Физика в ее время сделалась довольно странной, но еще недостаточно странной для рутинного путешествия во времени. Человечество еще не познакомилось с другими разумными существами, и Янине не пришлось более столкнуться со сборщиками временного утиля. Жизнь ее к концу сделалась удивительно рутинной.

Тем не менее она хорошо распорядилась своим временем. Исследования привели ее к новым представлениям о влиянии скорости движения на время в пути, а также существованию серьезных, подчиняющихся суточному ритму расстройств, коренящихся в основе десятка умственных и физических болезней. Коллеги — хронобиологи с каждым годом все более расширяли области применения.

Откинувшись на спинку кресла, она положила ноги на стол и отправила в рот пластинку жевательной резинки.

Физика все догонит, и физиология будет готова.


Перевел с английского Юрий СОКОЛОВ


© Heather Lindsley. Where the Time Goes. 2009. Печатается с разрешения автора.

Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's SF» в 2009 году.

Юлия Галанина
Зверинец

Иллюстрация Владимира ОВЧИННИКОВА


Вдоль стены осторожно пробиралось Умное Слово, поджав хвост и семеня мохнатыми лапками. Может быть, это была Квинтэссенция. А может, еще что — хвост-то оно поджало, а Мякиш и так был не очень силен в распознавании Умных Слов. Сюда они редко забредали, боялись.

Не зря боялись-то. Пацаны такое поймают, на хвост наступят — оно всеми своими ста ножками землю скребет, мяучит жалобно и ядом плюется. Только недалеко — все штаны оплюет, а обидчикам хоть бы хны. Ее яд только на культурных действует.

Интересно все-таки, что за Умное Слово в лачугу тетушки Пакли пожаловало? Сосед тетушки, мясник, хвалился, что умеет их читать и различит с первого взгляда, только Мякиш ему не верил: где бы это он научился? Таких грамотеев в их околотке не водилось: чтобы правильно знать культуру.

У них все по-простому, тетушка Пакля буквы даже не складывает — выметает с руганью за порог, если забегут. Как начнет метлой махать и материться — буквочки пулей улепетывают. Она сказала как-то Зяблику, когда в добром настроении была: они опасные, один вред. Мозги только забивают. Картинки куда как завлекательнее. А для букв школа есть, оплот культуры, пусть там и сидят, не высовываются.

Мякиш-то любил потихоньку буковками баловаться. На заднем дворе, пока никто не видит, наловить их полное ведро и слова лепить. Обыкновенные. «Каша» там или «небо». Или еще чего, что на глаза попадется. Слова получаются коротенькие, юркие, шмыг — и нету. Или снова на буквы распадутся, ежели неправильно слепил, и уже так, врассыпную, деру дают, как кто горох рассыпал. Главное, чтобы никто из пацанов не увидел: они любят похабными словами баловаться, налепят их криво-косо и ржут, по земле катаются. А Мякишу стыдно.

В школе так играть не получается. Там слова-то сушеные, в букварях на булавки пришпиленные. И буковки с мылом вымыты: от этого они не скачут, трепыхаются лишь по коробочкам. Играть ими неинтересно — слова совсем дохлые выходят, одно расстройство.

А чуть поживее слепишь: учителка засечет и — хрясь! — указкой по парте: некультурно. И пухлые щеки гневно дрожат. Нельзя ведь говорить «булок нажрался», нужно «отведал мучных изделий». Правда, это она в школе только культурная, после школы обычная, как все. Мякиш отродясь не видел, чтоб она мучных изделий отведывала: лопает пирожки, только за ушами трещит. Разве что жирные пальцы платком вытирает, не об одежду.