В то время я был до такой степени погружен в свою работу, что живописная красота города Дожей не производила на меня ни малейшего впечатления. Мимоходом осмотрел я знаменитые памятники старины и не сумел погрузиться в великий покой этого единственного города в мире, где человек может уйти от современной жизни.
Не без оттенка презрения отношусь я теперь к моему образу жизни в Венеции. Базилика св. Марка казалась мне не заслуживающей внимания, а палаццо Дожей я удостоил самым поверхностным осмотром. Безразличие мое простиралось до такой степени, что я поселился напротив вокзала, прельстившись удобством и скромной ценой помещения. Повидимому, в ту эпоху чувство красоты было совершенно атрофировано во мне. Самыми интересными местами в Венеции я считал кафе Флориани, славившееся своим шербетом, остров Лидо, где я любил купаться, и Сан Серволо, любезный директор которого, заинтересованный моими исследованиями, делился со мною своими наблюдениями.
Славный человек был этот директор! У меня сохранились самые теплые воспоминания о наших бесконечных разговорах в его рабочем кабинете на острове умалишенных.
Окна комнаты выходили на террасу, окруженную темными кипарисами. Мы часто сидели там по вечерам, наслаждаясь спокойствием и тишиной, изредка прерываемой глухим завыванием, доносившимся из отделения буйных, и писком крыс, копошившихся в тине у подножия стены, во время отлива.
В один из таких вечеров на террасе директор показал мне этот документ, который я переписываю здесь.
Остров Сан Серволо.
12 мая.
Теперь, когда все считают меня сумасшедшим, и я до конца своей жизни обречен томиться в стенах этого убежища, ничто не мешает мне правдиво передать те события, которые привели к моему заключению.
Но пусть не думают те, кто, может быть, прочтет эти строки, что они имеют дело с маньяком, считающим себя жертвой врачебной ошибки и возводящим бесконечные обвинения на своих родных, лишивших его свободы. Нет! далек от мысли жаловаться на свою судьбу и протестовать против меры, примененной ко мне. Ни разу, с тех пор как я здесь, мысль о побеге не соблазняла меня. Напротив — моя келейка в Сан Серволо всегда казалась мне не тюрьмой, а желанным приютом. Она дает мне чувство безопасности, которое я не сумею найти в другом месте, и у меня нет ни малейшего желания ее оставить. Я благословляю толстые стены и крепкие решетки, навсегда отделившие меня от людей, — особенно тех, кто взял на себя смелость судить дела человеческие.
Если даже какому-нибудь судье случится прочесть эти строки, он не придаст им значения, и его карающая рука не коснется меня по той простой причине, что я признан сумасшедшим. Это незаменимое качество дает мне возможность говорить свободно.
Безумие служит мне защитой. Я сделал все возможное, чтобы подтвердить диагноз врачей. Когда меня привезли в Сан Серволо, я катался по земле, бросался на сторожа с явным намерением задушить его и болтал такой вздор, что минутами сам начинал сомневаться в своем рассудке. Я должен был укрепить свое положение, чтобы мирно пользоваться всеми его преимуществами.
Вы, конечно, догадались, что я совсем не сумасшедший. Выслушайте мою историю и судите сами. Я пал жертвой одного из тех ужасных приключений, которым люди отказываются верить, потому что они смущают слабый человеческий разум.
С детства я отличался непреодолимой леностью, впоследствии погубив шей меня. Мои родители происходили из знатной, но обедневшей семьи. Несмотря на это, они не жалели денег на мое воспитание. Я был помещен в один из лучших пансионов Венеции, где и познакомился с молодым графом Одоардо Гриманелли.
Окончив кое-как свое образование, я был вынужден избрать себе какую-нибудь профессию. Тут-то и проявилась моя лень, свойственная всем венецианцам. Стоило ли рождаться в Венеции, чтобы работать здесь, как и во всяком другом городе? Венеция поглощала меня всего. Я наслаждался ее великим прошлым и готов был посвятить всю жизнь Изучению ее старинных архивов. Но любитель-историк должен обладать большими средствами, а денег у меня не было.
Однажды, погруженный в тяжелые размышления, я зашел в собор св. Марка. Я любовался драгоценным мрамором и мозаикой, украшавшими внутренность храма. Блеск золота и богатое убранство церкви еще сильнее оттеняли мою собственную бледность. Унылый и подавленный сидел я на скамье, когда внезапно странная мысль мелькнула в моей голове. Я вспомнил старую связку бумаг, найденную мною в то утро в архивах Венеции. Это был отчет инквизиторов о некоем авантюристе, германского происхождения, по имени Ганс Глюксбергер, владевшим тайной превращения металлов. Он жил в Венеции в середине XVIII века, окруженный группой адептов. Но если этот чудесный секрет действительно существовал, не смогу ли я найти ключ к нему? Я чувствовал, что он не исчез бесследно. Должны были остаться хранители великой тайны. Может быть, мне удастся напасть на их след? Золотые своды св. Марка закружились в моей голове. На минуту я потерял сознание. Придя в себе, я поклялся разыскать хранителей тайны и вырвать у них секрет.
