То, что бургомистр согласился присутствовать на открытии, тоже было заслугой фру Сальвесен. Когда она обратилась с этой просьбой, он не стал отказываться, а сказал, что это для него большая радость, и даже намекнул, что следует известить прессу, дабы общественность узнала об этом событии и получила наглядный пример того, какие плоды дает активность и инициатива.
Поэтому, когда ровно в половине пятого прибыл бургомистр, его уже поджидали несколько журналистов и фотокорреспондентов. Большинство жителей поселка отложили обед, чтобы присутствовать на церемонии, и площадь перед магазином была полна детей и взрослых.
Подняли флаг, заиграл духовой оркестр. Оркестранты были в синей форме, трубы сверкали на солнце. Бургомистр приветствовал правление кооператива, оркестр исполнил «Да, мы любим…»[2], и процессия двинулась по улице. Впереди шли двое детей, каждый нес букет цветов. Следом шествовала маленькая девочка в национальном костюме с красной фланелевой подушкой в руках. На подушке лежали ножницы, с которых она не сводила глаз и так боялась споткнуться, что шла еле-еле, и фру Сальвесен приходилось подталкивать ее в спину, чтобы не замедлять шествие.
Маршрут был намечен заранее, но дирижер оркестра перепутал и повел процессию мимо дома Андерсенов. Туне и Эрик сидели у костра и следили за курицей, но, едва заслышав музыку, удрали. Фру Андерсен с тремя малышами подошла к калитке и, улыбаясь, приветливо махала рукой. Хермансена рассердило, что в строю кто-то из детей закричал ей «ура», а кое-кто хотел побежать в сад, но был вовремя остановлен твердой материнской рукой.
Оркестр бодро прошагал до входа на детскую площадку, где уже стояли бургомистр и члены правления кооператива. Фоторепортеры щелкали затворами, а родители старались поставить своих детей на передний план. Когда оркестр замолчал, закричали дети. Им хотелось, чтобы все это поскорее кончилось и им наконец дали поиграть на площадке. В последние дни ее держали закрытой, чтобы к торжественному моменту был идеальный порядок.
Хермансен похлопал в ладоши, призывая к тишине, но дети не поняли и тоже принялись хлопать.
Бургомистр украдкой бросил взгляд на часы. Он был занятой человек и до конца дня должен был успеть на заседания четырех комитетов. Когда он взял слово, то начал со своего собственного детства. Потом дал краткую характеристику изменений, произошедших в области детского призрения:
— Конечно, это вопрос в основе своей экономический, но здесь очень важно отметить изменения в чисто психологическом плане. Хотя мы живем в век атома и автомобиля, наш век — это прежде всего век ребенка. Дети наконец-то поставлены во главу угла, и это место принадлежит им по праву. Детская площадка, которую мы сегодня открываем, может служить символом и примером того, как изменилось отношение родителей и властей и к будущему вообще и к молодому поколению в частности.
Глядя в эти сияющие и полные нетерпения глаза детей, жаждущих вступить в обладание своим царством, — говорил бургомистр, — от имени и по поручению муниципалитета города Осло я объявляю…
Девочка потеряла ножницы и испуганно смотрела на пустую подушку. Бургомистр, предупрежденный о ритуале открытия, вопросительно взглянул на фру Сальве-сен, но положение спас какой-то мальчишка из толпы, крикнув: «Рвите!»
Улыбающийся бургомистр взялся за ленту и хотел разорвать. Но лента была двухсантиметровой ширины и прочная, как шкура угря. Бургомистр старался изо всех сил, но ничего не получалось. Подскочил Хермансен, принялись за дело вдвоем. Каждый тащил в свою сторону. Пока шло это перетягивание каната, стояла полная тишина. Где-то далеко послышался шум автомобиля.
— Андерсен едет! — закричали ребята.
И в самом деле, подъехал грузовик Андерсена. Кузов был битком набит каким-то барахлом и старыми досками. Двое мальчишек пустились вдогонку и сумели влезть в кузов. И скоро уже все дети бежали за машиной Андерсена. Родители пытались их удержать, кричали им вслед, грозили, но все впустую: попробуй удержи десять блох десятью пальцами.
