Садитесь, пожалуйста. Это все ваши вещи? — спросил он Лебедева.
Лебедев промолчал.
Все это изъято у вас с соблюдением надлежащей формы, — разъяснил Козинцов. — Соблаговолите поставить вот здесь свою подпись. Ваш отказ, вы понимаете сами, практического значения иметь не будет.
И пододвинул к нему заранее заготовленный протокол.
Вы видите, — Лебедев показал свою руку, — мне прежде всего необходима перевязка. И, кроме того, я голоден. Это длится уже два дня. Пока меня как следует не накормят и не сделают перевязку, я ни на какие вопросы отвечать не буду.
Козинцов тихо вздохнул.
Ах, эта бесчувственность! — Он сострадательно сдвинул брови. — Забыть на столь долгое время. Прошу верить, что я лично к этому не причастен, мне доложили только час тому назад. Вы правы, тысячу раз правы, я не имею оснований утруждать вас разговорами. Я прикажу, вас отведут обратно. Впрочем, — сказал он с надеждой, — если бы вы согласились подписать протокол, вас можно было бы перевести в лучшее, в более приспособленное для отдыха помещение. Как подследственного.
А так — вы останетесь пока «задержанным». У нас же для задержанных рацион отвратительный и все комнаты, извините, вроде вашей. На содержание нам ассигнуются самые скудные средства.
Крысы меня не беспокоили, — проговорил Лебедев. Козинцов опять вздохнул.
Вышучиваете? Что же, действительно, крыс только у нас и не хватает. Слов нет, очень скверное помещение. Чем вас кормили? Черным хлебом? Конечно. Кухни у нас здесь нет. А может быть, вы все-таки согласитесь? Ведь это три минуты. И вас можно будет уже перевести в тюрьму. Там регулярное питание, врач…
Лебедев усмехнулся: заманчивую сделку предлагает этот жандарм. Но в самом деле, что же лучше: оставаться здесь, в подвале, или переходить в тюрьму? Третье исключено — на волю не выпустят.
Суть дела вся в том, — продолжал полковник, прижимая указательным пальцем бумажник Лебедева, лежащий на столе, — суть в том, что, согласно вашим документам, вы — Плотников. Василий Иванович Плотников.
Я Плотников не только по паспорту, — сказал Лебедев. — Это и есть моя подлинная фамилия.
А другая?
Другой не имею.
Не-ет, — нараспев и как-то умоляюще даже протянул Козинцов. — Не-ет! Не обижайте меня предположением, что я так наивен. Давайте станем разговаривать по-серьезному. Недолго, две-три минуты, но по-серьезному. Почему бы вам не признаться сразу, что вы Буткин? Семен Аристархович Буткин. Внесем эту фамилию в протокол и расстанемся до той поры, пока вы не будете чувствовать себя лучше.
И, слегка кося глазом на шпика — тот опять мигнул мясистым веком, — полковник стал ждать ответа. Лебедев, храня на лице полную безмятежность, размышлял. Слова Козинцова его озадачили. Как это понимать? Шпик выслеживал Буткина и прозевал? А Лебедев попался вместо него. Вот уж горькая ирония судьбы: подменить собою этого человека! Неужели здесь, в жандармском управлении, нет его фотографии — ведь тот дважды уже арестовывался — и Козинцов в самом деле уверен, что перед ним сидит Буткин? Но если действительно завязалась такая путаница, пожалуй, хуже не будет — согласиться с
Козинцовым. Этим будет отвлечено внимание жандармов от поисков настоящего Буткина. И хотя Лебедев его не любит, страшно не любит, но Буткин агент Союзного комитета партии — и можно ли не помочь ему исчезнуть? Проигрыш возможен только в том случае, если Козинцов затеял какую-то игру, которую Лебедев пока не может разгадать…
Я уже сказал, что моя фамилия Плотников, и никакого Буткина я не знаю, — выдерживая самый равнодушный тон, проговорил Лебедев.
Не смею продолжать наш спор.
Козинцов указательным и средним пальцами изобразил шагающего по столу человечка, так добрался до папки, завязанной тесемками, пододвинул к себе, не торопясь развязал и достал из нее фотографическую карточку.
Тогда — не знаете ли вы этого человека? — и Козинцов быстро повернул к нему фотографический снимок, сделанный с Буткина.
На этот раз Лебедев не смог полностью овладеть собой, так стремителен и неожидан был вопрос полковника. И, хотя он ответил по-прежнему спокойным и ровным голосом, веки у него дрогнули и щеки слегка покраснели.
Нет, я никогда его не видел.
Вы не хотите назвать его имя?
Нет, я его не знаю.
Козинцов опять пальцами изобразил шагающего человечка.
А если я вам сделаю с ним очную ставку? Я надеюсь, что тогда или вы назовете его фамилию, или он назовет вашу.
Шпик, все время неподвижно и молча сидевший у стены, не удержался, радостно всхлипнул и потер свои огромные ладони. Это помогло Лебедеву. Полковник бросил на шпика быстрый осуждающий взгляд и не заметил, как снова непроизвольно дрогнули у Лебедева веки: «Вот как. Значит, Буткин тоже попался. Выдержит ли он?»
Лебедев устало поднялся.
Господин полковник, я больше не произнесу ни одного слова, пока меня не перевяжут, — твердо проговорил он.
О боже мой! Конечно. Простите, бога ради! — воскликнул Козинцов. — Мы очную ставку можем сделать и завтра, и даже с участием этой бабы, как ее, Фаины Егоровны. Я сейчас же распоряжусь прислать фельдшера, но вам, извините, пока, как задержанному и отказавшемуся назвать свою фамилию, до установления таковой придется вернуться в прежнюю камеру.
Козинцов позвонил в колокольчик. Явился дежурный офицер.
Сопроводить арестованного на прежнее место. Лебедев повернулся и пошел к двери, у которой с
примкнутым штыком стоял часовой. Козинцов вышел из-за стола и догнал Лебедева.
Ничего не поделаешь — служба, — сказал он, словно бы оправдываясь.
Грязная служба…
Но Козинцова это ничуть не смутило.
А не правда ли, ловко работают мои люди, господин потрясатель основ государственной власти? Сколько вам удалось погулять у нас на свободе?
К Лебедеву тотчас же приблизился прежний замызганный жандарм.
Руки за спину! Идите уперод, — скучно сказал он, вытаскивая из кобуры револьвер.
Едва дверь закрылась за Лебедевым, Козинцов гневно набросился на шпика:
Буткина прозевал… На черта тебе нужно было хватать этого? Не для того же он приехал сюда, чтобы ночь у старухи провести. Видишь — новый, надо было проследить, куда пойдет.
Шпик вскочил, растерянно моргая глазами.
Иван Александрович! Но я ведь вам докладывал: потерял его вовсе, бродил, бродил по саду, стал в другую дырку вылезать — и он тут. Ну, меня и подняло…
«Подняло»! Вот я тебя за это «подниму» хорошенько… Следи теперь снова за домом этой бабы. Да в сто глаз, не так, как было! И снова Буткина мне найди.
Виноват. Но ведь если взять бабу на очную ставку… Козинцов посмотрел на шпика изумленно. Тихо
вздохнул и, мешая в голосе ласку со злостью, прошипел:
Осел! Да никакой очной ставки с нею и быть не может. Какой же дурак станет делать это? Мы и так выясним, что это за фрукт. Ступай. Да в другой раз не будь таким прытким.
Лебедев медленно шел, ощупывая взглядом каждый вновь открывающийся поворот — не сулит ли он какой возможности к побегу. Но всюду холодно блестели штыки и, едва он поворачивал голову в сторону, сзади раздавался тягучий возглас жандарма:
Смотреть уперод! Идите прамо.
Бежать… Бежать обязательно! Сегодня, завтра, через неделю или немедленно — но искать и искать, не упустить даже самой малейшей возможности. Эта мысль заполняла Лебедева теперь целиком. Он никогда и ничего не любил выжидать бездеятельно. И уж тем более нелепо было бы ждать, что свобода придет к нему по милости полковника Козинцова. Надо взять ее самому! Ему вспомнились побеги Веры Фигнер. Лебедев всегда восхищался ею. Находчивость, смелость и порой переходящая всякие границы дерзость. Именно дерзко в таких случаях надо действовать!
