Играли побудку на батарее. Просыпались дети. Наскоро поужинав, они бежали к морю, но расходились разочарованными: английских кораблей сегодня не было.
В садах и огородах, пока не установилась жара, завозились хозяева.
По пыльным дорогам к Бирже загрохотали телеги с налитым южным зерном.
Ближе к полудню по Еслисаветградскому тракту прибыл дилижанс. Из него выходили измотанные дальней дорогой пассажиры.
Вдова бригадира Чебушидзе ждала их прибытия с нетерпением, но ожидание ее не оправдалось: никто из прибывших в квартире не нуждался. Ранее летом к морю съезжались небогатые помещики, не имевшие средств, да и времени ехать куда-то в Крым. Но из-за войны народ сразу стал тяжел на подъем, и в доме, где порой приходилось пускать постояльцев даже в летнюю кухню, нынче был только один квартирант. И, хотя вдова была уверена, что она знает толк в офицерах, этот ей не нравился. Всю неделю, что постоялец квартировал, возвращался за полночь и трезвым. Последнее более всего настораживало вдову.
Когда мадам вернулась, оказалось, что постоялец уже не спит, и требуется приготовить ему не то поздний завтрак, не то ранний обед. Впрочем, штабс-ротмистр был неприхотлив: попросил себе яичницу из трех яиц и крепкий чай.
— Желаете свежую газету? — спросила бригадирша.
— Свежую?… — через губу бросил штабс-ротмистр. — Откуда у вас тут свежие газеты? Из Екатеринослава? Пока их довезли, они ведь изрядно пропылились, свежесть потеряли.
— Обижаете, сударь. Мы свою газету печатаем.
— У вас даже есть своя газета?…
— Единственная типография на побережье…
Офицер задумчиво кивнул:
— Было бы любопытно.
Меж тарелкой и чашкой лег свернутый «Листок».
Офицер отправил в рот первый кусок яичницы, запил чаем. Поморщился: здесь просто волшебно готовили борщ, но кофе было редкостным пойлом, а в чае крепость будто пытались восполнить сладостью.
Под названием газетенки печатали высочайшую телеграмму:
«…Въ связи Съ бомбардировкой ГЕНИЧЕСКА, Бердянска, Гайтаново и МАРІУПОЛЯ ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОРЪ ПОВЕЛѢЛЪ СОИЗВОЛИЛЪ: ПЕРЕДАТЬ ГАРНИЗОНАМЪ И ВСѢМЪ ЗАЩИТНИКАМЪ ГОРОДОВЪ ВСЕМИЛОСТИВѢЙШЕЕ ПОЗДРАВЛЕНІЕ СЪ ПЕРВЫМЪ БОЕВЫМЪ КРЕЩЕНІЕМЪ И УБѢЖДЕНІЕ ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА, что ОНИ ПРОЯВЯТЪ СМѢЛОСТЬ и твердость ВЪ ДАЛЬНѢЙШЕЙ ОБОРОНѢ отечества».
Далее шли сообщения о разрушениях в приазовских городах, о сражающемся Севастополе.
Новость была не столь уж неожиданной. Первым боевым крещением бомбардировка была, пожалуй, только для Гайтаново. Еще в мае англо-французская эскадра прорвала заграждения в Керченском проливе, бомбардировала Таганрог, высаживала десант в Мариуполе. Тогда приазовские города были легкой целью — со здешних бастионов все пушки сняли еще при Александре Благословенном, передали на Кавказ. А вот весь июнь спешно с бору по сосенке, с миру по нитке пришлось разыскивать орудия, укреплять обветшавшие укрепления.
Штабс-ротмистр зевнул и перевернул листок. Вторую страницу занимала вполне безобидные статьи: рецепт малинового варенья, детский стишок. Офицер уж думал вовсе отложить чтение, но краем глаза уловил слово, которому будто не было места в этакой газетенке. Вчитался на свое горе: от удивления чай пошел не в то горло. Военный выплюнул напиток в газету, страшно закашлялся, глаза налились кровью, выступили слезы.
Перепуганная бригадирша стала хлопать постояльца по спине, но тот, продолжая кашлять начал отбиваться.
Собравшись, он схватил газету и заспешил из пансиона прочь.
Вдовая женщина лишь пожала плечами: все-таки офицер был странным.
Спеша с очередного урока на углу Екатерининской и Греческой улицы, у лавки, где торговали на разлив здешними винами, Аркадий налетел на шумную гурьбу. То были молодые офицеры, все больше кавалеристы, одетые в пестрые мундиры.
Аркадий хотел их обойти стороной, но один офицер с погонами поручика вдруг схватил юношу за руку, втянул в толпу, густо захохотал:
— Аркаша! Друг сердечный! Так-то ты не замечаешь друзей детства?
— Ники! — узнал офицера юноша и смутился: уж слишком провинциально заурядным он выглядел перед этими щеголями.
— Представьте, господа! Вот с этим человеком я сидел на одной лавке в школе! — улыбался поручик. — Можно сказать мой единственный приятель в здешних краях.
— Давно приехал? — спросил Аркадий.
— Да вчера под вечер прикатили! С неделю погостим и опять в Крым! Надо торопиться, пока война не закончилась. Там быстро можно устроить карьеру, если, разумеется, не дать себя убить.
— Ты и так, я погляжу, времени не теряешь. Я слышал, ты стал настоящим героем.
— Да как сказать, — сделал вид что затушевался Ники.
Николай Рязанин был старшим и единственным сыном здешнего городничего, в доме которого Аркадия принимали хорошо. Там сестра Дашенька много и часто рассказывала о подвигах брата.
И гордиться было чем: в прошлом году отряд Ники попал в бою около Балаклавы под огонь английских орудий. Когда убили командира, корнет Рязанин принял командование эскадроном. Во главе отряда ворвался в британский редут, развернул пушки и уже дважды раненый сдерживал контратаки противника. Редут все же пришлось оставить ввиду явного превосходства противника, и в эскадроне не осталось ни одного солдата, на ком бы вражеская пуля или сабля не оставила свою отметину. Сам Ники провалялся на излечении почти полгода.
За геройство корнет был представлен к ордену Святого Георгия четвертой степени и произведен в поручики.
Аркадий, верно, отдал бы свою левую руку, чтоб правой написать подобный, как входит сейчас в моду говорить — reportage. Но его написал кто-то другой, видимо, и не подозревающий о своем счастии.
А вдруг, — подумал Аркадий, — Ники мог бы вспомнить о том бое хоть что-то не попавшее в газеты…
— Ты же главного не знаешь! Дядя мой тоже получил назначение в Крым! Там грядут большие перемены. Отставка князя Горчакова — уже состоявшееся дело. Государь недоволен его нерешительностью. Да он и сам тяготиться своей должностью.
— И твой дядя будет вместо него?…
— Где там! Вместо Горчакова назначают генерала-фельдмаршала Колокольцева. Но дядю определили его заместителем. Я же говорю: большие перемены! Дядя меня терпеть не может, но так это не беда. Он станет посылать меня в самые опасные вылазки — и если кампания затянется на год, я стану полковником. А если дядю убьют — так еще лучше: я у него единственный наследник!
Ники засмеялся, и этот смех был поддержан его сослуживцами. В самом деле: убыль среди командующих в Крыму была значительной и мало кто, не взирая на высокий чин, не получал раны.
— Ну да что мы все о деле?… — очнулся Ники. — Пошли-ка выпьем.
— Не сейчас. Мне надо на работу…
— Вот как? Ты работаешь, а не служишь даже?… — удивился Ники. — Да бросай ты это! Поступай к нам в полк вольноопределяющимся! Я за тобой присмотрю — и к зиме получишь офицерский чин! Господа, ведь правда мы не оставим моего друга?
Господа шумно подтвердили.
— Я подумаю. А сейчас мне надо спешить, — отвечал Аркадий, хотя торопиться было решительно некуда. — Я буду в вторник. Твой батюшка звал меня на блины.
— Приходи, конечно! Только я не я буду, если блинами все и ограничится.
Еще спускаясь по лесенке в подвал, Аркадий услышал, что в типографии кто-то есть. Говорили громко, однако по простоте душевной юноша не принял это на свой счет: из-за пьянства грек часто халтурил, и ссоры с клиентурой были совсем не редкостью.
Иному благоразумие бы подсказало переждать, но по прежнему опыту Аркадий знал: спор может затянуться, а работу все равно придется делать.
Внутри типографии был тот самый заезжий штабс-ротмистр, которого еще вчера Аркадий заметил в городском саду. Он потрясал вчерашним выпуском газеты.
Судя по всему разговор начался совсем недавно, и не задержись Аркадий с другом детства, то попал бы он на самое начало спора.
— Что это? — вопрошал штабс-ротмистр, потрясая в воздухе «Листком». — Что это, я вас спрашиваю?…
— Газета… — дивился непонятливости офицера грек.
— Дагосподибожемой! Вижу что газета! Что в ней себе печатать позволили?
И перстом штабс-ротмистр ткнул в самый уголок второй и последней страницы, где была даже не заметка, а короткое сообщение в два предложения:
«…
Какъ сообщаетъ нашъ источникъ, вчера около восьми вечера неизвѣстный подавалъ геліографическіе знаки британской эскадрѣ. Вотъ на что нашей полиціи стоило бы обратить пристальнейшее вниманіе!
…»
Озаглавлено оно было как «Таинственное происшествие», а подписано и вовсе одной буквой «С.».
— Я не понимаю, откуда это! — запротестовал грек. — Я вчера такого не набирал! Аркаша, ты понимаешь, что происходит.
Аркадий понимал. Сердце словно рухнуло вниз, куда-то к подметкам, перестало биться. В горле стало сухо, как в геенне огненной. Он предполагал, что заметка привлечет внимание чье-то внимание. Но этот рассерженный офицер в число предполагаемых читателей не входил.
