— Да, — сказал он. — Наверно, стала.
— И мы будем так счастливы, — сказала она. — О, так хочется всем рассказать! Но не знаю, — может, будет лучше оставить это пока между нами?
— Да, так, пожалуй, лучше, — сказал он.
— Как чудесно! Правда? — сказала она.
— Да, — сказал он. — Потрясающе.
— Чудесно! — сказала она.
— Послушай, — сказал он. — Я, пожалуй, выпью. Не возражаешь? В медицинских целях, понимаешь? Завязал на всю оставшуюся жизнь, так помоги мне. Чувствую, приближается полный упадок сил.
— Тогда выпивка — на пользу, — сказала она. — Бедный мальчик, такая досада, что тебе нехорошо. Сделаю виски с содовой.
— Честно, — сказал он, — не понимаю, как ты еще со мной разговариваешь после вчерашнего. Надо, пожалуй, уйти в какой-нибудь тибетский монастырь.
— Ненормальный! — сказала она. — Как будто я тебя куда-нибудь отпущу! И хватит об этом. Вчера все было чудесно.
Она вскочила с кушетки, мимоходом поцеловала его в лоб и выбежала из комнаты. Бледный молодой человек посмотрел ей вслед, долго и медленно качал головой, потом закрыл лицо влажными трясущимися ладонями.
— О Господи, — сказал он. — О Господи, Господи, Господи.
Нью-Йоркер, 23 февраля, 1929 года
Хотите знать, что Бог думает о деньгах, — посмотрите на тех, кому он их дает.
Поутру первым делом чищу зубы и затачиваю язык.
Не смотри на меня таким тоном.
Писать ненавижу, но очень приятно, когда все уже написано.
Люблю выпить мартини, самое большее — две рюмочки. После третьей — я под столом, после четвертой — под хозяином дома.
Лекарство от скуки — любопытство. От любопытства же лекарства нет.
Мне безразлично, что обо мне пишут, покуда это правда.
Мужчина должен быть красив, беспощаден и туп.
Она говорит на восемнадцати языках — и ни на одном не может сказать «нет».
Возьми меня, или покинь меня, или, как это обычно бывает, и то и другое.
Если носить достаточно короткую юбку, хороший жених придет сам.
Чем слаще яблоко, тем темнее сердцевинка. Поскребите любовника и обнаружите врага.
Краткость — душа нижнего белья.
Два самых прекрасных слова в английском языке — «чек прилагается».
Любовь подобна капле ртути на ладони. Не сжимайте кулак, и она останется на месте. Сожмите — и она ускользнет.
Заботьтесь о роскошествах, а нужда позаботится о себе сама.
Дело не в заработной плате. Но должно хватать, чтобы тело и душа были порознь.
Деньгами здоровья не купишь, но я бы согласилась на усыпанное брильянтами кресло-каталку.
Так мне и надо: держала все свои яйца в одном ублюдке.
Я что, похожа на человека, который может свергнуть правительство?!
Robert Gottlieb Brilliant, Troubled Dorothy Parker // New York Review of Books. 4/7/2016
Американскую писательницу Дороти Паркер строго воспитывали в семье: нельзя было перечить взрослым, шутить над ними или отпускать язвительные замечания. И Дороти научилась бормотать («бормотанье — лучший друг девушек», — говорила она). Когда она стала театральным критиком в нью-йоркском журнале «Vanity Fair» и они с коллегами собирались на ланчи за круглым столом в ресторанчике «Алгонквин» на 44-стрит, Дороти не вступала в общий разговор, а бормотала свои реплики — так, что слышно было только соседу. И весь стол кричал: «Что она сказала?» Эти (ставшие легендарными) ланчи, на которые собирались все нью-йоркские литературные знаменитости, описал (среди прочих авторов) биограф Джон Китс в книге «Жизнь и времена Дороти Паркер». Приведу отрывок:
Люди боялись отойти в уборную — чтобы не пропустить острóту Дороти или боясь, что вслед им будет сказано что-нибудь вроде: «Хелен — чудо! И как образованна! Владеет восемнадцатью языками, и ни на одном не знает слова ‘нет’». Про новую актрису: «Талантлива, и диапазон! — от А до Б». Про даму, вслух объявившую, что она пошла в уборную, Дороти пробормотала: «Ей просто надо было позвонить, но она постеснялась сказать».
Статью «Блистательная, беспокойная Дороти Паркер» в апрельском номере «Нью-йоркского книжного обозрения» ее автор — редактор издательства «Саймон и Шустер» Роберт Готтлиб — написал к выходу очередных переизданий писательницы. Литературное наследие Дороти Паркер невелико: томик ироничных стихов, томик ядовитых и блистательных критических эссе и томик рассказов. Среди них: «Крупная блондинка» (признанный критиками самым значительным), душераздирающие рассказы «Я живу твоими визитами» и «Телефонный звонок» (незабываемо сыгранный в одноименном фильме актрисой Лив Ульман) и «Чудная увольнительная» — пронзительная история о любви и войне.
Фундаментальная статья Готтлиба демонстрирует прекрасное знание автором жизни и творчества Дороти Паркер, но также и заметное отсутствие любви к ее странному, единственному в своем роде, таланту. Статья начинается (и кончается) осуждением преувеличенных похвал творчеству Паркер, на которые не скупились прежние биографы, сравнивавшие ее с Хемингуэем и Фолкнером:
Все эти сравнения — лестные преувеличения. Сама Паркер понимала горькую реальность своей судьбы. Что было бы, если бы ей достался талант Хемингуэя, если бы она не соблазнилась заработками сценариста в Голливуде, если бы написала роман, если бы не была алкоголиком?.. Дороти Паркер была слишком умна, чтобы поддаться ностальгии, но она знала, что не сумела использовать все свои потенциальные возможности.
Подход автора статьи напомнил мне рассуждения многих критиков о Сергее Довлатове, который тоже не написал романа, тоже пил и не дотянул до величия. Но какое дело нам, читателям, до таких рассуждений, если фразы обоих этих авторов, их шутки и истории мы помним наизусть; если их тексты растащены народом по фразам для ежедневного пользования и множество их выражений стало фольклором: у Довлатова — русским, у Паркер — американским.
В статье Готтлиба «Блистательная, беспокойная Дороти Паркер» подробно описаны жизнь и карьера писательницы, включая ее многочисленные неудачи:
В 1920 году Паркер уволили из журнала «Vanity Fair» по настоянию влиятельных продюсеров Бродвейских театров — за обидные рецензии. Все сотрудники были возмущены, а один даже сам уволился в знак протеста. Но Дороти сразу подхватил другой журнал — «Ainslee’s». Кроме того, стихи и рассказы Дороти Паркер продолжали публиковать все, даже журнал «Vanity Fair», где ее предпочитали иметь автором, а не сотрудником. Но надо признать, что Паркер (критик справедливый, хоть и недобрый) оценила по достоинству все значительные театральные достижения своего времени.
Рецензии Дороти Паркер и правда были ядовитыми: «На этот спектакль, — писала она, — захватите с собой книгу (если у вас нет вязания)». Она была порождением Нью-Йорка, и «ревущие 20-е» иногда ревели ее тихим, ироничным голоском. Когда умер немногословный президент Калвин Кулидж, какой-то репортер забежал в редакцию и крикнул: «Сообщили, что Кулидж умер». И Дороти промурлыкала: «Интересно, как они заметили разницу?» Пикантную, миниатюрную, ироничную Дороти Паркер называли «нью-йоркской бэби» — сперва в любовном смысле, потом — символически. Готтлиб пишет:
Ее популярности, как можно догадаться, не мешали красота и сексапильность. Совсем юной она вышла замуж за милого, но мало интересного представителя американских аристократов — Эдвина Паркера. В 1917 году он поступил в армию, и она ездила за ним на военные базы, ждала его возвращения с фронта. Но он вернулся с войны морфинистом, и они вскоре разошлись. После этого у Дороти было множество любовных связей, все — катастрофические и все, позволявшие ей в прозе и стихах представлять себя женщиной одинокой, с израненным сердцем и тоскующей душой.
