Но с началом осени стала ощущаться нехватка дров и фуража для конницы. Румянцев предъявил принцу требование капитуляции, но тот отверг эту возможность. В ночь на 14 ноября русское войско переправилось через плёс по наскоро сделанному мосту и покинуло город.
Узнав об оставлении Кольберга войском принца, Румянцев вновь потребовал его капитуляции. Но комендант отверг эту идею и даже приказал облить водой крепостные валы и стены, чтобы сделать их неприступными на случай штурма. Таким образом было сорвано ещё несколько приступов.
Обе стороны терпели бедствие в условиях наступившей зимы, но каждая надеялась, что успех склониться на её сторону.
Наконец 6 декабря комендант Кольберга объявил о согласии сдать город. В плен сдался почти 3-тысячный гарнизон с 146 орудиями. Румянцев настоял на полном разоружении гарнизона перед его удалением в Штеттин.
Взятием Кольберга фактически завершились боевые действия русских войск в Семилетней войне.
Воспользовавшись перемирием, действия которого распространялось лишь на Силезию и Саксонию, Фридрих II окончательно решил разделаться с оставшимися участниками Коалиции. 10-тысячный корпус под командованием генерала Клейста совершил экспедицию во Францию, взял Бамберг и Нюрнберг, захватив огромную контрибуцию (2 млн талеров). Отряды прусских гусар достигли Регенсбурга.
Австрия оставила своих немецких союзников на произвол судьбы. Это привело к массовому дезертирству из имперских армий и переходу их целыми полками на сторону Фридриха II.
Экономическое положение Австрии пошатнулось, народ был недоволен тяжёлыми налогами, торговля остановилась в связи с отсутствием звонкой монеты, и это привело к разорению купечества.
Недовольство внешней политикой усилилось и во Франции, потерпевшей в ходе Семилетней войны тяжёлое поражение. В её рейнских провинциях также появились отряды прусских гусаров, породивших насилие среди обывателей.
Оставшиеся члены коалиции решили пойти на заключение мирного договора. В январе 1763 года в замок Губертсбург съехались уполномоченные: прусский советник посольства Герцберг и тайные советники Коленбах (Австрия) и Фриц (Саксония). 16 февраля был подписан мирный договор. Согласно положениям, мир заключался без аннексий и контрибуций, в тех границах, в которых участники войны находились до её начала. Однако Силезия и графство Гаацкое признавалось собственностью прусского короля. Саксония возвращалась Августу III.
При избрании сына Марии-Терезии принца Иосифа в римские короли, Фридрих II обязывался оказать ему в этом содействие. Австрия обязывалась не разрушать вновь построенных укреплений на ранее занятых ею землях.
Пруссия вышла из войны свободной от внешних долгов. Полученные ранее контрибуции позволили правительству Фридриха II и далее развивать свою промышленность из собственных средств.
В конце Семилетней войны Пруссия была признана фактически самостоятельным европейским государством, играющим важную роль в европейской политике.
Семилетняя война пробудила национальный дух немецкого народа, что не могло впоследствии не отразиться на её науке и литературе.
В королевском дворце Сан-Суси был назначен праздник. Король хотел показать гостям рыцарский турнир в том виде, как он происходил полтысячелетия назад, во времена крестовых походов.
Через весь Потсдам до Сан-Суси тянулась вереница экипажей. Все торопились: король не любит, чтобы на его праздники опаздывали; будь благодарен за то, что тебя пригласили, и являйся вовремя.
Был тихий, прохладный апрельский день. В бледной синеве неба возникали и таяли пушистые сизые облака. Внезапно налетавший ветерок чуть покачивал верхушки деревьев с аккуратно подстриженными ветвями.
В королевском парке били фонтаны; одни выходили из уст мраморных младенцев, другие — из грудей русалок или из-под хвостов диковинных зверей. Серебристые струи воды стремительно взлетали вверх и, помедлив, словно в раздумьи, падали вниз, искрясь мириадами брызг на солнце. Ещё покойный отец короля, Фридрих-Вильгельм I, питал пристрастие к фонтанам, а его величество Фридрих II, отстраивая Сан-Суси, обратил особое внимание на фонтаны и статуи.
Гости чинно шли по усыпанным гравием дорожкам, громко, наперебой восторгаясь тем, что представлялось их взорам: изящными беседками, интимными гротами, заморскими птицами, привязанными к ветвям деревьев, и мраморными статуями, толпившимися на поворотах аллей.
Но по мере приближения к большому плацу, на котором была устроена арена, разговоры затихали. Мужчины приосанились, дамы приняли величавый, немного безучастный вид. Ещё поворот — и, пройдя между шпалерами королевских великанов-гвардейцев, гости увидели арену. С трёх сторон её окружали широкие скамьи и ложи, пестревшие яркими платьями женщин, разноцветными камзолами штатских и мундирами военных. Четвёртая сторона была почти пуста: отсюда въезжали участники состязаний и здесь же возвышалась королевская ложа. Самого Фридриха ещё не было, и центром внимания была находившаяся в ложе среди приглашённых знаменитая танцовщица Барберина. Француженка родом, она лет пять назад приехала на гастроли в Берлин, пленила здесь своим искусством короля и по его предложению поступила в берлинский театр. Король ценил в ней не только балерину. Острый ум, меткость и независимость суждений, изящество речи и обворожительная внешность делали её украшением любого общества. Впрочем, с ней боялись водить дружбу: она была уж чересчур независима, часто критиковала порядки при дворе, а всякий знал, как не любит этого король.
Барберина сидела, небрежно облокотившись на барьер, словно не замечая восхищенных мужских и ревнивых женских взоров, рассеянно лаская маленькую болонку, прикорнувшую на её коленях. Только одну женщину удостоила она своим вниманием, отвесив ей низкий, преувеличенно почтительный поклон. Когда-то она, ещё начинающая балерина, знала эту женщину, как принцессу Елисавету Брауншвейгскую; теперь это была прусская королева. Фридрих-Вильгельм I не очень спрашивал своего сына, женя его на представительнице Брауншвейгской династии. Зная нрав своего отца, Фридрих и не спорил, но так и не простил своей жене подневольного венца. Принцесса стала королевой — несчастной женщиной. «Правда, — думает Барберина, — король неизменно корректен с ней; но как он умеет оскорблять, даже оставаясь вежливым». Она вспоминает недавнюю фразу Фридриха: «В моём присутствии ни у кого не должно быть самолюбия». Королеве дозволяется появляться на официальных приёмах, а в остальное время она сидит в одиночестве в своих апартаментах, в обществе столь же скучающих фрейлин, в то время как её муж проводит досуг в салоне Барберины, играет здесь на флейте, ведёт остроумные диспуты с философами и соревнуется с поэтами в сочинении экспромтов. Впрочем, Барберина кое-что знает об этом — одну маленькую тайну, которую никогда никому не доверит: король пишет свои экспромты заранее и хранит их в портфеле, а в нужный момент достаёт их оттуда. Недавно кто-то восторгался способностью его величества сочинять стихи в самых трудных обстоятельствах, видя в этом проявление невозмутимости его духа. Король улыбался, и она, Барберина, тоже невольно улыбнулась. Фридрих тотчас заметил это. «Над чем вы смеётесь?» спросил он строго. Она не растерялась. «В присутствии вашего величества мне всегда радостно», ответила она со всей обворожительностью. Сердце её трепетало при этом: она заметила, как в глубине выпученных глаз короля вспыхнули злобные искорки. Но всё окончилось благополучно. Король растянул губы в улыбку и пробормотал учтивый комплимент. Она же сочла это первым своим промахом и, зная злопамятность Фридриха, не сомневалась, что он…
Собачка на её коленях глухо заворчала и ощетинилась. В тот же момент резкий, скрипучий голос произнёс над её ухом:
— Ваш маленький Цербер всё так же неприязнен ко мне. Видимо, завоевать его расположение мне так и не удастся.
Барберина присела в церемонном поклоне.
— О, ваше величество! Разве для завоевателя Силезии есть что-либо невозможное?
— Иногда маленькие победы труднее больших, — возразил король. — Приобретение Силезии я осуществил в результате двух войн, а вашей благосклонности, мадам, не достиг, хотя веду осаду уже пятый год.
Она подняла глаза и посмотрела на короля. Он стоял, опираясь на всегдашнюю длинную трость с набалдашником из слоновой кости. Его потёртый мундир от долгого употребления лоснился на локтях. Она знала эту его манеру скупца — носить мундир до полного износа, как знала и то, что; выходя из кабинета, король, опасаясь потерять табакерку, насыпал нюхательный табак прямо в карманы, из-за чего одежда его всегда была неопрятна.
