковь призвана была стоять за то, что правильно… чем бы оно ни было.
«Если перемены наступят, то благодаря мне. Если нет, то опять же благодаря мне, — размышлял новый святейший отец. — От меня зависит то, каким путем пойдут более миллиарда человек».
Он не представлял, зачем человеку могла понадобиться такая работа. То, что он сам ее хотел, точнее, хотела большая часть его личности, было правдой, несмотря на всю странность этого желания. Столько решений предстоит принять… И так мало времени.
