Надсадно шарманка сипит
про сопки, что мглою покрыты.
И наши карьеры в степи
хранят сновиденья убитых. Год 53-й. Весна!
Рыдает старуха в ракитах.
В садах и в руинах страна
Ничто до сих пор не забыто. ***
Вот это ночь - продрогшая, что пробы
морозу негде ставить, а из сфер,
как из ведра, по крышам и в сугробы
материально хлещет рыжий свет.
Свирепые свирели полнолунья
свистят метелями над спящею землёй.
Не то чтобы весь мир ополоумел
или приснился сон кому какой.
Но оживают тени неживые,
по мостовым безвременным скользя,
и в подворотнях псы сторожевые
вбирают небо в ноздри и в глаза.
И в очертаниях, очерченных нерезко,
проступят вдруг окно,
дорожка,
шлак
Да как припомнится знакомая окрестность
и женский шаг ***
Обрушится красою - невозможной,
как ливень, листопад или грачи.
И припадёт - целебный подорожник,
таким прохладным сердце бы лечить
от всплеска плеч - до обморочных яблонь
Щедра, щедра - до зябнущих лугов,
раздетых сенокосом под сентябрь,
до слишком скорых, ранних поездов.
Ах как щедра - до слёз необъяснимых,
вся из того, что мучило да жгло.
Так невозможна - будто бы приснилась.
Проснулся - вправду лето отошло.
Но мне ли сон приснится снова странный,
в котором нет невозвратимых дней.
Прощай, прощай!.. Остался запах пряный -
и он уйдёт, чтоб вспомниться поздней. ***
А.Б.
Рассвет. Глазастая луна
скользит над сумрачной аллеей.
Опять запойная весна,
бессонница и лёгкость в теле.
Промозглый ветер горячит,
кровь разгоняет в дряблых жилах.
На пустырях кричат грачи
о вечном обновленье мира.
И так легко быть молодым -
так радостно, так незнакомо
обжечься взглядом голубым,
к губам прижаться ледяным
и вдруг понять, что ты любим. ***
Тяжёлая набухшая луна.
Над майской полночью знобящий запах цвета.
И яблони стоят в воде букетом,
и спит разлив у самого окна.
В голубоватой рыжей полутьме
столбы огней, вселенское затишье.
И только капли чиркают о крыши -
считают жизнь. Я тоже - но в уме. ***
О, захолустная тоска!
Она задушит здесь любого.
Шнуром, свисающим с крюка,
завьётся в дуло у виска -
вот зрак всевидящего Бога! Кричи - никто не прибежит.
Зови - кому ты нонче нужен?
На костылях вторая жизнь
за водкой хлюпает по лужам. Эй, инвалид, и я с тобой!
Ты не останешься внакладе -
всей заковыристой судьбой
прибавку к пенсии оплатим. Твой Кёнигсберг и мой Афган,
Летит по вычурному кругу
трясущийся в руке стакан -
ввек недопитые сто грамм -
от друга к другу. И с каждым днём тесней кольцо,
всё бойче лживые преданья,
и всё слышнее пред концом
тех недобитков ликованье. ***
Среди высохших трав над обрывом
занялся мой неяркий огонь,
и летит его сизая грива
журавлиному клину всугонь. Вот и осень. На глинистом склоне
выгибай на прощанье смелей
этот рвущийся в небо сосонник -
и крылатые гусли полей. Пусть шумят, пусть гудят, пусть рокочут -
пусть округу от грома трясёт!
Далеко ли далече меж кочек
золотую иглицу несёт? Это юности быстрые кони
превращаются в розовый дым
Ты, конечно, их тоже догонишь,
заарканишь у первой воды. Всё там будет, да всё ли там станется?..
Утро вечера не мудреней,
и не звонче на выцветшей раннице
зов летящих вдали журавлей, где, фуфайку на плечи набросив,
между пеплом костра и зари
ты когда-то курил папиросы -
просто так лежал и курил. ЖУРАВЛИ
А. Карину
Пустое утро пасмурного дня,
а на дворе ледком уже запахло.
И над равниной, низенькой и чахлой,
вожак свою колонию поднял.
И - с мягкой кочки прыгнув в небеса,
и - молодняк на случай примечая,
он полетел, поплыл, крылом качая, -
и дрогнули у стаи голоса:
курлы-курлы А мы бежим Скорей за ней бежим -
нам, босотве ленд-лиза, непонятно,
зачем вожак поворотил обратно,
идёт на нас вдоль высохшей межи.
Идёт на нас. И плачет. Боже мой!
Мы удивлённо пятимся к забору.
Но караван кольцом взмывает в гору.
"Курлы-курлы" несётся над землёй сквозь заполошно-рваное "динь-дон" -
динь-дон динь-дон!.. -
в каком-то гибельно-червонном озаренье -
через войну и через мой детдом,
парящий над вселенским разореньем
от ранних звёзд рабфаковской Москвы
до рудников и вышек лагспецстроя
Давно ль они позаросли травою?
Но всё туманней их рубцы и швы,
всё дальше, выше чёрные следы
Ах, пахари воздушной борозды,
Ах, журавли, чего без вас я стою?!
Я - человек, покуда в небе вы.
МЕТАМОРФОЗЫ
Ночь так темна, что в десяти шагах
сплошной стеной загадочная бездна.
Тугие травы тянутся к ногам,
затишье давит тяжестью железной.
Ночь так темна, что хочется кричать -
авось хоть чей-то голос отзовётся.
Подмокший ельник цапнет сгоряча -
и сердце кувыркается в колодце. Колючий лес пронзил тебя насквозь,
он дышит мхом, густым настоем хвои,
он фыркает в прогалине, как лось,
и ёжится опасливым покоем.
Его хребет окутан млечной мглой,
во лбу - звезда, кровь запеклась на лапах.
И он ползёт, змеится над землёй,
как будто вверх, а всё равно на запад. Плывут стволы, плывёт тяжёлый дым,
скрипят верхи и чавкают коренья.
И ты плывёшь, и ты ползёшь по ним,
по мордам луж, по слякоти осенней.
Лицо залито едкою росой,
в глазах туман, а горло - листьев шорох.
Ты прорастаешь радостью босой -
и буреломом спишь на косогорах.
Ты - как цветы, ты - сгусток белых роз
и зов лощин, и сумрачные чащи Глухая полночь - час метаморфоз,
нечистый дух, ощерившийся ящер. ***
Анюте
Зеркальный плёс зари вечерней.
Песок от влаги потемнел.
Спит над притихшею деревней
нарядный облак в вышине. Он между вечностью и нами
завис в незримой пустоте
и золотыми куполами
двоится в выпуклой воде. К нему в белёсом промежутке
прижалась стайка старых хат
и безалаберные утки
под берег илистый скользят. И над зелёною рекою
такая Божья благодать
Но обмелевшему душою
её, пожалуй, не признать.
МОСКВА

Тревожный гул

***
Листвы взволнованная речь
Ошеломляет, нарастая:
На этот ветер можно лечь
И долго мчаться, не взлетая,

Легко сминая гребни волн,
Сбивая лиственную пену,
Зелёный гул со всех сторон
Вбирая постепенно… Пока в душе ещё темно,
Блуждает, словно свет в кристалле,
Всё то, что произнесено
Листвы закрытыми устами - Всё то, что обретает слог
Вблизи молчанья, между строк. Но если настигает страх
И даже защититься нечем -
На всех немыслимых ветрах
Распустятся полотна речи: Спасти, утешить, оберечь,
Дать мужества на ополченье:
И небо - речь, и поле - речь,
И рек студёные реченья. ***
Сквозная память, тайная беда,
Извечное кочевье в никуда… Бессонницы зелёная звезда
Бессмысленно горит в пустых осинах,
И низко-низко виснут провода
Под тяжестью вестей невыразимых: И острый скрип несмазанных колёс,
И полуптичьи окрики возничих,
И сладковатый вкус кровавых слёз,
Из ниоткуда в памяти возникших, И слабый крик младенца, и плащи,
Трепещущие рваными краями,
Безмолвно раздувающие пламя
Нощи… Ты знаешь всё. Раскрыты небеса,
Как том стихов, но смятые страницы
Сияют так, что прочитать нельзя,
И силятся вздохнуть и распрямиться. ***
Когда в распахнутый закат
В Господень улей
Два белых ангела летят
В тревожном гуле, Глубоко в небе выводя
Две параллели:
Финал растраченного дня,
Конец апреля, - Тысячелетняя тоска
Любви и света
Бьёт прямо в сердце, как река
О парапеты. Венецианская вода
Бессмертной жажды
Нам отвечает: никогда! -
На всё "однажды…" И сердце плещется не в такт -
Ладони ранит,
И всё обманчиво, да так,
Что не обманет. ***
Охрана вооружена,
Дорога в белый сумрак брошена.
Вокруг такая тишина,
Что от неё не жди хорошего. Январский холод зол и слеп,
И вполдороги - одинаково -
Кривая мельница судеб,
Крутая лестница Иакова. По оба выросших крыла,
Куда бы злая блажь ни целила,
Зима в беспамятство слегла -
И ни кровинки на лице её. Но с облаков наискосок -
Тонюсенький, вздохнёшь - и нет его,
Трепещет русый волосок
Луча залётного, рассветного Помилосердствуй же! И впредь,
Где горя горького напластано,
Не дай соблазна умереть,
Не допусти соблазна властвовать. ***
Вспомнил - и промолчи,
Вздрогнул - и успокойся.
Ангелы на покосе
Точат свои лучи. Искрами бьёт по коже
Их незнакомый смех:
Гости-то не из тех
Мест - из других, похоже… Песенок не поют,
Мёда на хлеб не мажут.
Лезвия отобьют -
То-то травы поляжет! ***
Переживя глухое бездомье,
Вёрсты тоски,
Берёшь ли нынче крошки с ладони,
Пьёшь из горсти? Званая столькими именами -
Всё ль налегке?
Таешь ли, словно заря в тумане,
Снег в молоке? Да, неизменно, по-детски робко,
Пряча лицо,
Ни одного не забыв урока -
Любишь, и всё. Ибо восстанут они из праха -
Пепел грести,
Где же им будет прильнуть без страха
К свету в горсти? ***
Город холодом набит,
Как мешок хрустящей ватой.
Не туманит, не знобит,
Но пылаешь виновато: На рождественский мороз,
На крещенские оковы
Столько радости пришлось -
Нестерпимой, родниковой, Обжигающей уста,
Занимающей дыханье,
Как дитя, или звезда,
Или свет под слабой тканью, Ежедневной суеты,
Наспех сотканной вручную
За мгновенье до беды,
За полшага в жизнь иную… ***
Смотрите, спящие, смотрите же,
Как звон гуляет в граде Китеже,
Расшатывая окоём
В смятенье яростном своём! Смотрите, если вы не слышите,
Как волны, молниями вышиты,
Идут и падают внахлёст
На берег, полный сбитых звёзд! Звон поднимая до Всевышнего,
Беззвучно ратуя: услышь его! -
К востоку обратясь лицом,
Звонарь раскачивает сон. А наяву гуляют ордами,
Глумясь над спящими и мёртвыми,
И голь не срам, и стыд не дым,
И веки тяжки - невподым… ***
Пади, вечерняя роса,
Роса вечерняя!
Прости за всё, за что нельзя
Просить прощения! Пади, как падают в поклон
Пред виноватыми,
Сырой подол беря в полон
Лесными мятами! Не зёрнышком среди хлебов,
Не рыбкой в неводе -
Пади, как падает любовь
Под ноги нелюби, Пади на травы и цветы
Горючей влагою -
И он опомнится: "Да ты
Сегодня - плакала?.." ***
Стояла ночь - зелёная вода.
Я слушала невнятный шёпот крови.
И неотступно, словно невода,
Метанье звёзд преследовали кроны. Я распахнула в глубину окно:
Струилась кровь, и речь её звучала,
Как будто бы стекавшая на дно,
В магическое, зыбкое начало. Я знаю всё, что я хочу сказать.
Но речь её была такая мука,
Что никакою силой не связать
Могучий ток неведомого звука. ***
О, эта жизнь захватывает дух
В неумолимый плен,
Не хлеб, но лёгкий тополиный пух
Даря взамен! Протянешь руку -
он летит в испуге прочь,
Замрёшь - и вот,
Наивный страх пытаясь превозмочь,
Он льстит и льнёт. И как посмеешь этот дар принять?
А не принять?..
Боишься крылышки ему примять -
Учись пленять, Как эта жизнь - жестоко и легко,
Одной тоской.
Как этот пух, которого легло
Невемо сколь.
ЧЕЛЯБИНСК

Запоздалый шаг

КНИЖНЫЙ РЯД

Юрий БЕЛИКОВ Влодов Ю.А. На семи холмах: Стихи из разных книг. - М.: Московские учебники и картография, 2008. - 223 amp;#8239;с. Возвращался из Москвы в Пермь с двумя книгами: одна была подарена Евгением Евтушенко, другая - Юрием Влодовым. Глянув на обложки, на которых, как акрополь, отобразились фотопортреты авторов, очаровательная соседка по купе определила: "Сразу видно - из одного поколения". Однако если первого поэта трудно было не узнать, то второго не узнать было не трудно. Хотя, если судить по двустишиям, когда-то запущенным им в народ - "Прошла зима. Настало лето.

Спасибо Партии за это" или "Под нашим красным знаменем гореть нам синим пламенем", - нельзя сказать, что второй не был знаком моим согражданам. Скорее, неходовым было его имя. Даже составитель "Строф века" и собиратель будущего десятикнижия отечественной поэзии Евгений Евтушенко в бытность свою в уральском Китеже "Музей реки Чусовой" засомневался, читая стихотворные надписи, накорябанные на обшивке охотничьего домика, авторство одной из которых принадлежало Влодову: "Разве он жив?!"
Как заметил когда-то сам Влодов: "Всему приличному я научился в воровском мире, всему отвратному - в мире литераторов". Рискованное и, разумеется, не бесспорное заявление, но таков уж он есть, Божьей милостью поэт Юрий Влодов: вся жизнь его, бытовая и бытийная, преломляющаяся в Слове, балансировала на грани риска, дурного или хорошего. И то, что сейчас, на 77-м году жизни, вышла, по сути, первая его твёрдообложечная книга, вобравшая, впрочем, лишь толику написанного Юрием Александровичем, - даже не вина Союза писателей, в который он вступил, что называется, на старости лет. Книга называется "На семи холмах".
Кстати, Чердынь, где отбывал ссылку Мандельштам, коему, кстати, посвящены аж три великолепных по распаху своего синтаксиса и драматизма баллады Влодова, тоже на семи холмах расположена. Книга Влодова представляется мне пусть запоздалым, но широким шагом поэта к большому читателю или читателя - к большому поэту. Притягательно-отпугивающая величина его фигуры определена им самим: Талант, по сути, толст.
А гений тощ, как щепка.
Неважно, что там: холст,
Поэма, фуга, лепка.
Судьба, как дышло в бок, -
Что дали, то и схавал
Талант по духу - Бог,
А гений - сущий Дьявол! Вот код "Семи холмов", равно как и всей творческой повадки Влодова. Всегда очерчивается водораздел между нравственной мерой таланта, скованного Божьей волей, и гениальностью, срывающей пломбы запретов и состоящей в заговоре с той самой парной Сущностью. У Влодова немало примеров прошвы этого дуализма - как открытых ("Всё гениальное просто, - сложным бывает талант!"), так и заминированных ("В лугах - оптический обман, Оптический обман Познай, где Бог, а где туман, где - Бог, а где - туман").
В последнее время немало пишут как о единственной в своём роде предсмертной поэме Юрия Кузнецова "Сошествие во ад". Для его тёзки, знавшего, несомненно, того по литинститутской юности, "Сошествие во ад" произошло задолго до освоения оного Юрием Поликарповичем. Впрочем, чем чёрт не шутит, может, это приключилось и благодаря Влодову, чьи творения были на слуху и ходили по рукам?.. Влодов всю жизнь писал собственную эпопею "Люди и боги", где действуют, переплетаясь, а иногда и, как в шахматах, участвуя в холодящих рокировках, Христос, Иуда и Магдалина ("Два мужика да стервь"), "Божья мамица", "демоны и стрижи", в конце концов просто персонифицируемые Жизнь и Смерть. Потому что, по Влодову, "поэт - библейский фолиант: столетья сжаты до мгновений".
Но если Кузнецов завершил своё "Сошествие во ад" (правда, в новом романе Александра Проханова "Виртуоз" он пишет поэму о Рае в одной из отечественных психушек), то Влодов оставил за собой право выйти из преисподней. И в дождичке, слепом от солнца, - увидеть чудную картину: Утро - солнечным венчиком -
В дождевом парике.
Дева с младенчиком
Идёт по реке.
Словно трепет бубенчика
Под Господней рукой,
Лепет младенчика
Парит над рекой. Я не противопоставляю одного поэта другому - просто хочу напомнить название пьесы Александра Островского: "На всякого мудреца довольно простоты". Выход Влодова к читателю вполне может переустановить чаши весов на поэтическом олимпе. Скажем, погружаюсь я в его стихотворение "Слетают листья с Болдинского сада": "Ребятушки! Один у вас отец!.." И на крыльце - Пугач в татарской бурке А на балах, в гранитном Петербурге Позванивает шпорами Дантес" Интонационно эта строфа ничего вам не напоминает? "Балы. Красавицы. Лакеи. Юнкера. И вальсы Шуберта, и хруст французской булки. Любовь, шампанское, закаты, переулки. Как упоительны в России вечера!" "Неофициальный гимн России" Виктора Пеленягрэ!.. Ну мало ли ритмических галлюцинаций? Но вот дохожу до концовки изящной влодовской вещицы: "И небо - в голубых глазах поэта! И нервный скрип гусиного пера" У Пеленягрэ: "И только небо в голубых глазах поэта. Как упоительны в России вечера!" Спрашиваю шансонье: "Свистнул "небо" у Влодова? Как, впрочем, и "французскую булку" - у Михаила Кузмина?" Шансонье захлопал ресницами, точно Шура Балаганов из "Золотого телёнка" в исполнении Леонида Куравлёва. Наконец избрал горделивую позу: "Я всегда беру то, что плохо лежит!" Лежало, поправим мы. А теперь вышло к читателю. И вот уже президент Академии поэзии Валентин Устинов, листающий книгу Влодова, восклицает: "Это - хороший поэт! Почему я его не знаю?.."
Образный строй книги вряд ли - в биографических подробностях - расскажет о судьбе мало издававшегося автора. Она шире пастернаковского определения "почвы и судьбы". Тут если "почва", то перепаханная, стоявшая под парами и засеянная, но не тем изначальным зерном, а манной небесной. И если "судьба", то переходящая в своём преображении в новую жизнь и тему: "Вечная тема моя - Зеркало, ворон, змея. Стало быть, в этом я - спец (Зеркало. Ворон. Слепец)". И лишь посвящённые в узлы влодовской судьбы отыщут в одном из его отточенных восьмистиший вполне биографическую коллизию, связанную с фантасмагорическим обращением поэта к королю Швеции Карлу ХVI Густаву с просьбой о "нравственном прибежище: Жандарм сыграл сквозную роль.
Позорно струсила газета.
Смолчал запрошенный король.
Все отмахнулись от Поэта
Храпит Поэт!.. Житуха - во!..
Над ним хоров небесных спевка
А кормит гения того
Одна лишь уличная девка С точки зрения устоявшегося человечества, чья Земля держится на трёх китах канонов, Влодов, конечно, кощун. Вот что мы читаем в глубочайшем по перетокам смыслов стихотворении "Гомер, Бетховен, природа и автор": "Но видел я: сквозь веки, сквозь века - тебя, иконописная доска! - безвольное лицо гермафродита с отметиной проказной у виска" Но ведь и Христос воспринимался как кощун, если встать на фарисейские котурны времени Его Пришествия. "Гонят ведьмины метели запоздалого Христа". Прав автор: снова "гонят". Точнее, всегда. Значит, и Влодов не возмутитель традиций, а их продолжатель?.. Просто вовремя кое-что понял: "И он предостерёг меня перстом!.." И потому поэт оставил покров отворившейся ему тайны покровом. Не оттого ли так долго молчал? "Он бредёт по вьюжной кромке, Временной свивая жгут. Нерождённые потомки Бога изгнанного ждут". Вот дождутся - и народятся. Иные читатели.

17 мгновений ;Августа;

ШЕСТЬ ВОПРОСОВ ИЗДАТЕЛЮ

Литературно-просветительский фонд "Август" существует в Алтайском крае 17 лет, выпускает поэтические сборники, публицистику, альбомы. Сегодня у нас в гостях главный редактор ЛПФ "Август" Валерий ТИХОНОВ. - Валерий, почему вы решили создать издательство?
- Во-первых, потому, что наше краевое книжное издательство хитроумно сдулось в начале 90-х годов. Во-вторых, я намеревался отдать должное поэзии - в отличие от прозы поэтические книги издавались реже и меньшим тиражом. В августе 1992 года, уволившись из школы, где три года работал учителем русского языка и литературы, я официально зарегистрировал своё детище как СМИ, назвав его авторским альманахом "Август" (свидетельство СМИ стоило меньше, чем лицензия на издательскую деятельность). С тех пор и выпускаю книги "хороших и разных" поэтов Алтайского края. У нас сейчас четыре книжные серии: две поэтические - "Дебют" (понятно, первые книги молодых) и "Катунь" (известные поэты), "Тема" (тематические художественно-публицистические сборники), "ИЗО" - альбомы графики, живописи, фото. В настоящее время подвожу к вёрстке сразу пять различных книг.
- С чего всё начиналось?
- С заявленной периодичности и с работы "за себя и за тех парней". Но лишь первые два года, 1993-й 1994-й, я издавал по шесть книг тиражом по пять тысяч экземпляров да третий и четвёртый год по четыре книги тиражом по три тысячи. А затем и поныне выпускаю по мере возможности, когда удаётся договориться с нашими предприятиями и организациями о партнёрском участии - оплата типографской составляющей, лишь по тысяче экземпляров, что, конечно, очень мало!.. За 17 лет издал 43 книги общим тиражом более ста тысяч экземпляров, передав через администрацию Алтайского края в библиотеки края почти половину этого тиража в обмен за оплату типографской составляющей трёх-четырёх книг "Августа", готовых к тому времени к печати, много книг раздарил нашим библиотекам и музеям, школам и детским домам.
Кроме непосредственно редакционно-издательской работы веду просветительскую деятельность - организовываю и провожу со товарищи поэтические вечера-презентации не только в Барнауле, но и в других городах, районах Алтайского края.
Тяжело было первые 12 лет, поскольку мы - я и два моих сотрудника-помощника - работали бесплатно (то есть даром), реально зарабатывая на жизнь на других работах. Лишь последние пять лет удаётся выкраивать себе какие-никакие гонорары, а работаем по-прежнему кто где.
- На что вы надеетесь?
- Конечно, я изначально очень надеялся на господдержку В августе сего года надежде исполнится 17 лет. Ребята шутят, мол, у нашего Тихонова 17 мгновений "Августа". Если в 90-е годы слышалось, мол, время-то эвон какое тяжёлое, а ты с поэзией заявляешься, то сегодня говорят: "Кризис же! Давай как-нибудь потом!" Стартового капитала не было и нет, помещений и оргтехники тоже нет. Но "Август" действует. Мы готовы и прозу издавать, шире пропагандировать творчество наших писателей, серьёзнее пополнять фонды библиотек Алтайского края.
- Хоть какая-то поддержка была или уже есть?
- Да. В 1995 году мне вручили премию Алтайского центра Демидовского фонда в номинации "Общественная деятельность" - за создание и продвижение "Августа" (тогда у нас вышло 16 книг). В 2008 году я был удостоен губернаторской премии в номинации "Просветительская деятельность в области литературы и искусства".
В этом 13-летнем промежутке получал грамоты и благодарственные письма, даже отмечен медалью "За служение литературе" в 2008 году - от Ассоциации писателей Урала.
- Что особенно разочаровало, порадовало?
- Это всё переплетено. Грустно, когда встречаешь отношение такое - выживай, мол, сам, но и нам не забывай подсоблять. К примеру, издал я когда-то книги двух известных в стране поэтов - наших земляков. По десять и пять тысяч экземпляров соответственно! Впервые на родине! Их большие поэтические вечера организовал и с успехом провёл в Барнауле, но они-то меня в ответ не поддержали Или помог, не только изданием книг, нескольким нашим поэтам, которых вскоре в Союз писателей России приняли и краевых премий за "августовские" книги удостоили, и опять всё как должное, никаких ответных инициатив
Зато радуемся, что нами изданы книги о Н.М. Рубцове, В.Г. Шершеневиче, В.М. Шукшине В прошлом году издали поэтическую антологию "Состояния пространства" (спасибо, в "ЛГ" был отклик на неё), представившую десять авторов "Августа" - лауреатов краевых премий. Этот проект - первый пример господдержки! - осуществлён благодаря финансированию в рамках целевой программы "Культура Алтайского края" на 2007-2010 годы по инициативе директора краевой библиотеки им. В.Я. Шишкова Тамары Чертовой.
- Что в ближайших планах?
- Издать книгу стихотворений алтайских немцев в переводах авторов ЛПФ "Август". Алтайских немецких поэтов - восемь, и в Алтайском крае поэтов-переводчиков - восемь. Стихотворения немецких авторов, рождённых в первой четверти ХХ века, переведут русские, рождённые в 60-х годах ХХ века. Мы надеемся дать вторую жизнь их стихотворениям. У поэтической антологии уже есть название - "Встречи в августе". Все тексты (стихотворения, предисловие, автобиографии и т.д.) будут представлены на русском и немецком языках. Уже подготовлены к вёрстке две художественно-публицистические книги: о пребывании в Алтайском крае летом 1966 года замечательного русского поэта Николая Рубцова и о жизни и творчестве Василия Шукшина (это будет уже третье "августовское" обращение к его таланту и личности). В посвящённом Шукшину сборнике "Нам бы про душу не забыть" я обязательно обмолвлюсь о своей краткой встрече с А.И. Солженицыным в Новосибирске. Когда я спросил, как он относится к Шукшину, Александр Исаевич встал из-за стола, приложил руку к сердцу и проникновенно произнёс: "Я очень, очень его люблю". Беседу вёл Борис ЛУКИН

Тот, кто видит не так

Анатолий Барзах. Причастие прошедшего зрения. - М.: Наука, 2009. - 224 с. - (Русский Гулливер). Можно было бы начать шаблонно: проблематика книги Анатолия Барзаха, известного критика, автора работ, посвящённых Анненскому и Мандельштаму, связана со взаимоотношением поэзии и визуальности, с судьбой визуальности. И не погрешить против истины - именно об этом издание. Но вот вам начало части первой, озаглавленной "пространство письма путешествие в Италию" (именно так, без запятых, явно мешающих путешествию): "Область Венето была знаменита своими лошадьми - ночной стук дождя и громыхание ставен кажутся в полусне далёким поцокиванием копыт античных, окаменевших на надгробиях табунов, - камень стучит о камень, и страшный, косящий глаз фонаря перемещается между веток, всхрапывает порывом ветра, уносит прочь кибитку гэстхауса. Утром они высохли, ускакали, только едва слышно удаляющееся постукивание"
Анатолий Барзах даже премию "Мост" получил за неопубликованную статью "Ритуальное общение любителей русской словесности". А весь издательский проект выходит под эпиграфом из Джонатана Свифта "Собственно говоря, лишь немногие живут сегодняшним днём. Большинство готовится жить позднее". Анатолий Барзах в своих удивительных эссе явно живёт днём сегодняшним, который в глазах автора - шажок в вечность.

Целая минута чуда

Галина Нерпина. Вместо разлуки: Книга стихов. - М.: Время, 2009. - 64 с. - (Поэтическая библиотека). Первая книга Галины Нерпиной вышла в свет в 1992 году на рубеже эпох. Сегодня это поэтическое имя известно многим ценителям поэзии. "Вместо разлуки" - четвёртая книга поэтессы, о которой немало писали критики и коллеги по поэтической работе. Владимир Корнилов отметил лаконичность "нерпинского" стиха: "Соединяется вроде бы несоединимое, и это даёт стихам глубину и объём Стихи никогда не бывают затянутыми - две-три, изредка четыре строфы, не больше. Ничего лишнего, наоборот, всякий раз недоговорённость" Поэтесса оправдывает данную ей характеристику:
Метафора -
подзорная труба.
А правда
неосознанно груба -
И потому
не терпит
искаженья.
Но в линзу мощную
глядит воображенье,
И начинается
серьёзная игра.
Там тени выпуклы
и гроздьями висят.
Туда подошвы
лёгкие скользят.
Там вечность
приближается
(как будто!).
И длится чудо
целую минуту
И смысла
не доищешься с утра. Многие стихи Нерпиной как раз об этом - о целой минуте чуда. Это подтверждает и Евгений Рейн - ещё один известный поэт, который откликнулся на творчество поэтессы: "Лучшие её стихи привлекают выразительной нервностью, неограниченно широким кругом ассоциаций, тонкостью письма. Их можно читать как дневник". Книга Галины Нерпиной и есть лирический дневник переживаний, снов и надежд