И вот как–то раз, когда в ожидании магазина на колесах мы с Цэнгэлом прикидывали на бумажке, что бы купить, к нам вдруг ввалился в сдвинутой на затылок шапке Муна Гуай. Пар поднимался у него над залысиной, брови встопорщились до самого края лба. Чуть не приплясывая от радости, он объявил:
— Ну, детки мои, готовьтесь новую семью встречать!
У нас рты от изумления раскрылись, так истосковались мы по новым людям. Цэнгэл даже карандаш выронил, но опомнился из нас двоих первым:
— Семья, говорите, приезжает? — и посмотрел на меня.
Муна Гуай провел рукой по лицу от самой залысины до подбородка, вытирая пот, и подтвердил:
— Точно, семья! И вроде ребеночек у них есть…
Эта новость так меня обрадовала, что я слова не могла сказать. Никто не догадывался о моих страданиях, о том, как я хотела стать матерью. Цэнгэл, в раздумье поглаживая плечи, предложил старику табурет:
— Присядьте, Муна Гуай.
Муна Гуай снова вытер пот со лба и весело продолжал:
— Только что начальник из города звонил, доволен, что новая семья приезжает.
— А вы не узнали, откуда они?
— Из Сайншанда перебираются. Люди совсем молодые. Начальник о них хорошо говорит, а ведь он просто так хвалить не станет — у него каждое слово береженое, на вес золота.
— Вот хорошо–то! Теперь мы с тобой… Да что мы — всем тут жить веселей будет. А то ведь порой тоска прямо заедает.
Цэнгэл задумался, наверно, о новой семье, потому что лоб наморщил и замолчал.
Разговор возобновился, но я уже не слушала, думала о чужом ребенке. Дорог он. мне стал сразу, как будто я давным–давно его знаю. Почудилось, словно пухлые ручонки погладили меня по щеке, и больно сжалось от этого сердце. Маленький человек, которого я и увидеть–то еще не успела, завладел всеми моими мыслями. Опершись о спинку кровати, думала я о счастливой паре, которая с молодых лет обзавелась ребенком, узнала родительские радости.
— Они что, сегодня ночью приезжают? — хрипловатым голосом спросил Цэнгэл.
— Поутру. А часов в пять надо будет пути к шестичасовому проверить.
— Время–то какое нескладное выбрали. Снег не перестал?
— Нет, хлопьями валит.
— Значит, плохую погоду везут. Но что поделаешь, раз судьба с ненастьем дружит!
— И не говори. Верно, устали ребята с дороги–то. С самого Сайншанда ведь едут. Вон сколько до наших краев тряслись, да еще с малым чадом.
— Так они же поездом едут, не на верблюдах маются. Весело, надо думать, путешествуют, в тепле да уюте.
Муна Гуай ушел, обеими руками подхватив подол накинутой на плечи шубы. Я больше не могла сдерживаться и кинулась на шею Цэнгэлу, не скрывая своего счастья. По правде говоря, никогда прежде не проявляла я так открыто своих чувств к человеку, с которым были накрепко связаны и радости, и обиды моего сердца. Жизнь сурова, а раз так, думала я, надо принимать ее такой и стараться быть сдержанной. В нашем маленьком поселенье, где шесть человек топчут один клочок земли, дышат одним воздухом, зачем показывать другим, что у тебя на душе?
Цэнгэл пристально и даже с недоумением посмотрел на меня и наконец произнес:
— Что это с тобой? Как ребенок малый, ластишься.
Мне стало стыдно, даже щеки вспыхнули. Попыталась вспомнить, когда в последний раз в таком вот порыве дарила ему свою нежность и любовь, и не смогла. От равнодушия и холодного непонимания мужа радость моя сразу угасла, я вся как–то сжалась. Семейная жизнь наша показалась мне тусклой и однообразной. «Почему же не понимает он, что и у меня есть мечта?» — с горечью подумала я. Про себя я уже обвинила мужа в том, что нет у него отцовского чувства, что не интересуют его дети, что никого ему вообще по–настоящему не нужно. И сняла руки с его шеи. А Цэнгэл равнодушно взглянул на меня, потянулся всем телом и сказал:
— Спать пора, утром вставать рано.
Голос его показался мне таким далеким и невыразительным, словно шел не от него, а от холодных стен нашего домика.
— Не мешало бы протопить, люди в дом придут.
— Ничего, до утра тепла хватит.
— Стужа должна из их комнаты выйти. Ночью бы еще разок протопить.
— А дрова колотые есть?
— Есть… Ведь, говорят, ребенок у них, — сказала я почему–то с испугом.
— Ну и что?
— Ему холодно будет.
Я повязала платок, накинула шубу и подумала: «А ты спи себе».
Цэнгэл стал раздеваться.
— Разбери–ка сперва постель, а потом иди, — остановил он меня и опять потянулся, так что суставы хрустнули.
Не дело, когда жена забывает порядок и свои обязанности перед мужем. Есть люди, которые из мелкой ссоры раздувают большой скандал, и потом им только и остается, что разъехаться в разные стороны. Но Цэнгэл на меня пожаловаться не может. Да разве это труд — приготовить мужу обед да чашку чаю налить? Нет, долг каждой хорошей жены. Причина любой ссоры в доме — желание одного помыкать другим да пустое самолюбие. Моя мать прекрасно знала, что женщина должна в доме делать, и нас, дочерей, этой премудрости научила. Вот почему три года замужества прошли у меня спокойно и тихо. Если в семье любви не беречь, не уважать друг друга, мира не будет в доме.
Я разобрала постель. Цэнгэл уже из–под одеяла глухо так предостерег:
—Смотри осторожней с топором, палец не отхвати. Ночь все–таки.
Таинственным и красивым был заснеженный двор. Стоял туман, бесшумно валил густой снег, темные силуэты деревьев подступали вплотную. И вдруг я ощутила, как дорога мне наша бесхитростная жизнь в уртоне. От влажного снега пахло осенним айраком.
Когда я вернулась в дом, Цэнгэл спал так крепко, что бери его в охапку, тащи куда хочешь, и не проснется. Не знаю, чем объяснить — то ли радостью от приезда новых людей, то ли грустью, что подступила к сердцу в эту весеннюю ночь, — но только захотелось мне подшутить над Цэнгэлом. Вот бы вытащить его на двор дрова поколоть. Нравится мне, как он тяжелым топором колет сучковатые чурки.
Я стащила с него одеяло. Цэнгэл сел на кровати, смуглый от загара, и начал растерянно хлопать глазами.
— Что такое? — спросил он сердито.
— Медведь там!
— Кто–кто? Утро, что ли, уже? Пять часов?
— Там, за деревом, медведь притаился.
Цэнгэл кулаками протер глаза, и, вытаращив их, уставился на меня:
— Ружье доставай скорей! — а сам схватил шубу.
Я, делая вид. что ищу ружье, принялась распахивать шкафы, сундуки. Цэнгэл, с шумом наконец одевшись, накинулся на меня:
— Разве ружье в сундуке держат, дуреха? Вот оно!
Я бросилась к посудному шкафу, вытащила оттуда топор, которым мы рубили мясо, и протянула Цэнгэлу.
— На, держи!
— Я же говорю — ружье давай! — Цэнгэл оттолкнул меня, сорвал со стены ружье и выскочил на улицу.
Едва сдерживая смех, я крикнула ему вдогонку:
— А топор нужен?
— Нужен, тащи!
Я вышла во двор с топором в руках. Цэнгэл крался, как охотник, но снег под его сапогами предательски поскрипывал.
Дойдя до угла дома, он прошептал:
—Где медведь?
—Ты что, не видишь? Вон под тем высоким деревом сидит.
Цэнгэл пристально вглядывался в темноту.
— Темно тебе, что ли? Дай–ка мне ружье, я сама…
— Тише, не спугни. Сам все вижу.
Не успела я слова сказать, как грянул выстрел, раскатившийся эхом в тишине тайги. Снег с ветки упал мне за шиворот. От неожиданности я выронила топор. Цэнгэл ринулся к лесу. Я даже представить не могла, каким громким и грозным может быть выстрел в ночи. Эхо все еще катилось куда–то вдаль. В лесу треснул обломившийся сук. На двор выскочили перепуганные соседи. Муна Гуай с трясущейся челюстью только и сумел выговорить:
— Что такое, детки мои?
А Дэмбэрэл Гуай молча уставился на нас, не в силах вымолвить ни слова.
Из мрака появился запыхавшийся Цэнгэл и обругал меня:
— Не умеешь язык за зубами держать, вспугнула зверя своей болтовней.
Муна Гуай приблизился к Цэнгэлу с опаской, сторонясь ружья, и снова спросил:
— Что такое, сынок мой?
— Да медведь… Жаль, ушел, здоровый зверь.
— Прямо к дому подошел?
— Ну да, вон за тем деревом сидел. Поторопился я. Обрадовался, что добыча близко.
— А что, как зверю в когти угодил бы? Бесшабашный вы народ, молодежь, разве ночью так можно?
Я слушала этот разговор и казнилась — зачем подняла такой шум посреди ночи. Не думала я, что все так получится. Послышался шум тяжелого состава. Цэнгэл наконец заметил меня.
— А печку натопила?
Я подняла с земли топор и негромко ответила:
— Натопила. — Голос мой звучал испуганно и робко.
— Пойдем, хоть поспим немного. Только сон разогнали зря.
Поскрипывая сапогами, Цэнгэл направился в дом. Я пошла было следом, но спохватилась:
— Ты ступай, а мне дров нужно еще наколоть. Нечего в печь класть.
Я и в самом деле хотела запасти дров для приезжих. Цэнгэл у меня в общем–то спокойный, не злюка, но поворчать любит.
— Надо было засветло этим заниматься, не ночью. Кто же в темноте дрова колет?
— А ты ружье ей оставь. Вдруг медведь из лесу вернется да и задерет твою жену, — сказал кто–то.
Цэнгэл выхватил у меня из рук топор и зашагал к поленнице. На это я и надеялась про себя. Смотреть, как он орудует здоровенным топором, всегда было приятно, у меня даже гордость за мужа появлялась. Звон топора улетал далеко в лес, от чурки в разные стороны отскакивали белевшие по срезу полешки. Мне вдруг почему–то стало страшно — а что, как он ударит себе по пальцам? Хотя я знала о врожденной его сноровке в любой работе, но схватилась за топорище и сказала:
