Наконец-то дошла очередь и до Полозьева. Он вышел на трибуну и начал нудить. О членских взносах, об учебе актива. Его никто не слушал. А заявления я так и не дождался - нудение Полозьева затянулось, и возмущенное журналистское сообщество согнало его с трибуны захлопыванием.

В перерыве, сжимая кулаки, я отыскал Николая Степановича. Блаженная улыбка еще не сошла с его круглого личика: весь так и светился от счастья, что удалось постоять на одной трибуне с небожителями пера и телеэфира.

- Что же ты, Коля, сука такая, делаешь? - набросился я на него.

- Понимаешь, старик, ваш вопрос показался мне таким мелким на фоне обсуждаемых проблем…

- Сволочь! - задохнулся я. Во рту почувствовал вкус и запах крови, как всегда в молодости перед дракой. Наверняка вырубил бы выродка, но меня шустро оттеснили от него собратья по перу.

- Старики-разбойники, - засмеялись, - еще и выпить не успели, а уже кулаки чешутся.

20 мая.

…Мы прогуливались с Юрием Карловичем Шнитке, адвокатом, приглашённым Фондом гласности, по камской набережной. Невысокий, седенький, с мягкими движениями и цепким взглядом, он имел привычку неожиданно отвлекаться от темы разговора.

- Странно, - сказал он, окидывая взглядом водную гладь, - полчаса уже здесь, и - ни одного суденышка.

- Приехали бы вы лет пятнадцать назад…

- Тогда наши дороги вряд ли бы пересеклись, - засмеялся Юрий Карлович.

- Почему?

- Другие времена, другие песни. Вы тогда, небось, коммунистом были, а меня из Ленинградской коллегии адвокатов за диссидентство выперли. Теперь же мы в одной как бы лодке.

- Вы согласны со мной, что дело заказное?

- Не совсем. Здесь не все так однозначно, много слагаемых - и случайных, и закономерных. А тот, кого вы считаете заказчиком, просто ловко попал в струю - в нужное время оказался в нужном месте.

- Поясните.

- Расклад, на мой взгляд, такой. Спецслужбы после стольких лет унижения и беспомощности начали вставать на ноги, расправлять плечи. Появилось, естественно, желание показать силу, поиграть мускулами…

- И тут под руку попадаемся мы…

- Так точно. И здесь интересы "силовиков" совпали со скрытыми желаниями властей, которым стала не нужна свободная пресса. Вот мотивы, а все остальное уже за исполнителями. Одни из них действуют вслепую, другие - с наибольшей для себя выгодой. Под этими другими я и подразумеваю предполагаемого вами заказчика.

- Что же делать? Не скажешь же об этом в суде…

- Конечно, нет. - Юрий Карлович остановился возле скамейки, жестом пригласил меня присесть. - Доказательств у нас нет, одни предположения. Да и задача лично у меня совсем иная.

- Какая?

Адвокат не ответил. Поудобней устроившись на скамье, он скосил взгляд направо. Метров за тридцать от нас замедлила шаг девушка в сером плаще. К ней подошел парень в синей "джинсе", приобнял ее.

- Она идет за нами уже семь минут, - сказал Юрий Карлович.

- Пасут?

- Скорее, слушают. Но ничего, это мы уже проходили. Так, на чем мы остановились?

- Вы сказали, что задача у вас другая…

- Да-да. Но одно небольшое уточнение - у нас. У нас с вами одна сейчас конкретная задача - вытащить ваших парней, добиться оправдательного приговора.

- Получится?

- Думаю, что да. Если, конечно, не будем отвлекаться на всякие домыслы, мучить себя догадками. Я вчера закончил знакомиться с предъявленным обвинением - зацепки есть…

- Журналист не является носителем гостайны, - заученно начал я.

- И это тоже, - улыбнулся Юрий Карлович, - но главное в том, что, публикуя эту статью, редакция выполняла важнейшую общественно значимую задачу - боролась с распространением наркотиков. А в данном конкретном случае социальное зло выступило в лице негодяя-наркодилера и стоящих за ним сотрудников правоохранительных органов, о которых вы и рассказали широкой общественности. Не так ли?

- Пожалуй, да. Сформулировано четко.

- Тогда лады. Нам, наверное, пора?

Мы встали и направились к оставленной в двух кварталах машине. Влюбленная парочка, наобнимавшись, рассталась: парень пошел за нами, девушка - в обратную сторону.

2 июня.

Забежал к родителям.

- Соскучился по "Совраске"*, - вздохнул отец, - ты не принес?

- Нет нигде! - прокричал я ему на ухо.

- Нигде-нигде? Ни в одном киоске?

- Ни в одном.

- Жаль! - опечалился отец.

- Суд когда? Завтра? - спросила мама, подслеповато заглядывая мне в глаза. Мне показалось, что она ищет мой взгляд и никак не может его найти.

- У тебя все в порядке с глазами? - спросил я ее.

- Нормально, - сказала она, чуть замешкавшись. - Не обо мне речь.

Я за тебя молю Бога. Ты не знаешь, как там страшно!

- А ты знаешь?

- Знаю. Я там была. В сорок восьмом. И ты был, почти полгода…

- Я там родился?

Мама заплакала. Тихо, одними слезами:

- Зачем я тебе сказала? Я обнял ее:

- Не мучь себя. Миллионы там были. И про себя я знаю. Вот только спросить тебя все боялся.

- Откуда?

- Нашлись люди добрые, посвятили.

- Ты тяжелей всех мне достался. Умирал несколько раз, уже не дышал. Мне говорили: "Оставь его, он не жилец". Я не отдавала, не спускала с рук день и ночь. Ленинградская женщина-врач так потом и сказала: "Я ничем уже не могла помочь, если бы не ты, его бы не было". Лучше не вспоминать. И я не хочу…

- Успокойся, мне ничего не грозит. Я прохожу лишь свидетелем. А вот ребят вытаскивать надо.

- Вытаскивай, сын, вытаскивай, у них ведь тоже матери есть.

- Адвокат говорит, что дело выигрышное. Вот только бы судья человеком оказался.

- Я буду молиться.

- А ты умеешь?

- Научилась с вами, - она улыбнулась, снова став прежней.

- Вы о чем? - проснулся отец. - Уже уходишь? "Совраску" в следующий раз не забудь. Слышишь?

- Надоел всем со своей "Совраской", - вздохнула мама. - Ну иди, сын, с Богом.

* * *

Ночью мне снилась зона. Та самая, которую я посетил шесть лет назад, отыскивая в тайне от всех место своего рождения. Она тогда уже не была действующей, здесь находились какие-то склады, поэтому и сторожевые вышки, и колючка присутствовали. Сохранилось и низкое грязно-серое северное небо, по которому ветер точно так же гнал рваные обрывки туч.

- Больничка стояла вот здесь, - сопровождавший меня майор внутренней службы показал на заросший бурьяном пустырь. - Но она сгорела еще в восьмидесятых.

Теперь, во сне, майор превратился почему-то в женщину-врача, осужденную по "ленинградскому делу". "В блокаду, - утешала она молодую черноволосую женщину с младенцем на руках, - дети умирали последними. Мы, взрослые, еще живы, значит, есть надежда… " "Надежда питается людьми", - прохрипел подполковник Немцов, бережно заворачивая в носовой платок свой, оказавшийся стеклянным, косой глаз.