Это в основном всякие эскизы на стенах и скромная домашняя обстановка. Ну, там, го-пые лавки, дырявая печка, на которой стоят подшитые кожаными заплатками валенки художника, здоровенный пустой кованый сун-. А самый ценный экспонат — это мольберт I рой самой неоконченной седьмой картиной из великой серии — всемирно известной, но неизвестно куда пропавшей. Да и еще в кувшинчике — засохшие кисти, которыми не была закончена картина.
В этот раз мы должны были отвезти в Малеевский музей скворечники, которые сколотила в школьной мастерской наша первоклассная мелюзга на уроках труда. Наш Бонифаций говорил дорогой, что художник Малеев очень любил всяких диких птиц, особенно скворцов и синичек. И у него в саду было полно скворечников. И надо сделать так, как было в саду при его жизни и творчестве. Чтобы звенели птичьи голоса.
Мы спустились в школьный подвал, где размещались наши мастерские. Еще на ступенях услышали печальные звуки флейты. Наш трудовик Иван Ильич — тоже фанат. Все свободное время он музицирует в своем подвале. И мы уже привыкли, что во время уроков до нас иногда доносятся грустные мелодии. Оно и понятно: невеселое это занятие — приучать нас к полезному труду.
Иван Ильич отложил флейту и выдал нам по кривому скворечнику.
Я б в таком жить не стал, — сказал Алешка. — Впрочем, наш родной дом не лучше.
Какие есть, — печально согласился Иван Ильич и снова взялся за флейту.
На платформе Бонифаций купил пакет орехов — на дорожку. Когда мы уселись в вагоне, Алешка положил свой скворечник на колени и из озорства, распечатав пакет, высыпал в круглую дырочку-леток все наши орехи. И всю дорогу запускал туда свою узкую ладошку.
Бонифаций всю дорогу говорил о том, что в последние годы к творчеству художника Малеева появился большой интерес. Особенно за рубежом, в Европе. И если при жизни его творения не очень ценили, то теперь поняли, как были к ним несправедливы. Такое часто бывает в мире литературы и искусства, говорил Бонифаций, безуспешно пытаясь время от времени запустить руку в Алешкин скворечник за орешком — рука не пролезала. И моя — тоже.
Только время указывает достойное место творцу в истории, говорил Бонифаций. И вот теперь творческое наследие художника возвращается к людям. И мы тоже должны в этом процессе участвовать. Должны помочь исправить эту историческую несправедливость и развесить в саду скворечники.
— И подмести пол в его доме, — лукаво добавил Алешка с набитым ртом.
Вскоре мы сошли на дальней пустынной станции.
Был хороший осенний день. Солнечный, теплый, веселый. И когда мы шли лесной тропой к Малеевке, то все вокруг нас было в золотых и синих тонах. Золотая листва и синее небо. И прекрасная загородная тишина. Только сухо шуршали под ногами листья. И щебетали всякие птахи.
Мы подошли к музею.
Это была самая обычная деревенская изба. Не отмеченная печатью гения. А отмеченная беспощадным временем и невниманием народа к своему историческому достоянию. Так Бонифаций говорил, когда мы остановились у запертой калитки.
Дом и правда был отмечен беспощадной старостью. Краска на железной крыше облупилась. Наличники, резные и разноцветные, осыпались трухой. Изо всех щелей между шершавыми бревнами торчала и неряшливо свисала лохматыми прядями пакля.
Это птицы, — сказал Бонифаций, — они выщипывают ее для своих гнезд.
А теперь они будут ее выщипывать, — сказал Алешка, — для своих скворечников.
Единственно, что радовало глаз, это чисто вымытые окна, которые так и сияли от яркого солнца. И еще радовало то, что местная администрация установила в музее охрану и сигнализацию. Изыскала средства.
Бонифаций нажал кнопку звонка, и из дома вышел парень в форме охранника. У него было все путем: здоровенный рост, дубинка, газовый баллончик, наручники. И рация в нагрудном кармане. И вышел он не один, а в сопровождении лица кавказской внешности. Лохматого, с громадным пышным хвостом и белоснежными клыками — каждый величиной с палец.
