– Но ведь для этого надо победить, – заметил полковой комиссар Омелин. – А как раз это казакам Пугачёва не удалось, не смотря на колоссальное численное превосходство над карательными армиями Бибикова, де Колонга и Суворова.
– Для этого с вами отправятся комбриг Кутасов с группой офицеров РККА, – сказал Бокий. – Вы познакомитесь с ним непосредственно после нашего разговора.
– Значит, я с военно-политическим составом буду отвечать за моральный дух армии Пугачёва, а комбриг Кутасов со своими офицерами – за его боевую выучку, – подвёл итог Омелин. – Всё понятно.
– Тогда осталось последнее, – Бокий поставил стакан с чаем на обитый зелёным сукном стол, – вы должны это знать. Дороги назад у вас нет. И отказаться вы не можете.
– Об этом, товарищ Бокий, – как обращаться к одетому в офицерскую форму НКВД без каких-либо знаков различия Бокию, Омелин не представлял, а потому решил назвать просто по фамилии, – я и не думал.
– Отлично, – поднялся на ноги Бокий и протянул Омелину руку.
– Служу трудовому народу, – ответил тот, пожимая её, после чего отдал честь.
– Можете быть свободны.
Глава 1.
Поручик Ирашин.
– Со своими воевать, – сказал мне поручик Озоровский, командовавший третьим взводом нашего эскадрона, – не слишком приятное дело.
– Какие они тебе свои, – отмахнулся я. – Казаки даже русскими себя не считают.
– Всё равно они подданные российской короны, – стоял на своём Озоровский.
– Не забывайте, поручик, – заметил премьер-майор Ерышев, – что казаки подняли восстание против короны и империи. Поле этого они перестали быть для нас своими. Советую вам это запомнить.
Это был наш последний обед в полковом офицерском собрании перед выступлением на подавление восстания «маркиза Пугачёва». Все разговоры, естественно, были посвящены предстоящей кампании против казаков. Секунд-майор же особенно лютовал из-за того, что его поставили командовать маршевым эскадроном, сформированным для пополнения убыли полка.
– А по мне так им просто головы запудрили, – возразил ему Озоровский. – А сами казаки ни в чём не виноваты. Они ведь считают, что воюют за царя Петра Третьего, а не против самой империи.
– Весьма опасное заблуждение, – заметил премьер-майор Брюсов. – Как бы то ни было, а корпус генерала Кара пугачёвцы разгромили, более того, часть войск перешла на сторону восставших. Не только солдаты, но и офицеры. Они, думаю, заблуждались столь же опасно, как и вы поручик.
– Во мне, господин премьер-майор, можете быть уверены, – резче, чем следовало бы ответствовал Озоровский. – Я на сторону пугачёвцев не перейду и людей не переведу.
– Я в вас, поручик, не сомневаюсь ни в малейшей степени, – спокойно сказал ему Брюсов и от мирного тона его Озоровский густо покраснел. – Равно как и во всяком офицере нашего полка.
– А всё же, мы превращаемся в неких карателей, не находите? – поинтересовался поручик Самохин, давно заслуживший славу балагура, частенько выдающего довольно опасные шутки.
– Ротмистр, – тут же осадил его Ерышев, – оставьте ваши шуточки. Они неуместны!
– И, правда, Василий, – кивнул Брюсов, – не стоило бы так резко выражаться.
– А что такого? – притворно удивился Самохин. – В семидесятом громили Барскую конфедерацию, как ни крути, а воевали на чужой территории, решая чужие внутренние проблемы. А теперь и вовсе…
– Довольно, – холодно оборвал его Брюсов, и лично мне стало несколько страшно от тона, каким он это произнёс. – Довольно, ротмистр. Вы и без того наговорили слишком много. Здесь, в собрании, все свои, однако услышь вас кто за их пределами, вы вполне можете загреметь в тайную канцелярию. Это станет чудовищным пятном на репутации всего нашего полка. Вы это понимаете?
– Понимаю, – кивнул Самохин. – Понимаю.
Я в очередной раз подивился умению нашего командира пристыдить даже такого показного циника, как поручик Самохин.
На этом большая часть разговоров в собрании стихла. По крайней мере, о будущей кампании против восставших казаков никто не сказал ни слова.
Путешествие из Польши в Казань в январе-феврале месяце, да ещё и ускоренным маршем – то ещё дело. Мы сутками не покидали сёдел, ели-пили и даже спали, не слезая с коней. Такой безумной гонки не было даже когда полк в спешном порядке перебрасывали на польско-российскую границу перед самым выступлением Барской конфедерации. Тогда хоть давали дважды в сутки спешиться и ночевали мы в деревнях, часто занимая их целиком. Теперь же нам оставалось лишь провожать польские, а после и наши, родные, селенья угрюмыми взглядами, проезжая мимо. В середине февраля к нам присоединился маршевый эскадрон секунд-майора Ерышева. Тот становился ещё более мрачным, когда видел карабинеров своего эскадрона под командованием премьер-майора Брюсова. В общем, настроение в полку царило не самое лучшее. Командир нашего полка это понимал, однако, по словам того же Брюсова от каких-либо действий воздерживался.
– Он считает, что первые бои поднимут нам настроение, – говорил премьер-майор.
– Это при условии, что мы разгромим казаков, – заметил язвивший из-за дурного настроения вдвое против обычного поручик Самохин.
– Ротмистр, не начинайте, – умоляюще глянул на него Брюсов, которому просто надоело увещевать неисправимого циника.
– Я в смысле, что мы казаков не разгромим, – быстро нашёлся Самохин, – а просто разобьём в сражении, и часть их отступит с поля боя. Согласитесь, господин премьер-майор, это не так поднимает боевой дух, как полный разгром вражеской армии, не правда ли?
– Конечно, – кивнул Брюсов. – Но вам стоит взять на заметку, ротмистр, что от помещения под арест за ваши дерзкие высказывания вас спасает только одно.
– И что же? – не без интереса спросил Самохин.
– Отсутствие помещения, куда вас можно было поместить, – вполне серьёзно ответил ему Брюсов.
Второго марта полк наш прибыл в Казань.
Но и тут отдохнуть нам толком не удалось. Не успели мы разместиться на временных квартирах, где раньше стоял Казанский кирасирский полк, который почти в полном составе вот уже несколько лет воевал за Дунаем в армии генерала Петра Александровича Румянцева. Собственно, в Казани остался лишь неполный эскадрон, составленный из солдат и офицеров, которые по тем или иным причинам не смогли отбыть вместе с полком на войну с Портой. Командовал ими седоусый поручик Роман Лычков, поднявшийся с самых низов и до восстания числившийся полковым квартирмейстером. Не смотря на это, колоссальный опыт у него был просто колоссальный, ибо начинал карьеру он вахмистром ещё в одном из голштинских полков при настоящем Петре III.
Не смотря на спешку, полтора дня отдыха нам выделили. Ведь нельзя же, на самом деле, держать людей в сёдлах днями напролёт, а после, едва они прибыли к месту назначения, вновь загонять на коней. В конце концов, можно и лошадей так угробить, про нас я уже молчу, а они больших денег стоят. Потому-то нам – и людям, и лошадям – дали эти полтора дня отдыха. Лучше бы сразу погнали в Прикамье, воевать с пугачёвцами.
Всё дело в том, что в Казани обреталось довольно много офицеров из разбитых казаками полков. Большую часть времени они были предоставлены самим себе, а потому предавались пьянству и распутству, если было на что. Те же, у кого не было денег на это, старались прибиться к компании тех, у кого они были. Так и образовывались не слишком приятные сборища офицеров, пьющих дни напролёт и вспоминающих свои поражения.
В одну такую компанию нежданно-негаданно попали мы с поручиком Озоровским и Самохиным. Собственно, именно Самохин подбил нас отлучиться с квартир полка и погулять по Казани. В его устах это означало прогулку по питейным заведениям самого разного пошиба – чем меньше денег оставалось у нас в карманах, тем хуже, соответственно, становились трактиры и кабаки, куда мы перекочёвывали, подобно диким татарам, в столице былого ханства которых мы сейчас находились.
