Я не испытывал недостатка в заботе и внимании. Родители любили меня. Они не пили, и я не знал, что такое побои. Они никогда не упоминали Бога — поэтому я не имел понятия о церкви, религии, грехе и проклятии. Наш дом был полон книг, музыки и кино. Когда я был маленьким, отец работал в фотомагазине на Манхэттене — и по выходным приносил домой взятый напрокат шестнадцатимиллиметровый проектор и классические фильмы. Потом он получил руководящую должность в «Коламбиа Рекордз», и я бесплатно получал новые записи. Когда мне исполнилось двенадцать, отец отвез меня в «Филмор ист», на концерт Mothers of Invention, а может быть — Ten Years After, ну или кого я слушал в том возрасте.

Летом были барбекю и бейсбол на заднем дворе. В школе меня травили не больше, чем любого мальчишку, — может даже меньше. На Рождество я получил велосипед, о котором мечтал. Старшие в летнем лагере ко мне не приставали.

Я был несчастный и злой.

Атмосфера любви и нормальное течение жизни в нашем доме душили меня — сравнительно со свободой, которой пользовались мои шалопаи приятели. Я завидовал хаосу, который царил в их домах, почти полному отсутствию надзора. В родительских тайниках мы находили странные, порой пугающие, но неизменно соблазнительные вещи — размытые черно-белые порнофильмы, пакетики с травкой, таблетки, бутылки спиртного (никто не обращал внимания, если они пропадали или постепенно пустели). Родители моих друзей всегда были заняты другими, более важными вещами и позволяли детям творить что вздумается — оставаться на улице допоздна, ночевать у приятелей хоть каждый день, курить травку в комнате, не боясь разоблачения.

Мне всего этого недоставало. Почему судьба меня обделила? Я не сомневался, что единственная преграда между мной и жизнью, полной приключений, — это родители.

Позже, работая на какой-то особенно отвратительной кухне, которая больше напоминала салун, чем настоящий ресторан, я вовсе не склонен был смотреть в прошлое с сожалением и раскаянием. Я не гадал, в чем заключалась ошибка, и никогда не винил дурные привычки и скверных друзей за то, что мою карьеру нельзя было назвать звездной. Я не отношусь — и никогда не относился — к своим пристрастиям как к заболеваниям. В конце концов, я с двенадцати лет искренне хотел стать наркоманом. Назовите меня ненормальным, но наркотики были просто-напросто манифестом, вызовом в адрес буржуазных родителей, которые совершили непростительный грех — они меня любили.

В любой момент, оглядываясь назад, я могу честно сказать, что в конечном счете я бы вновь повторил весь пройденный путь. Я знаю, что именно привело меня в эти вшивые забегаловки, с вонючими столами и грязными мясорубками, и всегда знал.

Жизнь, даже в худшие времена, была со мной совершенно справедлива, и я это понимал.

Даже когда я работал в гриль-баре под названием McAssCrack, я понимал, что мне изрядно повезло. Повезло, что я выжил, хоть и принимал дозу каждый божий день (это было в восьмидесятые годы в Нью-Йорке). Повезло, что сохранил относительно крепкое здоровье, тогда как многие мои ровесники уже отправились на тот свет. В моей жизни даже была любовь, почти невероятная, — долгий союз, больше похожий на криминальный сговор.

Хоть я и терпеть не мог стоять на кухне и готовить яйца, сбрасывая их с ложки в миску с ледяной водой, я никого не мог в этом винить. Это ведь был мой выбор.

Впрочем, я все-таки винил отца. За ту радость, которую он принес мне, когда подарил альбом Sgt. Pepper. Или Disraeli Gears. Можно сказать, что подобный опыт в юные годы развивает неутолимую жажду развлечений, а то и тягу к разрушениям. Может быть, девять лет — это слишком ранний возраст, чтобы смотреть «Доктора Стрейнджлава» и узнать, что вскоре будет ядерный апокалипсис и миру наступит конец (чертовски занятное зрелище). Возможно, это послужило причиной нигилистического взгляда на вещи, который я усвоил позже — когда мне стукнуло одиннадцать и я разочаровался в жизни.

Если уж перечислять тех, кто виноват, то верхние строки списка займут два классических детских фильма — «Красный шар»[18] и «Старый Брехун».[19]

В чем суть «Красного шара»? Каждый раз, когда у нас заболевал учитель, директор притаскивал проектор и показывал эту, предположительно трогательную и вдохновенную, историю о маленьком французском мальчике и его друге — волшебном воздушном шарике. Но подождите-ка. Мальчик беден и явно нелюбим. Каждый день он ходит в одной и той же одежде. Найдя волшебный шарик, он подвергается настоящим гонениям: его высаживают из общественного транспорта, травят в школе, даже выпроваживают из церкви. Родители либо умерли, либо бросили его, потому что жуткая карга, которая жестоко выбрасывает шарик из окна, явно слишком стара, чтобы быть матерью мальчика. Его одноклассники — зловещая шайка, которая инстинктивно пытается уничтожить то, что не может понять или присвоить. Почти каждый ребенок в фильме — это член тупой толпы, похожей на волчью стаю; все они дерутся между собой, даже когда гонят мальчика и его шарик по улицам. Мальчик убегает, разлученный с единственным другом, и возвращается лишь затем, чтобы увидеть его медленную смерть.