Внутри дом не походил на обычные английские дома. В центре его находился большой двухсветный зал, отделанный темным резным дубом. Широкая дубовая лестница вела к такой же балюстраде, опоясывавшей весь зал. К дубовому залу внизу примыкал белый бальный зал, за которым шли небольшая серая гостиная и красивый зимний сад с пальмами и скульптурными украшениями. Во всех этих приемных помещениях было много старинной мебели, мраморных столов, художественных ваз и других украшений, привезенных из петербургских дворцов. Тут же внизу находился и кабинет посла, выходивший окнами в сад, а также кабинеты советника и первого секретаря.
Во втором этаже вокруг дубового зала был расположен ряд комнат, частью для жилья, частью для служебных надобностей. Две угловые комнаты меньшего размера с окнами на улицу — желтая гостиная и коричневая столовая — были оборудованы для малых приемов. Здесь мы обычно устраивали чаи или завтраки для отдельных гостей или для небольших групп. По другую сторону дубового зала, окнами в полпредский сад и с чудным видом на Сады Кенсингтона, помещалась квартира посла. Состояла она из трех довольно нескладных комнат. В одной крайней комнате мы устроили спальню, в другой крайней комнате — мой частный кабинет, а средняя — длинная, сараевидная высокая комната — стала нашей столовой и домашней гостиной в одно и то же время. Моя жена потратила немало времени и усилий на то, чтобы создать в ней хоть некоторое подобие уюта, и в конце концов как будто бы успела в этом. Позднее мы пробили в столовой стену и сделали балкон, выходящий в сад.
Конечно, в нашей квартире были лестницы. Без лестниц вообще нельзя себе представить английского дома. Англичане уверяют, будто беганье но лестницам предохраняет от столь распространенного в их стране ревматизма. Оставляю это утверждение на совести англичан. В нашей квартире средняя и две крайние комнаты были расположен в разных плоскостях: чтобы из столовой попасть в спальню или кабинет, надо было спуститься на несколько ступенек.
На третьем этаже посольского здания, где было до десятка небольших комнат, жили главным образом те технические работники, которые непременно должны иметь свою резиденцию в посольстве. Во дворе находился маленький флигель, в нем обычно жили шоферы и уборщицы.
Дом был в общем значительно лучше Чешем-хауса, но все-таки не вполне удовлетворял нашим требованиям. Да и не удивительно: «Дом Харрингтона» был домом крупного английского магната. В нем в последние годы обычно жили четыре члена семьи Ричардсона и семнадцать человек обслуживающего персонала. Все в доме было приспособлено к такому составу обитателей. Нужды советского посольства были совсем иные. Кроме того, «Дом Харрингтона» был недостаточно велик: всего лишь около 30 комнат. Позднее, особенно во время войны, когда размах работы увеличился и численность штата возросла, нам пришлось снимать дополнительные дома.
Впрочем, в те дни конца 1932 г. посольский дом нам очень нравился. И одной из главных прелестей его были прекрасные Сады Кенсингтона. Выйдя из посольства, мы уже через пять минут попадали под столетние буки и липы. Часами бродили мы по парку, любуясь его клумбами и рассматривая его достопримечательности. Больше всего времени мы проводили около прелестного Круглого пруда, где всегда было так много уток и чаек и где стар и млад занимались пусканием игрушечных корабликов и лодок. Здесь было всегда живо, весело, много забавной беготни, много детского крика и смеха. Моя жена со свойственным ей темпераментом быстро включалась в царившую около Круглого пруда атмосферу. Особенно ее волновали бумажные змеи, которых много запускалось как раз в этом месте. Как-то однажды она даже купила себе такую игрушку. Однако дальше слов дело не пошло: все-таки ее несколько связывало положение «амбассадриссы»…
Кенсингтонский дворец стоял тут же, в двух шагах от Круглого пруда, сумрачный, полузабытый, как старый царедворец в отставке. В нем никто не жил, и за 6 пенсов всякий желающий мог обойти его залы, хранившие на себе далекий отблеск ушедших эпох.
Да, в те первые дни пребывания в посольстве я был доволен своей новой резиденцией, особенно царившей вокруг тишиной. Тихо было на земле в тени вековых деревьев Кенсингтона{2}. Тихо было в небе, в котором не появился еще ни один самолет. Тихо было на «частной» улице. Тысячеголосый гул мирового города не проникал сюда, в этот фешенебельный «квартал миллионеров». И часто, стоя с женой у окна нашей квартиры, я со смешанным чувством изумления и радости повторял:
— Точно в деревне. И ведь подумать только — мы находимся и центре восьмимиллионной столицы!
Но, конечно, гораздо больше вещей меня интересовали люди. Наши советские посольства в описываемый период везде отличались крайне ограниченной численностью персонала. Пожалуй, нигде это не бросалось так резко в глаза, как в Лондоне. В самом деле, в этой самой мировой из всех тогдашних мировых столиц мировая держава СССР имела в 1932 году всего лишь семь дипломатических работников, внесенных в лист Форин оффис! Сюда входили также торгпред и его заместитель — стало быть, чисто дипломатических работников было только пять человек. В то же время Япония и США имели в Лондоне по 20 человек дипломатов, Франция — 18, Италия — 15 и даже Дания и Сиам — по 9. Буржуазные государства обычно страдают излишней перегрузкой своих дипломатических штатов: там нередко сынки богатых людей (иногда даже без жалованья) ради корысти или ради «положения» приписываются к посольствам в качестве атташе, секретарей или советников. Советское государство в 30-х годах представляло как раз обратную картину. Причины тут были разные, одна из них — жесткий режим экономии, проводившийся с особой строгостью, когда речь шла о расходовании иностранной валюты или золота, нужных для финансирования пятилетних планов. К тому же тогдашний нарком иностранных дел М. М. Литвинов не любил тратить деньги зря — ни свои личные, ни государственные.
