Проводив беглецов суровым взглядом, старец оборачивается к своему юному спутнику и смеется:
— Как я их напугал, друг Дуванис! Го-го-го! Теперь будут мчаться до самой Сардуны без оглядки и поднимут в Гроссерии такой переполох, какого еще не бывало в тысячелетней истории гирляндской религиозной общины! Шутка ли сказать: сам бог единый явился на землю!.. Но каковы, однако, мерзавцы, а?! Напакостили и наутек! Но они не отвертятся! От бога им никуда не скрыться! И под землей, и на дне океана я их разыщу и казню!
Дуванис смотрит на старца с недоверием, сдержанно вторит его смеху, а потом спрашивает:
— Так вы по-прежнему утверждаете, ведеор. что вы бог?
— По-прежнему, сынок, по-прежнему. Я ведь не какой-нибудь балаганный паяц, а бог настоящий, взаправдашный!
— Но в таком случае, ведеор, за что же вы ругали этих киношников? Они и вообще-то ни при чем, а если вы бог, то тем более. Если вы бог, значит, вы сами все это натворили!..
— Тут дело немного посложнее, чем ты думаешь, друг Дуванис. Что я бог, это верно. Но тут надо разобраться в самой сути вопроса. Что такое вообще идея бога, возникшая тысячи лет назад в темном воображении твоих диких предков? На чем эта идея основана: на опыте или на отсутствии такового?… Вот ты мне заявил, что не веришь в бога. И правильно делаешь, что не веришь. Один умница как-то сказал, что бог настолько всемогущ, что может даже не существовать. Это очень остроумная мысль. Но дело ведь не только в том, существует реальный бог или нет. Для людей умных, смелых и честных этот вопрос совершенно ясен. Они, так же как и ты, просто не признают никакого бога и руководствуются в жизни только совестью и разумом. И все же, несмотря ни на что, идея бога существует. Она сильна еще, она способна развратить еще многие умы и сердца. А раз эта идея жива, значит, она представляет собой абсолютно реальную опасность, от которой нельзя отмахиваться, с которой нужно бороться, не жалея сил, до полного ее поражения… А бог? Бог, милый ты мой, — это пустое и нелепое измышление…
— Но тогда… тогда кто же вы, собственно, ведеор?! — восклицает Дуванис, совершенно сбитый с толку.
— Потом поймешь, не все сразу, — успокоил его старец. — А теперь, голубчик, веди-ка меня к себе в гости, а то эта мантия с бриллиантами все плечи мне отдавила
— А бриллианты-то ваши хоть настоящие? — не без иронии спрашивает Дуванис.
— Бриллианты? Еще бы! Конечно настоящие! — простодушно отвечает старец. — Это мне, друг Дуванис, молящиеся крестьяне удружили. Две тысячи шлифованных алмазов, по пятьсот каратов каждый! Ты только попробуй, какой это вес!
Бог скидывает с плеч мантию, складывает ее алмазами внутрь и подает этот объемистый сверток молодому человеку. Под мантией на боге оказывается обыкновенная крестьянская одежда. Дуванис принимает мантию, но тотчас же роняет ее в грязь.
— Да в ней без малого центнер весу! — восклицает он в изумлении.
— Ровно восемьдесят пять килограммов! — самодовольно отвечает старец и, подняв мантию, встряхивает ее и перебрасывает через руку. — Ну, пошли к тебе, Дуванис. Как говорится, гость в дом — бог в дом. А у тебя и гость и бог в одном лице будут…
— Я буду рад принять вас у себя. И Калия, это моя жена, будет рада. Только вы не сердитесь: она еще верит в этого самого бога и ничем ее не проймешь. Боюсь, как бы она вам не причинила беспокойства. Может, не говорить ей, что вы бог, а?
— Нет, Дуванис, обманывать нехорошо. Скажем ей все как есть, а заодно уж и просветим ее. Так будет лучше.
— Ну, ладно, ведеор. Как вам угодно…
И новоиспеченные друзья, оставив холм, двинулись не спеша к деревне…
Когда, часов пять спустя, черный лоршес, весь запыленный и перегретый, как загнанная лошадь, останавливается наконец перед дворцом гросса сардунского, прежнего, аристократически-надменного протера-секретаря не узнать. Он совершенно раскис и развинтился. Из машины его приходится выносить на руках.
Перепуганные монахи волокут его беспорочество в вестибюль и стараются привести его в чувство. Главный привратник сломя голову бросается к телефону, чтобы вызвать первого врача Гроссерии. Но протер уже сам открыл глаза и с натугой хрипит:
— К его святости!.. Скорее!..
— Вам бы переодеться, ваше беспорочество… — заискивающе напоминает одна из желтых сутан, но протер-секретарь не дает договорить:
— Некогда!.. Потом!.. К его святости!.. Скорее!.. О ужас!.. О грехи наши!.. Конец, конец всему!..
Его святость сын божий грел, как обычно, у пылающего камина свои старые ревматические кости, когда дверь кабинета внезапно, без стука распахнулась и перед светлыми очами гросса предстал его личный секретарь. Вернее, не сам секретарь, не элегантный беспорочный протер в белоснежной сутане, а его жуткий призрак, истерзанный, грязный и к тому же в помятом гражданском платье. Призрак, ловя воздух перекошенным ртом, грохнулся на ковер.
— Что такое?! Что случилось?! — воскликнул сын божий, беспокойно ерзая в своем кресле.
— О-о-о! А-а-а! — дико выл протер, с остервенением дергая себя за волосы и стуча головой о ковер.
— Бог единый да пребудет с вами! Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!.. Что с вами происходит, мой возлюбленный протер? Если вам не здоровится, я позову людей… врача…
Протер-секретарь, продолжая взвывать и всхлипывать, медленно подполз к гроссу и, схватив полу его мантии, принялся покрывать ее лобзаниями и слезами. Гросс с явным отвращением вырвал у него полу и легонько пнул мягкой туфлей в лоб.
— Это безобразие, беспорочный протер! Извольте взять себя в руки и прекратить эту безобразную сцену!
— Теперь… теперь… уже все равно!.. — с трудом выдавливает из себя протер, стараясь подавить рыдания.
— Почему все равно? Что случилось? Говорите толком и перестаньте выть! Я не могу этого больше слышать!.. Что произошло? С чудом что-нибудь натворили?
— И с чудом!.. — всхлипывает протер и поднимается на колени. — Ливень, ваша святость, совершенно уничтожил поля… Во всей провинции!.. Поля перемешаны с грязью, а посевы смыты в море!.. Там будет голод!..
— И из-за этого вы так убиваетесь? Стыдно, протер! — гневно восклицает сын божий.
Он, кряхтя, поднимается с кресла и торопливо, по-стариковски, семенит к богато инкрустированному шкафчику. Вынув оттуда бутылку коньяку, он наливает из нее полный бокал и подносит протеру:
— Выпейте, несчастный! Это подбодрит вас!..
Приняв из божественных рук гросса живительную влагу, протер осушил бокал до дна и сразу заметно успокоился. На его лице даже появилась краска.
— А теперь рассказывайте по порядку! — приказал гросс.
Протер-секретарь перевел дух и, нервно теребя бородку, начал свой рассказ:
— Чудо было великолепное, ваша святость! Багровые тучи, потом глубокий мрак, как в преисподней, потом ужаснейший ливень с чудовищными громами и молниями. Я сидел в автомобиле и молился, чтобы автомобиль не унесло в море потоками воды или не поразило огнем небесным. Потом все кончилось, и я увидел размытые поля. Ливень был слишком обильным. Это митрарх марабранский переусердствовал: собрал богомольцев в десять раз больше, чем требовалось. Его же надлежит и призвать к ответу… Но это не главное, ваша святость… Не бедствие крестьян так растерзало и испепелило мою душу!..
— А что же? Говорите!
— О ваша святость! Вы единственный наш заступник в эту страшную годину! Кому, как не вам, сыну… Но нет, нет, язык мой немеет и сердце холодеет в груди! Мне страшно подумать об этом, не только говорить! — шепчет протер, вновь покрываясь смертельной бледностью.
