— Э, слушайте, не говорите так, — сказал он. — Вы нам тут нужны. По крайней мере, будьте добры, не уезжайте еще некоторое время. Мы же с вами только познакомились.
— О, как мило с вашей стороны, — сказала она. — Боже мой, американские мужчины так редко умеют разговаривать с дамами. Мне кажется, они все слишком заняты или что-то в этом роде. Здесь все так спешат, ни у кого ни на что нет времени, одни только деньги, деньги, деньги. Что же, c’est ça[5], я полагаю.
— Мы бы и для другого время нашли, — сказал он. — Можно было бы повеселиться. Тут в Нью-Йорке, по крайней мере, развлечений достаточно.
— Ах, этот старый Нью-Йорк! — сказала она. — Не могу представить, что когда-нибудь к нему привыкну. Делать здесь нечего. А в Париже все так живописно и так далее, грустить нет времени ни секунды. И все эти прелестные местечки, куда можно пойти и выпить, как только захочется. О, Париж удивителен!
— Я вам здесь сколько угодно прелестных местечек покажу — тоже можно зайти выпить, — сказал он. — За десять минут в любое могу доставить.
— Ну, это будет, не как в Париже, — сказала она. — О, всякий раз, как о нем подумаю, так сразу становится terriblement triste[6]. Вот черт! Ну опять. Да когда ж я запомню, что пора перестать?!
— Так, послушайте, — сказал он, — может, принести вам выпить сейчас? Вы же, наверно, еще совсем ничего… Чего бы вам хотелось?
— О mon Dieu[7], ну, не знаю, — сказала она, — я так привыкла к шампанскому, что просто… А что тут есть? Что тут вообще пьют?
— Ну, скотч с джином, — сказал он. — И потом в столовой хлебная водка должна быть, так мне кажется. По крайней мере, может быть.
— До чего забавно! — сказала она. — Забываешь об этих ужасных вещах. И чего только люди не пьют! Вот в Риме… Давайте джину.
— С имбирным элем? — спросил он.
— Quel horreur![8] — сказала она. — Нет, просто джину, так я думаю, — как это у вас говорится? — чистого.
— Сию минутку, — сказал он, ушел, быстро вернулся с двумя наполненными стопками в руках и одну осторожно поднес ей.
— Merci mille fois[9], — сказала она. — О черт меня подери! То есть спасибо, я хотела сказать.
Молодой человек снова сел рядом, он пил, но смотрел не на стопку, которую держал в руке, а на юную даму.
— J’ai soif[10], — сказал она. — Mon Dieu. Надеюсь, вас моя брань не ужасает. Я так к ней привыкла, что даже не замечаю, что говорю. А по-французски-то… они, знаете ли, об этом вообще не думают. Все так ругаются, что это даже и на ругань не похоже. Уф. Бог ты мой, крепкая штука.
— В самый раз, — сказал он. — У Мардж хороший поставщик.
— Мардж? — сказала она. — Хороший поставщик?
— По крайней мере, пойло не разбавлено.
— Пойло? — сказала она. — Не разбавлено?
— У нее хороший бутлегер, по крайней мере, — сказал он. — Не очень удивлюсь, если прямо с корабля.
— О, пожалуйста, не надо об этих кораблях! — сказала она. — Как услышу о них, так в Париж хочется, просто беда. Сразу начинает хотеться прямо на корабль.
— Ах, оставьте! — сказал он. — Дайте мне ничтожный шанс. Господи, подумать только, а ведь я едва не пропустил эту вечеринку. Честно говорю, сначала не хотел идти. А пришел, и в ту же минуту, как увидел вас, сразу понял, что никогда еще в жизни не поступил вернее. По крайней мере, увидел, как вы там сидите, это платье и все такое…. Прямо обалдел, вот и все.
— Что, это платье? — сказала она. — Да оно старо как мир. Купила еще до отъезда за границу. Сегодня как бы не хотелось надевать мои французские туалеты, потому что… ну, разумеется, там-то ими никого не удивишь, но, я подумала, может, здесь, в Нью-Йорке, местные жители сочтут их слишком рискованными. Ну сами знаете, каковы парижские наряды. Они такие французские.
— Хотелось бы взглянуть на вас в них, — сказал он. — Господи! Да я бы… Слушайте, у вас уж ничего не осталось. Позвольте вам услужить. И не шевелитесь, ладно?
Он снова ушел и вернулся, и снова со стопками, полными бесцветной жидкостью, и снова стал смотреть на юную даму.
— Ну, — сказала она. — À votre santé[11]. Бог ты мой, как бы мне хотелось, чтобы не проходило. Я хотела сказать — везение.
— Я это понял, — сказал он, — как только вас увидел. Хотел бы я — по крайней мере, хотел бы я отсюда сбежать с вами куда-нибудь. Мардж говорит, сейчас ковры снова скатают и будут танцевать. Все захотят танцевать с вами, мне тогда и надеяться не на что.
— О, я не хочу танцевать, — сказала она. — Мужчины-американцы так плохо танцуют, почти никто не умеет. Как бы то ни было, не хочу заводить много знакомств. Ужасно тяжело с ними говорить. С самого возвращения не могу притворяться: не понимаю, что они толкуют. Наверно, думают, их жаргон забавен, но я этого не нахожу.
— Знаете, что можно сделать? — сказал он. — Если бы вы пожелали, по крайней мере. Можно дождаться начала танцев и улизнуть. И заняться городом. Что на это скажете, по крайней мере?
— А, знаете, это могло бы быть забавно, — сказала она. — Я бы с удовольствием посмотрела эти ваши новые маленькие bistros — как это у вас называется? — ну, вы же понимаете, о чем я… Где незаконно торгуют спиртным. Говорят, некоторые действительно чрезвычайно интересны. Эта штука, конечно, крепка, так я полагаю, но мне, кажется, от нее не тепло — не холодно. Так и должно быть, потому что я ведь привыкла к этим замечательным французским винам, все остальное для меня непривычно.
— Позвольте принести вам еще? — сказал он.
— Что ж, — сказала она, — разве что самую малость. Каждый должен делать то же, что и другие, как вы считаете?
— Повторим? — сказал он. — Чистый джин?
— S’il vous plaît[12], — сказала она. — Но да.
— Женщина, — сказал он, — ну, вы сильны! Ну, мы и повеселимся!
В третий раз он ушел, и вернулся, и в третий раз пил, не сводя с нее глаз.
— Ce n’est pas mal[13], — сказала она, — pas du tout[14]. Есть у них одно местечко на Boulevards[15] — это такие широкие проспекты, — там тоже подают своего рода ликерчик, на вкус почти в точности, как этот. Бог ты мой, хотела бы я там сейчас оказаться.
