Я не люблю тех, кто оскорбляет обслуживающий персонал. Это нестерпимо. С моей точки зрения — грех непростительный, если только вы не улаживаете личное дело или не проявляете закономерное недовольство официантом или курьером. Как только я впервые увидел такую сцену, наши отношения закончились. Она обвинила меня в том, что я «больше забочусь об официантах», чем о ней, — и не ошиблась. С этой минуты я превратился в сиделку при сумасшедшей и чувствовал себя обязанным лишь поскорее запихнуть девицу в самолет и отправить в Англию, понеся как можно меньше ущерба. Я привез ее сюда, позволил беде случиться — и был обязан по крайней мере вернуть идиотку домой целой и невредимой.
Сказать проще, чем сделать.
Люди ее боялись. Я быстро это понял.
Еще в Англии она упомянула о своем бывшем бойфренде, который якобы не давал ей покоя. Матери пришлось позвонить каким-то «друзьям», и те «побеседовали» с парнем — больше никаких проблем не возникало. Отчего-то я не обратил внимания на этот предупреждающий сигнал — как и на многие другие. Теперь мне чертовски хотелось отправить ее на самолете в Лондон, но это было все равно что читать нотацию дикому животному. Она никуда не хотела лететь. И не полетела бы.
В середине ночи она включала телевизор на полную громкость и щелкала с канала на канал, слушая новости и болтая о ценах на нефть. Как ни странно, ни соседи, ни менеджер не смели жаловаться. Каждую ночь я засыпал, не зная, где мы окажемся завтра. Я не исключал, что, возможно, проснусь в луже крови неопределенного происхождения, — поутру я боялся открыть глаза и увидеть, что она перерезала себе вены. Или мое горло. Я пытался, искренне пытался вести себя так, как, по моему мнению, нужно обходиться с сумасшедшими — мягко, по-джентльменски… пока не удастся запихнуть умалишенную обратно в Бедлам. Но она буквально принуждала окружающих помогать нам — посторонним людям и дальним знакомым, которым, казалось, нравилось возить по городу чокнутую богачку и добывать ей кокаин. Она вламывалась на вечеринки, нюхала порошок и служила настоящим магнитом для всяческих потакал, для подлых любителей устраивать кутежи.
— Чем она занимается? — однажды спросил восхищенный зевака, когда моя спутница поскакала, точно газель, через весь танцпол в туалет — несомненно, затем, чтобы нюхнуть порошка.
— Ничем, — последовал ответ. Как будто этим стоило гордиться.
Люди, знакомые с бритвенно-острым язычком моей спутницы, с ее способностью отпустить жестокую шутку — те, кто знал ее по Сан-Тропе, Монако, Сардинии, ну или куда там еще ездят богатые и знаменитые — вздрагивали при нашем появлении. Никто не заступал ей дорогу.
Может быть, потому что все они друг друга ненавидели. Вскоре я обнаружил, что оказаться в поле зрения моей истерички значит добровольно влезть в зловещий круг итальянских коллекционеров, жутких русских олигархов, озабоченных миллиардеров, брошенных жен индонезийских деспотов, наследников давно не существующих королевств, любовниц африканских диктаторов, бывших проституток, ставших миллионершами, и той публики, которая любит общаться с подобными людьми. Публики, которая на них зарабатывает. Казалось, богачи приехали на Сен-Бартс, чтобы в очередной раз сказать друг другу «пошел ты на…». Разумеется, с улыбкой.
Мы провели далеко не романтический канун Нового года на вечеринке у Каддафи. Это кое о чем да говорит. Выступал там Энрике Иглесиас. Такого рода детали врезаются в память — все равно что родинка на щеке у палача.
У кого яхта больше, наряд лучше, угощение вкуснее — остальное не важно. Распри десятилетней давности по пустяковым причинам, забытым всеми, кроме участников. Они кружили друг подле друга, ища слабое место, надеясь улучить момент и нанести удар, обманывали ради выгоды, вцеплялись в глотку за любую мелочь, сущую ерунду. И это — люди, которые правят миром. Вот что постепенно до меня дошло.
Я торчал в буфете на огромной яхте под названием «Осьминог» (видимо, в память о «Джеймсе Бонде»). Огромный внутренний док, субмарина на шесть мест, посадочная площадка на два вертолета, оригинальное издание Фрэнсиса Бэкона в сортире. Я оторвался от еды, и у меня возникло впечатление, что танцующие, пьющие, вежливо болтающие гости ничуть не переменились бы в лице, если бы мне сейчас перерезали горло.
Когда моя спутница в третий — и последний — раз потеряла бумажник, я охотно вырыл бы на пляже яму и похоронил ее там, если бы мог быть уверенным в своей безнаказанности. Но она ежедневно болтала по телефону с мамой. Мысль о том, чтобы просто бросить ее, оставив без кошелька, без средств, накокаиненную и почти свихнувшуюся, в номере отеля, из которого, как я полагал, она могла вылететь на улицу в любую минуту… в общем, мне не нравилась эта мысль.
Меня всерьез тревожило то, что, если я совершу этот разумный и безусловно взвешенный поступок, мое пребывание на Карибах закончится прибытием двух головорезов из Чечни с бензопилами.
Я находился в неприятном месте в компании неприятной женщины и был окружен, возможно, еще более ужасными людьми.
Французы, которые заправляли этим сатанинским балом и обслуживали посетителей, хорошо знали своих гостей и кормили их, ублажали, надували, облапошивали всеми известными способами, добавив парочку вновь изобретенных. Сидишь в закусочной на пляже — и вдруг начинает греметь музыка, и появляются девицы с купальниками или украшениями на продажу. Платить приходится за стол, а не за то, что на нем стоит. Впрочем, моя спутница страшно смущалась при одной мысли о том, что кто-то может за что-то платить — а уж тем более она. Мужчины лет за пятьдесят, с толстыми животами, свисающими над их плавками «Speedo», танцевали с грудастыми украинскими шлюхами. Ухоженные маленькие собачки в бриллиантовых ошейниках хватали гостей за пятки. Официанты смотрели по сторонам с профессиональным выражением удивленного презрения.
