Тот, кто хочет увидеть великие подвиги этого мужа, пусть прочтет Всеобщую историю Индий, написанную Франсиско Лопесом де Гoмара, которые он там найдет, правда в сокращенном виде; однако возвеличивает и восхваляет этого известного среди известных само его дело завоевания и открытия. Я хотел добавить [лишь] то немногое, чего недоставало в сообщении этого старого историка, поскольку он писал вдали от мест, где случились эти дела, а [свои] сообщения он черпал от проезжих людей; ему говорили о многом из того, что там происходило, однако не всегда эти [сообщения] были совершенны, а я на моей земле обо всем этом слышал от моего отца и его сверстников, а в те времена для них самым частым и обычным разговором был пересказ наиболее выдающихся подвигов, которые случались в их конкистах, они сообщали в них о том, что мы [сейчас] рассказали и что еще в дальнейшем расскажем, а поскольку они застали там многих из первых открывателей и конкистадоров Нового Света, они знали от них самые подробные сообщения о подобных делах, и я, как я уже говорил, слушал их [эти сообщения] от взрослых, но слишком невнимательно (как ребенок), ибо если бы тогда я был внимателен, то смог бы сейчас написать о многих других достойных восхищения делах, которые необходимо [включить] в настоящую Историю; я же расскажу лишь о тех из них, которые сохранила память, испытывая боль по тем, которые утрачены. Весьма уважаемый отец Хосеф де Акоста также касается этой истории открытия Нового Света, выражая сожаление о том, что не может дать ее полностью, ибо у его преподобия также не было полного сообщения по данному периоду, как и по другим, более поздним [периодам], потому что, когда его преподобие попал в те места, уже не было больше старых конкистадоров, о чем он говорит в первой книге, в главе девятнадцатой, следующими словами: «Поскольку доказано (monstrado), что нет пути, чтобы полагать, что первые обитатели Индий прибыли туда на кораблях, специально сделанных для этой цели, было бы правильно считать, что если они и прибыли туда морем, то [произошло это] случайно и они достигли Индий благодаря сильным бурям, что не является невероятным, несмотря на то что море Океан там огромно. Ибо именно так случилось при открытии [Нового Света] в наши времена, когда тот моряк (имени которого мы пока еще не знаем, а столь великое дело не может быть приписано какому-нибудь творцу, кроме как богу), который из-за ужасной и так некстати разыгравшейся бури обследовал Новый Свет [и] заплатил Христофору Колумбу за доброе гостеприимство сообщением о столь великом деле. Так могло случиться», и т. д. Досюда мы дословно привели [текст] отца учителя Акосты, который свидетельствует, что его преподобие познакомился в Перу с частью [известного] нам сообщения, хотя и не со всем им полностью, но с самым главным из него. Таково было первое начало и происхождение открытия Нового Света, величием которого могло гордиться маленькое местечко Уэльва, вырастившее такого сына, убедившись в достоверности сообщения которого Христофор Колумб проявил столько настойчивости в своем прошении [к испанской короне], обещая ей вещи, которые никто до этого не видел и о которых никто не слышал; сохраняя при этом тайну, как благоразумный человек, он, однако, доверительно сообщил о ней нескольким очень авторитетным лицам, приближенным католических королей; они помогли ему начать свое предприятие, которое без того сообщения, переданного ему Алонсо Санчесом из Уэльвы, на основе только одного его космографического воображения, не могло бы сулить ему так много и так достоверно точно, как он обещал, ни столь быстро приступить к осуществлению своего открытия, ибо, согласно тому автору, Колумб только за шестьдесят и восемь дней пути достиг острова Гуанатианико, с остановкой на несколько дней в Гомера для обновления запасов; если бы из сообщения Алонсо Санчеса он не знал, каким направлениям нужно следовать в столь огромном море, было бы почти чудом добраться туда за столь короткое время.
Поскольку мы будем рассказывать о Перу, было бы правильно сказать здесь о том, как возникло это название, так как его нет в языке индейцев; для этого следует знать, что Море Юга было открыто дворянином Васко Нуньесом де Бальбоа, уроженцем Хереса де Бадахос, в тысяча пятьсот тринадцатом году, который стал первым испанцем, открывшим и увидевшим его; католические короли дали ему титул аделантадо того моря, с [правом] завоевывать и управлять королевствами, которые на нем могут быть открыты. За те немногие годы, которые он прожил после этой милости (пока его собственный тесть, губернатор Педро Ариас де Авила, вместо многих милостей, которых он был достоин и которые причитались ему за его подвиги, не отрубил ему голову), этот дворянин был озабочен желанием открывать и узнавать, что это за земля лежала от Панамы дальше на юг и как она называлась. С этой целью он построил три или четыре корабля, и, продолжая собирать все необходимое для открытий и завоеваний, он направлял их по одному в различные времена года для изучения того берега. Корабли по мере выполнения того что они могли сделать, возвращались с сообщениями о многих землях которые имелись на том берегу. Один из этих кораблей удалился дальше чем другие, и прошел на юг на экваториальную линию, рядом с которой, плывя вдоль берега, как тогда плавали во время этих путешествий, [испанцы] увидели индейца, удившего рыбу в устье одной из многочисленных рек, впадавших в море на той земле. Испанцы с корабля со всей возможной осторожностью высадили на землю вдали от того места где [находился] индеец, четырех испанцев, хороших бегунов и пловцов чтобы он не ушел от них ни по земле, ни по воде. Сделав это, они проплыли на корабле прямо перед индейцем, чтобы он устремил на него свой взор и не заметил засаду, которую они ему подготовили. Индеец, увидя в море столь необычную вещь, никогда не виденную дотоле на том берегу, каким был плывущий под всеми парусами корабль, был страшно поражен; оцепенев и одурев, он думал о том, чем могло быть то, что он видел перед собой в море; и был он так зачарован и так поглощен этими мыслями, что тех, кто должен был его пленить, он заметил лишь тогда, когда они уже схватили его; и так его доставили на корабль при большом ликовании и торжестве всех [испанцев]. Испанцы обласкали индейца, чтобы он избавился от страха, охватившего его при виде их бород и столь необычной для него одежды; они знаками и словами спрашивали его, что это была за земля и как она называлась. Индеец по жестам и движениям, которые они показывали ему с помощью рук и лиц (словно немому), понимал, что они его спрашивают, он не понимал, о чем именно они спрашивали его; а поняв, что его спрашивают, он поспешил ответить (пока ему не причинили зла) и назвал свое собственное имя, сказав Беру, и добавил еще одно [слово], и сказал пелу. Он хотел сказать: «Если вы спрашиваете, как меня зовут, я говорю Беру, а если вы спрашиваете, где я находился, я говорю, что был на реке»; ибо необходимо знать, что слово пелу на языке той провинции является нарицательным и означает река вообще, как мы потом это увидим у одного серьезного автора. В нашей Истории Флориды[3] [другой] индеец на подобный вопрос [испанцев] в ответ [назвал] им имя своего хозяина Бресос и Бредос, — книга шестая, глава пятнадцатая — в которой я поместил этот рассказ в связи с другим случаем; теперь я изъял его оттуда, чтобы поставить на должное место. Христиане поняли его так, как это соответствовало их разумению, воображая, что индеец понял их и ответил им к месту, словно он и они разговаривали по-кастильски; и начиная с того времени, а был это год тысяча пятьсот пятнадцатый или шестнадцатый, ту богатейшую и великую империю стали звать Перу, исказив оба имени, как испанцы коверкают почти все слова, которые берут из языка индейцев той земли; потому что, если они взяли имя индейца Беру, они заменили б на п, а если слово пелу, что означает река, то они заменили л на p; так или иначе, но они сказали Перу. Другие, которые ради чванства хотят быть витиеватыми, — это [относится] к самым современным [историкам] — коверкают две буквы и в своих историях говорят Пиру. Самые старые историки, какими являются Педро де Сиеса де Леон, и казначей (сопtador) Агустин де Сарате, и Франсиско Лопес де Гомара, и Диего Фернандес, уроженец Паленсии, и даже весьма достопочтенный отец фрай Херонима Роман, хотя он и принадлежит к современным [историкам], — все они называют ее Перу, а не Пиру; а так как та местность, где случилось это, доходила до границ земель, которые короли инки в этой части [континента] завоевали и подчинили своей империи, после стали называть [именем] Перу все то, что находится [на юг] от этого места, [называвшегося] Киту, вплоть до Чаркас, что составляло самую главную часть [земель], которыми инки повелевали, и составляло более семиста лиг в длину, хотя сама их империя доходила до Чили, что составляло еще пятьсот лиг дальше [на юг] и являлось еще одним богатым и плодороднейшим королевством.
Таково начало и происхождение названия Перу, столь знаменитого в мире и знаменитого по праву; ибо Перу наполнило все золотом и серебром, жемчугом и драгоценными камнями; а поскольку это название было случайно присвоено [той империи] и хотя прошло уже семьдесят два года, как [испанцы] завоевали Перу, уста местных индейцев не произносят это слово, так как они никогда не называли этим именем [свою страну]; правда, при общении с испанцами они понимают, что оно означает, но сами не пользуются им, так как в их языке не было одного общего названия для обозначения всех королевств и провинций, которыми правили их прирожденные короли, как это имеет место, когда говорят Испания, Италия или Франция, что подразумевает многочисленные провинции, [из которых они состоят]. Они умели называть каждую из провинций своим собственным именем, как это много раз будет видно в изложении Истории; однако собственного имени, которое обозначало бы целиком все королевство, они не имели; они называли его Тавантин-суйу, что означает четыре стороны света. Слово Беру, как мы видим, было именем собственным одного индейца, и этим именем пользовались индейцы йунки с равнин и с морского побережья, но не те, что жили в горах; не относится оно и к всеобщему языку, ибо как и в Испании имеются имена и фамилии, сами показывающие, из какой они провинции, так это было и среди индейцев Перу. То, что это имя было присвоено испанцами, а у индейцев его вообще не было в их всеобщем языке, засвидетельствовал Педро де Сиеса де Леон в трех местах [своего труда]; в третьей главе, рассказывая об островах, называвшихся Горгона, он говорит: «Здесь находился маркиз дон Франсиско Писарро с тринадцатью испанцами христианами, своими товарищами, которые были открывателями той земли, которую мы зовем Перу», и т. д. В третьей главе он говорит: «В связи с чем необходимо, чтобы из Кито, где действительно начинается то, что мы зовем Перу», и т. д. Глава восемнадцатая говорит: «Из сообщений, которые нам дают индейцы из Куско, следует, что в прошлом был большой беспорядок во всех провинциях этого королевства, которое мы зовем Перу», и т. д. Повторять столько раз это выражение (termino) мы называем означает дать понять, что так называют испанцы, ибо он говорит так в разговорах с ними; а то, что индейцы не имели такого слова в своем всеобщем языке, я, будучи индейцем инкой, это подтверждаю. Это же самое и гораздо лучше говорит отец учитель Акоста в первой книге Естественной Истории Индий, третья глава, когда он с этой же целью пишет: «Весьма обычной привычкой в этих открытиях Нового Света было давать имена землям и портам благодаря возникавшим случайностям, и именно так считают, что было дано этому королевству имя Перу. Здесь распространено мнение, что река, у которой высадились вначале испанцы и которую местные жители называли Пиру, дала имя Пиру всей этой земле; и подтверждает это то, что индейцы, урожденные Перу, не пользуются и не знают такого названия своей земли», и т. д. Достаточно авторитета такого мужа, чтобы устыдить нововведения, которые потом были здесь изобретены в отношении этого имени, некоторых из которых мы коснемся дальше. А так как река, которую испанцы зовут Перу, находится в той же местности и очень близко от экваториальной линии, я рискнул утверждать, что факт пленения индейца именно на этой реке [послужил основанием для того], что как река, так и земля получили название от собственного имени индейца Беру или что нарицательное имя Пелу, которое для всех рек было общим, превратилось в имя личное и собственное, которым потом испанцы стали, в частности, называть здесь реку Перу, сохранив его только за ней.
Франсиско Лопес де Гомара в своей Всеобщей Истории Индий, говоря об открытии Юкатана, глава пятьдесят вторая, приводит два примера возникновения имен, очень похожих на то, что мы говорили о Перу, в связи с чем я привожу здесь то, что он говорит и что сейчас последует: «Отплыл Франсиско Эрнандес де Кордова, и, поскольку погода не позволяла плыть к другому мысу или преднамеренно стремясь к открытию [новых земель], он добрался до неизвестной земли, до которой не доходили наши [люди]; там на мысу были расположены соляные копи; мыс же он назвал Женским,[4]поскольку там были каменные башни со ступеньками и часовнями, покрытые деревом и соломой, на которых в языческом порядке стояло много идолов, похожих на женщин. Увидя каменные здания, испанцы пришли в восторг, так как до этого они их не встречали, как не встречали и людей, которые одевались бы так богато и блистательно: здесь они носили рубахи и накидки из белого хлопка и цветные, украшения из перьев, серьги, броши и драгоценности из золота и серебра, а женщины прикрывали грудь и голову. Он не остановился там, а направился к другому мысу, который назвал Коточе, где ему повстречалось несколько рыбаков, которые от страха или ужаса поплыли назад к берегу, а [на вопросы испанцев] отвечали коточе, коточе, что означает дом, так как они думали, что их спрашивали о селении (lugar), чтобы пойти туда. Отсюда и пристало это имя [Коточе] к мысу той земли. Еще немного дальше они повстречали каких-то мужчин, которые на вопрос, как называется большое селение, расположенное рядом, сказали тектетан, тектетан, что означает я не понимаю тебя. Испанцы подумали, что так называется селение, и, исковеркав слово, [стали] впредь называть его Юкатан, и никогда не отстанет от него это имя». Досюда слово в слово был [текст] Франсиско Лопес де Гомара; мы видим, что во многих других частях Индий случалось то же, что и в Перу, ибо открываемые земли [испанцы] называли тем первым словом, которое слышали от индейцев, когда, разговаривая с ними, спрашивали названия этих земель, и, не понимая значения слов, они воображали, что индеец отвечает как раз то, о чем его спрашивают, как будто бы все они говорили на одном и том же языке. И эта ошибка имела место во многих других делах того Нового Света, и особенно в нашей империи Перу, как это можно заметить во многих местах истории.
Помимо того что Педро де Сиеса и отец Хосеф Акоста и Гомара рассказывают относительно названия Перу, мне представляется возможность воспользоваться авторитетом другого выдающегося мужа, монаха из святого ордена иезуитов, именуемого отцом Блас Валера, который написал историю той империи на элегантнейшей латыни и мог написать ее на многих языках, ибо владел ими; однако к несчастью для той моей земли, не заслужившей, того, чтобы ее государство было бы описано такой рукой, его рукописи (рареlеs) оказались утеряны во время разрушения и ограбления Кадикса, учиненного англичанами в году тысяча пятьсот девяносто шестом; сам же он вскоре после этого умер. Я спас (huve) от разграбления реликвии — уцелевшие [части] его рукописи, чтобы пережить еще большую боль и сожаление о тех из них, которые оказались потеряны, о чем можно судить по найденным [частям]; но и сохранившееся оказалось так разрушено, что недостает самого значительного и лучшего; мне оказал эту милость отец учитель Педро Мальдонадо де Сааведра, родом из Севильи, из того же ордена, который в этот год тысяча шестисотый читал Библию (Еsсгituга) в городе Кордова. Отец Валера говорит своей изящной латынью о появлении названия Перу то, что следует ниже и что я, как индеец, перевел на мой грубый испанский язык: «Королевство Перу, блестящее, знаменитое и очень большое; в нем имеется огромное количество золота и серебра и других дорогих металлов, изобилие которых породило поговорку, что, когда хотят сказать, что человек богат, говорят — он владеет Перу; это название было впервые присвоено испанцами той империи инков; название — присвоенное случайно, а не имя собственное, и потому ранее незнакомое индейцам; для них оно было столь чужим и непривычным, что никто из них не хотел им пользоваться — им пользовались только испанцы. Это новое [для страны] название не обозначает богатство или что-либо иное значительное; а так как оно было новым словом, также новым оно стало и для обозначения богатства, потому что породили его удачливые события (felicidad de los sucessos). Это название Пелу среди диких индейцев, которые обитают между Панамой и Вайакилем, является именем нарицательным, которое означает река; оно также является именем собственным некоего острова, который называют Пелуа или Пелу. А так как первые испанские завоеватели, плывя от Панамы, добрались до тех мест раньше, чем до других, и им так понравилось это имя Перу или Пелу, что они использовали его, как если бы оно обозначало что-то большое и, значительное, для обозначения любой другой попадавшейся им вещи, как это случилось со всей империей инков, получившей название Перу. Многим не нравилось название Перу, и поэтому они стали называть ее Новой Кастилией. Эти два названия были присвоены тому великому королевству, и ими обычно пользуются королевские нотариусы и церковные писцы, хотя в Европе и в других королевствах отдают предпочтение названию Перу. Многие также утверждают, что оно произошло от названия пирва, которое является словом на [языке] индейцев кечва из Коско, что обозначает земляное хранилище для фруктов. Я с огромным удовольствием подтверждаю это утверждение, потому что в том королевстве индейцы имеют большое количество земляных хранилищ, где они хранят свои урожаи; по этой причине испанцам было просто пользоваться тем чужим названием и говорить Пиру, заменяя первую гласную и ставя ударение на последнем слоге. Это дважды нарицательное имя первые конкистадоры присвоили в качестве имени собственного империи, которую они завоевали; я, не делая различия, буду пользоваться им, произнося Перу или Пиру. Введение этого нового слова не следует отвергать из-за того, что оно было присвоено (usurparon) ими ошибочно и без общего согласия, ибо испанцы не встретили другого всеобщего и собственного имени для обозначения всего того района, потому что до [включения] в королевство инков каждая провинция, не проявляя ни внимания, ни уважения к другим районам, имела свое собственное название, как-то: Чарка, Кольа, Коско, Римак, Киту и многие другие; однако после того, как инки подчинили своей империи все те царства, они называли империю согласно тому, как [назывались] завоеванные ими земли или покорившиеся и сдавшиеся им вассалы, пока наконец она не стала называться Тавантин-суйу, что значит четыре стороны королевства, или Инкап Рунам, что означает вассалы инки. Испанцы же, заметив разнообразие и путаницу в этих именах, своевременно и благоразумно назвали ее Перу, или Новая Кастилия», и т. д. Досюда из [рукописи] отца Блас Валера, который так же, как отец Акоста, говорит, что это название [Перу] было присвоено испанцами и что в языке индейцев его не было. Приводя то, что отец Блас Валера говорит, я заявляю, что более правдоподобно то, что присвоение имени Перу произошло от имени собственного Беру или нарицательного Пелу, которое на языке той провинции означает река, а не от названия пирва, которое означает земляное хранилище, ибо, как уже говорилось, его присвоили [люди] Васко Нуньеса де Бальбоа, которые не проникли в глубь материка (terra), где они могли получить сведения о названии пирва, и они не были конкистадорами Перу, ибо [еще] за пятнадцать лет до того, как они начали завоевание [этой империи], испанцы, жившие в Панаме, [уже] называли Перу всю ту землю, которая расположена от экваториальной линии на юг, что также подтверждает Франсиско Лопес де Гомара в Истории Индий, глава сто десятая, в которой он говорит следующие слова: «Некоторые говорят, что Бальбоа имел сообщения о том, что та земля Перу имела золото и изумруды; было ли это так или нет, но в Панаме ходила слава о Перу, когда Писарро и Альмагро снарядили [экспедицию], чтобы отправиться туда», и т. д. Досюда [взято] из Гомара и ясно свидетельствует, что присвоение имени Перу произошло гораздо раньше, чем [начался] поход конкистадоров, завоевавших ту империю,
Так как дедукция названия Перу была не единственной, мы скажем и о других подобных, возникших до и после этого [названия]; и, хотя мы скажем о них преждевременно, это не помешает нам, когда мы дойдем до соответствующего места [нашей Истории ]; а первым из них будет название Пуэрто-Вьехо, потому что оно появилось вблизи того места, где возникло название Перу; для этого следует знать, что из Панамы до Сиудад-де-лос-Рейес было очень тяжело плыть из-за многочисленных течений в море и Южного ветра, который дует все время вдоль того берега, в связи с чем корабли, чтобы совершить эти путешествия, были вынуждены выходить из порта одним бортом к ветру, [уходя] на тридцать или сорок лиг в море, чтобы другим бортом возвращаться к земле; и, [маневрируя] таким образом, они поднимались все дальше вдоль берега, чтобы плыть всегда по ветру, но, когда корабль плохо шел под парусами по ветру, случалось так, что он оказывался [не впереди], а сзади того места, от которого он отплыл, пока Франсиско Дрейк, англичанин, пройдя через пролив Магеллана в 1579 году, не показал лучший способ плавания, [заключавшийся] в удалении при бортовом ветре на двести или триста лиг в глубь моря, чего раньше не рисковали делать лоцманы, ибо неизвестно, отчего и почему, но по своей фантазии они верили и боялись, что на расстоянии в сто лиг от земли в море расположены громаднейшие штилевые [зоны], и, чтобы не попасть в них, они не рисковали далеко уплывать вглубь; от этого страха мог погибнуть наш корабль, на котором я плыл в Европу, потому что из-за бриза он продрейфовал до острова, именуемого Горгона, и мы боялись, что погибнем там по причине невозможности выбраться из той отвратительной бухты. Еще в начале завоевания Перу один корабль, плавая указанным нами способом, шесть или семь раз отплывал от берега и каждый раз возвращался в тот же самый порт, потому что он не мог в своем плавании подняться вверх [вдоль берега], и один из тех, кто на нем находился, раздраженный тем, что они никак не могут уплыть вперед, сказал: «Этот порт уже стар для нас», и после этого он стал называться Пуэрто-Вьехо [Старый порт]. И Мыс Святой Елены, который расположен рядом с тем портом, был назван так, потому что его увидели в день [святой Елены]. Другая дедукция названия имела место намного раньше этих схожих, о которых мы рассказали; и было это в году тысяча пятисотом, когда, при плавании на корабле, который неизвестно кому принадлежал, то ли Висенте Яньес Писону, то ли Хуану де Солису.— оба они удачливые капитаны, первооткрыватели новых земель, — который шел на поиски новых земель (ибо испанцы тогда не занимались иными делами) в надежде обнаружить материк, потому что та [земля], которую они до этого открывали, была всего лишь теми островами, которые сегодня называются Барловенто, один матрос, находившийся на марсе, увидя высокую гору, называемую Капира, — она возвышается над городом Номбре-де-Диос, — крикнул (требуя вознаграждения за добрую весть у тех, кто был на корабле): «Клянусь именем господа, товарищи, я вижу Твердую Землю»; потом так и назвали Номбре-де-Диос [Именем господа] основанный там город, а тот берег—Твердая Земля [материк], и никакой другой [берег] не называют Твердая Земля, хотя он и является таковым, а только то место, где стоит Номбре-де-Диос, — [восклицание], превратившееся в его имя собственное. Десять лет спустя назвали Кастилья-де-Оро [Золотая Кастилия] ту провинцию из-за большого количества золота, которое там нашли, и из-за замка (саstillo), который построил там Диего де Никуэса в году тысяча пятьсот десятом. Остров, существующий под именем Тринидад [Троица], который находится в Пресном Море, был назван так, потому что его открыли в день святой троицы. Город Картахена назвали так из-за его прекрасного порта, который был очень похож на порт испанского города Картахены, ибо первые [испанцы], увидевшие его, сказали, что этот порт так же хорош, как Картахенский. Остров Серрана, который находится по пути из Картахены в Гавану, назвали так по имени испанца Педро Серрано, корабль которого затонул недалеко оттуда, и только он один спасся вплавь, так как был великолепнейшим пловцом, и добрался до того необитаемого и незаселенного острова, лишенного воды и продовольствия; Серрано прожил гам семь лет благодаря своей ловкости и хорошей сноровке, [которые он проявил] при добыче воды, продовольствия и огня (об этом историческом случае, достойном огромного восхищения, мы, может быть, расскажем в другом месте); по его имени назвали Серрана тот остров, а Серранильей [Маленькой Серраной] — другой, расположенный рядом с первым, чтобы отличать их один от другого. Город Санто-Доминго, по имени которого стал так называться весь остров, был следующим образом основан и назван, как рассказывает Гомара, глава тридцать пятая, буквально этими словами: «Самым благородным селением является Санто-Доминго, которое было основано Бартоломе Колумбом на берегу реки Осама. Он дал ему это имя, потому что прибыл туда однажды в воскресенье (Domingo), в праздник святого Доминго, и потому что его отца звали Доминго. Таким образом произошло совпадение трех имен, что и побудило его назвать [селение] так», и т. д. Здесь кончается Гомара. Схожим образом были даны все остальные названия знаменитых селений (рueblos), и больших рек, и провинций, и королевств, которые были открыты в Новом Свете; они назывались по имени святого или святой, в день которых они были открыты, или по имени капитана солдат, лоцмана или моряка, который открыл их, как мы уже рассказали об этом в истории Флориды, когда коснулись ее описания и тех, кто отправлялся туда, — шестая книга, вслед за пятнадцатой главой, — следуя теме нашего рассказа; там я дал эти дедукции названий вместе с происхождением названия Перу, ибо я опасался, что моей жизни не хватит и я не успею написать то, что пишу сейчас; но бог своим милосердием продлил ее, и я счел необходимым изъять этот отрывок оттуда [из истории Флориды], чтобы поставить его здесь в надлежащем месте. Сейчас я опасаюсь, не похитил ли у меня какой-нибудь историк эти сведения, ибо та книга из-за моей занятости была без моего ведома отдана на отзыв (саlificacion), и мне известно, что она побывала во многих руках; помимо этого, меня многие спрашивали, знаю ли я происхождение названия Перу; и, хотя я хотел сохранить его [в тайне], я все же не смог отказать в этом некоторым моим сеньорам.
Следующие четыре конечных предела имела империя инков, когда испанцы пришли туда: на севере она доходила до реки Анкас-майу, протекающей вдоль границы между Киту и Пасту, что на всеобщем языке Перу означает синяя река, она проходит почти перпендикулярно экваториальной линии. На юге ее конечным пределом была река Маульи, которая бежит с востока на запад, пересекая королевство Чили еще до того места, где оно граничит с Арауками, что находится более чем на сорок градусов к югу от экваториальной линии. По материку расстояние между этими двумя реками будет немногим менее тысячи трехсот лиг. То, что называется [собственно] Перу, имеет по материку в длину семьсот пятьдесят лиг, от реки Анкас-майу до Лос-Чичас, что является последней провинцией Лос-Чаркас с севера на юг; а то, что называют королевством Чили, имеет [в длину] около пятиста пятидесяти лиг, также с севера на юг, начиная от самого конечного пункта провинции Лос-Чичас до реки Маульи. На востоке конечным пределом являются те недоступные снежные кордильеры, на которые никогда, никогда не ступал ни человек, ни зверь, ни птица; они идут от Санта-Мария до Магелланова пролива; индейцы называют их Рити-суйу, что означает снежная лента. На западе [империя] граничит с Морем Юга, которое омывает весь ее берег по всей его длине. Граница империи начинается на побережье у мыса Пасау, где проходит экваториальная линия, и доходит до названной реки Маульи, которая также впадает в Море Юга. С востока на запад узкое все то королевство. В самом широком месте, если пересечь провинцию Муйу-пампа через Лос-Чачапуйас до города Трухильо, который находится на берегу Моря [Юга], то ширина его достигает ста двадцати лиг, а в самом узком месте — от порта Арика до провинции, называемой Льари-каса, — оно имеет семьдесят лиг в ширину. Таковы четыре конечных предела того, чем управляли короли инки, историю которых мы намереваемся написать благодаря божьей милости. Однако будет правильно, если мы, прежде чем пойдем дальше, расскажем здесь о событиях, которые случились с Педро Серрано, как нами было ранее обещано, а также чтобы рассказ о них был бы рядом с тем местом, где ему надлежит быть, а настоящая глава не оказалась бы слишком короткой. Педро Серрано направился вплавь к тому пустынному острову, который до него не имел своего названия; как он рассказывал, в окружности остров имел две лиги; почти то же говорит [о его размерах] карта для мореплавания, потому что она изображает три очень маленьких острова, окруженных мелководьем, и такое же изображение она дает тому, что называется Серранилья, состоящему из пяти малюсеньких островков с еще большими отмелями, чем у Серраны; они имеются там повсюду, в связи с чем корабли бегут от них, дабы не оказаться в опасном положении.
Педро Серрано выпало на долю потерпеть на них крушение и добраться вплавь до острова, где он оказался в самом безутешном состоянии, потому что не нашел на нем ни воды, ни провианта, ни даже травы, которую можно было бы съесть, ничего такого, чем было бы можно поддержать жизнь, пока не появится какой-нибудь корабль, который заберет его оттуда чтобы он не умер от голода и жажды — смертью, которая казалась ему более ужасной, чем смерть в море, ибо она была бы более быстрой. Так он провел первую ночь, оплакивая свое несчастье и пребывание в столь подавленном состоянии, в каком, как можно представить себе, находится человек, доведенный до такой крайности. После того как рассвело, он снова стал ходить по острову и нашел разных морских моллюсков, которые выползали из моря, такие как раки, крабы и другие твари, и, набрав их столько, сколько он смог их взять, он съел их сырыми, потому что у него не было огня (candela), на котором он смог бы зажарить их или сварить. Так он поддержал себя, пока не увидел выползающих [из моря] черепах, а когда он увидел, что они отползли далеко от моря, он набросился на одну из них и перевернул ее на спину; то же самое он сделал со всеми, со сколькими мог, потому что они неуклюжи и не могут сами перевернуться; вынув кинжал, который он обычно по привычке носил на поясе, ибо то было [верным] средством сохранить свою жизнь, он обезглавил [черепаху] и выпил ее кровь вместо воды; то же он сделал со всеми остальными [черепахами]; их мясо он положил на солнце, чтобы есть его в вяленом виде, а также чтобы опорожнить панцири для сбора в них дождевой воды, ибо весь тот район славится обилием дождей. Таким путем он поддерживал себя первые дни, убивая всех сколько мог черепах, некоторые из них были такими крупными и здоровыми, как самые большие щиты, а другие — как круглые щиты и как маленькие щиты, таким образом, [панцири] были всех размеров. С очень крупными [черепахами] он не мог справиться и перевернуть их на спину, ибо у него не хватало сил; тогда он садился на них верхом, чтобы утомить их и подчинить своей воле, но ничто не помогало ему, так как они уползали в море вместе с ним, [неся его] на своей спине; таким образом, опыт подсказал ему, на каких именно черепах следует нападать, а перед какими капитулировать. В панцири он собрал много воды, так как в некоторых из них вмещалось до двух арроб воды, а в других меньше. Видя, что он вполне обеспечил себя едой и питьем, Педро Серрано подумал, что если бы ему удалось добыть огонь хотя бы для того, чтобы жарить пищу и зажечь дымовые костры, когда покажется какой-нибудь проходящий мимо корабль, то у него не будет ни в чем недостатка. С этими мыслями он, как человек, который [привык] бродить по морям, а это правда, что такие люди в любом деле дадут кому угодно большую фору, он принялся искать пару камней, которые могли бы послужить ему кремнем, ибо он рассчитывал, что кинжал можно использовать как огниво; не найдя их на острове, потому что он был Сплошь покрыт мертвым песком, он стал тогда плавать в море и нырять (sabullia), с огромным упорством разыскивая на дне то в одном, то в другом месте то, что было ему необходимо; и был он столь настойчив в своем труде, что обнаружил камни, и те из них, которые смог, вытащил [на берег], а из них он отобрал лучшие и принялся разбивать их одни о другие, чтобы получились [на камнях] углы, по которым можно было бы ударять кинжалом и испытать свое приспособление; и увидя, что искра выбивается, он из куска рубашки вытянул нити, которые так растрепал, что они стали подобны хлопку и [могли] послужить ему фитилем; благодаря своей изобретательности и хорошей сноровке, проявив большую настойчивость, он добыл огонь. Когда он понял, что у него есть огонь, он почувствовал себя счастливым, а чтобы поддерживать огонь, он собирал отбросы, которые море выкидывало на землю, и часами собирал он их всюду, где ему попадалось много травы, которую называют морскими водорослями, и обломки дерева с кораблей, затерявшихся в море, и ракушки, и рыбьи кости, и другие вещи, которые [могли] поддержать ему огонь. А чтобы ливни не загасили бы огонь, он построил себе хижину из самых крупных панцирей черепах, которых он убил, и проявлял он огромнейшую заботу об огне, чтобы он не ускользнул бы из его рук. Через два месяца, а может быть, и раньше он предстал перед самим собою в том, в чем его мать родила, потому что из-за обилия воды, жары и влажности в этих местах у него сгнила одежда, которая была на нем. Солнце своей страшной жарой очень утомляло его, ибо у него не было одежды, чтобы защитить себя, ни тени, чтобы укрыться. Когда он чувствовал себя чересчур усталым, он входил в воду, чтобы найти в ней укрытие [от солнца]. Так в трудах и заботах прожил он три года; за это время он видел проплывавшие мимо корабли, и хотя он разжигал свои дымовые костры, которые в море означают, что люди потерпели кораблекрушение, их не замечали с кораблей или, [заметив их], боялись отмелей и не рисковали плыть туда, где он находился, а проплывали мимо. Видя это, Педро Серрано испытывал такое безутешное горе, что принимал решение умереть и покончить с собой. Благодаря безжалостности неба все его тело так заросло волосами, что стало похожим на шкуру животного, и не какого-нибудь, а кабана; волосы [на голове] и борода спускались ниже пояса.
Однажды вечером по прошествии трех лет Педро Серрано неожиданно увидел на своем острове человека, который предшествующим вечером потерпел крушение на его отмелях и спасся благодаря корабельной доске, за которую он держался; когда наступил рассвет, он увидел дым от костра Педро Серрано и с помощью доски и своего умения плавать поплыл [на дым], не размышляя о том, что может его там ждать. Когда они увидели друг друга, нельзя с достоверностью сказать, кто из них удивился больше. Серрано решил, что это был дьявол, который принял человеческий облик, чтобы попытаться довести его до отчаяния. Гость же решил, что Серрано — дьявол во плоти, так как он увидел, что [все тело] его покрыто щетиной, бородой и кудрявыми волосами. Оба они пустились прочь друг от друга; убегая, Педро Серрано повторял: «Иисус, Иисус, спаси меня господь от дьявола». Услышав это, другой успокоился и, повернувшись к нему, сказал: «Не убегай, брат, от меня, ибо я, как и ты, христианин», а чтобы он убедился бы в этом, ибо [Серрано] все еще продолжал убегать, он громко призвал всевышнего, что, будучи услышано Педро Серрано, вернуло его назад; они обнялись с великой грустью и многими слезами и стенаниями, поняв, что оба одинаково несчастны и нет у них спасения. Каждый из них коротко рассказал о своей прошлой жизни. Педро Серрано, догадываясь о том, в чем нуждается гость, дал ему имевшуюся у него еду и питье, что немного его утешило, а потом они опять заговорили о своем несчастье. Они устроили свою жизнь по возможности удобнее, распределив свое время дня и ночи между поисками моллюсков для еды, и водорослей, и дров, и рыбьих костей, и всего другого, что море выбрасывало и [что могло служить] для поддержания огня, ибо самым главным было постоянное наблюдение за огнем; они часами следили за тем, чтобы огонь не погас. Так они прожили несколько дней, однако немногие из них проходили без ссор, и они даже делили хижину; им не хватало только дойти до рукоприкладства (ибо столь велика нищета наших страстей); причиной ссор были обвинения одним другого в том, что он не заботился так, как следует заботиться [о провианте], и тогда раздражение и сказанные при этом друг другу слова выводили их из себя, и они удалялись друг от друга. Однако, впав в безрассудство, они сами попросили извинения друг у друга, и стали друзьями, и снова объединились вместе, и так прожили еще четыре года. За это время они видели несколько раз проплывшие корабли и разжигали свои костры, но они не помогали им, что приводило их в столь безутешное состояние, что им ничего не оставалось, как только умереть.
