Какая-то таверна ближе к вечеру. Все они чем-то обеспокоены. Даже хозяин разволновался: он не ожидал, что вечером будет такое сборище. Посетители ели, пили, разговаривали, и не было похоже, что они собираются скоро уходить. Если они не уйдут, то ему придется зажечь светильники, а оливковое масло стоит недешево. А они так и продолжали запускать руки в миски с нутом[7] и тертым чесноком, которые он для них выставил, и ели все больше хлеба, и просили все больше вина. Один из них уже прилично напился…
Сейчас причина того, почему он пил, была вполне понятна. Смотреть в прошлое всегда просто. А в будущее? В те дни это называли предвидением. Был ли у него такой дар? Он помнил плохо. Но он почти забыл очень многое. Именно поэтому попытки проследить разные нити, сплетавшиеся в полотно памяти, не надоедали вовек.
Он пожалел, что в мыслях промелькнуло это слово — вовек. Он все-таки продолжал надеяться, что это не навсегда. Он был заперт здесь на очень, очень, очень долгий срок, но не навеки. Он не останется здесь навечно. Не могло быть такого.
Или могло?
Он был невыносимо голоден.
Ах да, таверна. В мыслях он снова туда вернулся. Вот тогда он голоден не был. Он уже съел свою порцию и выпил много вина, красного, как кровь.
Каково было вино на вкус? Он помнил сладость, помнил, как оно затуманивало голову… почти так же, как теперь любая пища. Но вкус? Вкус был воспоминанием воспоминания о воспоминании — до такой степени расплывчатым, что и вовсе перестал быть воспоминанием. Он забыл вкус вина, так же как вкус хлеба или нута. Но вот чеснок — чеснок он все еще узнавал.
Он помнил, какие ощущения были при пережевывании твердой пищи — какой бы она ни была на вкус — и как она превращалась в массу, которую было легко проглотить. Окруженный мраком, он почти улыбнулся: ему не приходилось заботиться о пережевывании чего-либо уже очень давно.
Так что же он только что вспоминал? Как легко мысли разбредались здесь, во тьме! Но ничего не поделать… Ах да, таверна. Вино. Ощущение чаши в руках. Напиток распространял аромат, почти такой же упоительный, как… Нельзя позволять мыслям двигаться в этом направлении, а то их будет уже не собрать. Голод был невыносимым.
Значит, таверна. Вино. Чаша. Последняя чаша. Он помнил, как произнес: «Сказываю вам, что не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в царстве отца моего».
Они кивали. Он не мог вспомнить, внимательно ли они его слушали и воспринимали ли всерьез. Как долго можно воздерживаться от вина? И что можно пить вместо вина? Воду? Молоко? Только в этом случае вы заработали бы несварение…
А он сдержал данное тогда обещание. Он держал слово дольше, чем предполагал, и даже дольше, чем надеялся. Он все еще держал слово и сейчас, по прошествии стольких лет.
Скоро, совсем скоро у него будет чем утолить жажду.
Если верить телевизионщикам, то можно подумать, что он — первый Папа Римский, который когда-либо выбирался. Его предшественник правил долго. Настолько долго, что никто из журналистов не помнил предыдущего избрания. Им, похоже, казалось, что ничего подобного раньше не происходило. Один из них — естественно, американец — по наивности заявил, что, мол, «нового Папу назвали вслед за предыдущим».
Он не был весельчаком, но в тот момент не смог сдержать смеха. Что, по мнению этого растяпы, означает римская цифра после его имени? Его назвали не вслед за предыдущим Папой, а вслед за пятнадцатью предшественниками!
В скором будущем ему предстоит решить, что делать с Соединенными Штатами. Слишком многие американцы полагают, что могут оставаться верными католиками, несмотря на то что пренебрегают канонами, которые им не по душе. Но чем они тогда отличаются от протестантов? Как бы сказать им, что так нельзя, иначе они автоматически превращаются в протестантов? Хорошо, что не приходится решать прямо сейчас, deo gratias.[8]
В этот первый день его правления произошло столько всего. Если этих событий недостаточно, чтобы переполнить душу человека, то ее вообще ничто не сможет переполнить. Скоро он научится быть Папой. Скоро, но не сразу.
Как будто в ответ на его мысли к нему приблизился маленький коренастый итальянец, даже не священник, а дьякон. Подойдя, он стал ждать, когда его заметят. Новый Папа уже видел этого человечка раньше, только не помнил, когда именно и сколько раз. Вернее, он помнил не то, что видел его, — этот дьякон был, пожалуй, самым неприметным из людей, — но помнил его присутствие по сильному запаху чесночных колбасок, который тот словно носил с собой.
