Каждый последующий шаг давался все сложнее. Сомнения глушили голову, и уже не раз останавливалась в желании прекратить безумие и вернуться домой. Но вот еще один поворот — и застыла под табличкой «33». Тяжелый вздох.
А что делать? Друзей у меня здесь, по сути, и нет. Коллег по работе — тоже.
Единственная надежда на него и его помощь.
Очередной раз сделать глубокий вдох, скомкать страх и волнение в кулак, приструнить колебания — и нырнуть в подъезд. Быстрые шаги на пятый этаж (пока не передумал разум) — и застыть у его двери.
И что теперь? С чего начну? Как все воспримет? Откажет? Или поможет?
А, может, сама все-таки справлюсь? Но что я им скажу? Как уговорю мать?
(черт, снова себя ловлю на том, что грызу от нервозности ногти — злобно отдергиваю пальцы вниз; глубокий вдох — и занесла вверх кулак, но только притронуться к бордовому полотну так и не решилась)
«Черт с ним! Котись оно всё пропадом! Как-нибудь сама выкручусь! Всегда так было, и…»
Мысли все еще сражались друг с другом в моей голове, как сделала оборот (в желании убраться куда подальше) и в тот же миг уткнулась взглядом в его колкие льдины.
Едкий, сдержанный смешок.
— И все-таки постучать было не судьба? Да?
Чувствую, что краснею. Щеки запылали жаром, вгоняя меня в смущение еще больше. Опустила взгляд. Молчу.
— Ла-а-адно, — врастяжку, едва ли не пропел. — Пошли, давай.
Нырнул в карман, достал ключи. Шаг наверх, и, немного отодвинув меня вбок, протиснулся к двери. Щелчки замка.
— Заходи.
…
Присела на стул. Неосознанно стала следить за каждым его движением: стянул шапку и бросил на полку, снял куртку и повесил на крючок на боковой стенке шкафчика.
Заметил пристальный взгляд. Улыбнулся.
Его «длинный» ежик (застрявший в моей памяти) сейчас превратился в короткую стрижку, да и подбородок едва ли покрывала щетина, так что впервые смогла полностью оценить черты его лица. Как и думала, картина оказалась такой же прекрасной, как и его глаза.
Нервно сглотнула.
— Может, еще шубу тебе дать? Не замерзнешь?
(от неожиданности передернуло; растерялась; промолчала)
— Раздевайся, или ты упариться решила?
— Я ненадолго.
(удивленно вздернул бровью)
— Как хочешь. Ты есть будешь?
— Н-нет. С-спасибо.
(тяжело выдохнул; ухватил табурет, поставил напротив меня и присел)
— Слушаю.
(взгляд мой утонул в пустоте, перебирала мысли;
вежливо молчал, давая свободу моей внутренней борьбе)
— Не знаю с чего начать, — обреченно выдохнула и опустила голову.
— Говори, как есть. А дальше сообразим, что подправить.
— У меня проблемы, — уткнулась взглядом в глаза.
Понимающе кивнул. Промолчал.
Вдох — и затараторить:
— Как уже знаешь, наверно… Умерла моя бабушка. Ее тогда хоронили.
(вновь молча кивнул)
Продолжила:
— Меня здесь только она держала. Сама я из Украины, город Сумы. И хоть уже получила гражданство, мать все никак не успокоится, хочет, чтобы я вернулась.
(и вновь тишина)
В общем, они с отчимом решили продать бабушкин дом и… Короче…
(вновь грызу ногти, подбирая слова; взглядом блуждаю по стенам)
— И что ты хочешь? — не выдержал.
(благодарно улыбнулась за его участь; посмотрела в глаза)
— Я знаю, это, наверно, глупо. В общем, если бы сказала, что меня что-то… кто-то здесь держит, то они бы отстали. Не продавали бы дом, и вообще…
— То есть, — вдруг перебил, видимо, уже не вытерпливая моего мямлянья, — ты хочешь им сказать, что у нас с тобой отношения? И, по-твоему, это решит все проблемы?
— Ну, д-да, — несмело кивнула, сгорая от стыда.
— Тебе сколько лет?
— Э-э… а, давно уже есть восемнадцать, если ты об этом.
— Сколько тебе лет? — сдержано повторил; немного подался впереди уткнулся локтями в колени, невольно скрестив руки перед собой.
— Д-двадцатьтри.
(не распознала реакции; лишь дальшес полной серьезностью в голосе повел свою мысль)
— Вот так им и скажи. Не маленькая ведь уже. Не умеешь врать, и не начинай. Умела бы — и без меня сочинила три горы лжи, а так…, - тяжело вздохнул.
(опустила взгляд; щеки запылали еще сильнее от громкого позора)
— Скажи, что сама разберешься со своей жизнью. Давно сделала выбор, за ними осталось — только смириться.
(молчу, нервно сглатывая слюну; от переизбытка чувств обиды, растерянности и стыда едва не плачу)
— Что молчишь? — вдруг встал, прошелся по комнате; замер, взор обрушился на меня, — разве я неправ?
— Проще…, - едва слышно шепчу.
— Что? — чуть ли не рявкнул.
Выстрелила взглядом в лицо, разгораясь в ответной злости.
— Проще сказать, чем сделать.
Нервно скривился. Глубокий вдох. Замер на мгновение, не шевелясь.
— И что затем будет? — вдруг ухмыльнулся. — Скажешь, бросил, ублюдок, скотина эдакая… Да?
— Ну…, - отвела глаза в сторону.
Тяжко выдохнул.
— Да и потом, будь ты моей девушкой, я бы не думал о доме твоей бабушки. Я бы полностью был в ответеза тебя. И не нужна мне ничья помощь. Пусть хоть продадут, хоть сожгут. Жили бы, так или иначе, все равно у меня.
(невольно провела взглядом вокруг, сдержала улыбку; заметил — рассмеялся в ответ)
— Нет, ну… она была бы немного краше.
Не выдержала — залилась смехом и я, осеклась. Закусила губу.
— В общем, тебе мой совет: не ломай голову, не сочиняй, черт знает что, скажи как есть. И будет всем проще. И только не мямли, как вот ты здесь мне начала, будь твердой и настойчивой в своем решении — никто и слова поперек не скажет.
— Ну, спасибо…
— Говорю, как есть. Нравится тебе это, или нет. Ты пришла за помощью? — (выжидающая пауза — промолчала). — Я вот и помогаю…
Секунды тишины. Сомнений и неловкости.
Хотелось, было, удушить себя за свою глупость.
Робкие, плавные движения — встала со стула.
— Я,… наверно, — несмело начала; резко уставился в ответ на действия в глаза. — Я наверно, пойду…
Ухмыльнулся. Покачал головой.
Шаг ближе — и на короткое мгновение привлек к себе, притиснул к своей груди.
— Эх, Злата, Злата.
Секунды замешательства — и резко оторвался.
Живо пошагал к выходу.
— Молоко или чай будешь?
— Ч-чай…
Стянуть шарф, расстегнуть куртку, снять ее и повесить на крючок рядом с его одеждой.
Шаги на кухню. Что ж, посуды грязной стало куда меньше, по сравнению с прошлым разом, но все равно чистота не блещет. Ехидно ухмыльнулась себе под нос.
— Пошли в комнату, — подхватил две чашки со стола и направился к двери.
…
Опуститься на табурет.
Хотела, было, взять чашку, да обожглась. Злобно затрясла рукой и затем подула на пальцы.
— Аккуратнее, — ласково улыбнулся.
Ответила и я ему тем же.
Секунды тишины…
(решила как-то сгладить неловкость из-за предыдущего разговора)
Опустила глаза в пол и заговорила:
— Не знаю, как жить дальше.
Тяжелый (его) вздох.
— Как и раньше.
(кисло улыбнулась; уставилась в лицо)
— Просто сказать. Здесь я останусь совсем одна. Никого родного, близкого… Не дай Бог, конечно, но представь, если бы у тебя так стало…
— А кто тебе сказал, что я не один?
(вздернула бровями от удивления; ошарашенная, замерла; молчу)
— Про отца и мать, наверно, знаешь из дела.
(промолчала)
Решил продолжить:
— Его видел один раз в жизни, и то… издалека, лет так в двадцать. Матери же — некогда было до меня: работала день и ночь, на износ, не покладая рук. И в итоге поплатилась — болезнь утащила за собой в землю очень рано. Мне исполнилось тогда только двенадцать.
… Так что, воспитывала бабушка. Вот получила, как ветеран войны, трехкомнатную в Краснознаменске. Продали и купили однокомнатнуюв Калининграде. Все-таки, работы здесь куда больше, да и жить проще, чем там…
А теперь, лихая, и по нее пришла. Скосила — лежит, прикованная к постели уже больше года. В Добровольске у нас дом оставался. Небольшой, дряхлый, но все же крыша над головой. Уезжать она оттуда не захотела. Сама, наверно, знаешь. Стариков ближе к земле клонит, да и родные места не больно хотят покидать, особенно досчитывая до конца свои дни. Ей там легче — а потому не настаиваю. Соседка приглядывает — ей плачу, вожу продукты, оставляю деньги на мелкие расходы. Расстояние, конечно, некислое — больше ста километров, но кручусь, как могу.
— Соболезную…
Тяжелый вздох.
— Не надо. Бывало и хуже. Главное, что жива…
— И все же… значит, не один.
Ухмыльнулся. Опустил взгляд.
— Ладно, уговорила, — уставился мне в глаза, — не один. И раз на то пошло, если тебе так станет легче, пусть будет у тебя здесь в Калининграде далекий, всегда готовый выслушать и поддержать, «неплатежеспособный» друг.
Сам над своими словами рассмеялся — поддалась на шутку и я.
— Да, кстати, — вновь заговорил, — как там твоя «карьера» судебного пристава? Небось, уже в начальники отдела метишь?
(кисло улыбнулась)
— Да никак. Уволилась.
(удивленно вздернул бровью)
— Чего так?
— Не мое это.
— Ясно.
(улыбается, пристально смотрит на меня)
— Что? — не выдержала напора.
— Да сразу было видно, что не твое. Ни один нормальный пристав не будет ходить невесть куда с повестками, да еще и ждать в квартире должника всю ночь. Им наглости не занимать… Все как-то странно тогда получилось, если честно.
(усмехнулась)
— Да знаю, — тяжелый вздох. — Там все сложно было. Отчасти сработало то, что в меня не верили, да и назло дали «некурабельное» дело.
— В смысле?
— Моего провала только и ждали…
— Ясно, — с усмешкой прожевал слова. — Бывает. А теперь чем занимаешься?
— Продавец в магазине одежды.
(рассмеялся)
— Что? — надула губы.
— А это — твое?
— Н-не знаю, — немного помедлила с ответом, — Главное, что стабильно, рядом с домом.
— Наверное, хорошо платят?
— Ну, так себе…
— Ах, теперь все понятно. А я-то думал, какие же сейчас мечты у молодежи? Какие амбиции и рвения? Зарплата «так себе», зато «стабильно» и «рядом с домом»!
(ехидно скривилась, прищурив глаза, и покачала головой, ерничая над его словами)
— Ладно, пей чай, а то уж совсем остынет, — и потянулся к своей чашке. Повторила за ним.
— А ты как? Все еще достают из исполнительной службы?
— Да холера бы их побрала.
(улыбнулась; промолчала, лишь опустив голову)
— А знаешь, что занимательно во всей этой истории?
— Что? — резко уставилась в глаза.
— Кредит-то… ни я, ни моя бабуля не брали.
— Ка-а-ак?!! — едва не подавилась собственной слюной; глаза выпучились от удивления.
— А вот так. Кто его знает, где и как ксерокопии моих документов в банк попали, какими добрыми судьбами и через какие заботливые руки. Вот так вот. Одним прекрасным днем ошарашили новостью. Пытался разбираться, выяснять. Куда только не ходил, что только не писал: все тщетно. Везде свои.
— А в суд подать?
— Ты думаешь, это что-то даст?
— Ну, не знаю…
— Глубоко сомневаюсь.
Тяжело вздохнула.
— И, тем не менее, Матвей. Люди невечные, сам знаешь. Как только получишь в наследство квартиру…
(скривился; опустил голову)
— Да черт с ним! Как-нибудь разберусь!
— … уж лучше бы сразу выплатил.
— Пффф! — гневно расхохотался. — Еще чего!
— Там уже столько процентов набежало…
(закачал головой)
— Да уж, если мне уже юрист такое советует, то значит все еще хуже в нашей стране, чем я надеялся. Ты же юрист или кого там у вас на эту должность берут?
— Юрист, — кисло улыбнулась, — и советую, как раз-таки, подать в суд. Думаю, шанс отстоять свое — есть, но чем дольше тянешь, тем становиться все хуже.
— Ясно, — скривился. — А, кстати, чего по стези юриста не хочешь дальше идти?
(печально рассмеялась)
— Ты сейчас опять наверно съязвишь, но,… как оказалось, это тоже было не мое.
— А чего так?
— Не тот характер.
(понимающе закивал; улыбнулся)
Затянулась неловкая пауза.
Набираюсь храбрости, и пуляю той же дерзостью, что и он, всвоего нового «друга»:
— А ты это…, - обвожу взглядом комнату, — никогда не было желания убраться здесь хоть немного?
Понял издевку. Не обиделся, лишь рассмеялся.
— Некогда мне.
— Как так? — замерла в изумлении. — Хотя бы на выходных. Чем спать и дурью маяться…
— У меня нет выходных.
(удивленно заморгала)
— Как нет?
— Вот так. С двумя работами — оных не наблюдается, — с позитивным настроем в голосе торопливо ответил.
— Ясно, — скривилась от неловкости и сожаления. — Ладно, — тяжело вздохнула, — ты наверно тогда устал. Пойду я.
(хотел, было, слово вставить, да я спешно пресекла)
— Мать уже моя, наверно, с ума сходит, куда подевалась.
— А…, - расстроенно опустил взгляд. — Ну, тогда давай. И не дрейфь, будешь уверенная в себе — все получится. Запомни это навсегда.
— Хорошо, — благодарно улыбнулась.
… проводил к двери.
Прощальный взгляд друг дугу в глаза — и разошлись, как в море корабли.
Где-то бродит аппетит,
Под подушками скрываясь.
Откровенья глубины,
Я молчу и улыбаюсь.
Как бы здесь, но я не там,
Я с тобою на фонтане,
Мы с тобою по горам.
Что со мною я не знаю.
Да я же влюбляюсь в тебя!
Да я же влюбляюсь!
Ты уже не промолчишь,
Я уже не застесняюсь.
Снова ночь, а ты не спишь,
Новый день, а я не каюсь.
Как бы здесь, но далеко,
Где-то рядом с облаками,
Забегаем высоко,
Что со мною, я не знаю.
Да я же влюбляюсь в тебя!
Да я же влюбляюсь!
Разговор с Матвеем не выходил из моей головы ни на мгновение.
Я победила незримый бой с матерью. Мое решение благородно поддержал отчим, взяв, правда, с меня слово, что если что случится, то в любое время дня и ночи буду звонить им и, ничего не тая, выкладывать все, как на духу. Прилетят «в тот же миг» и непременно помогут, чем смогут. Дом решили не продавать. Родственники претензий не высказывали, да и потом, в завещании четко было указано, кому он переходит, так что, в итоге, спор был заранее проигран. Жить в нем пока мне было невыгодно (хоть и недалеко от города, все же, без своей машины, неудобно было быдобираться каждый день на работу). На том и постановили — попробовать сдать в аренду.
С новым напором веры и спозитивным настроем в душе начала искать в свободное время свое призвание — и наконец-то улыбнулась удача.
Еще во времена горевания по Леше я окончила курсы компьютерного дизайна, и нынче это пригодилось: меня взяли в газету (без опыта) художником-конструктором рекламы. Вместе с тем понемногу стала реализовываться моя мечта — заниматься творческим делом. Крохотные статейки о незначимых темах на последних страницах меня больше радовали, чем голодного — хлеб. До дрожи пронимали впечатления читателей и отзывы редактора. И пусть, на самом деле, я двигалась миллиметровыми шажками к цели, для меня это казалось сверхзвуковым полетом.
Одному только Богу известно, сколько в своей голове перебрала поводов, причин, по которым могла бы заявиться к Агатову в гости. Но всё не то, и всё не этак.
Нервно чертыхнуться себе под нос — и отступить от задуманного.
Но вот судьба подкинула шанс, и, нарисовав выражение дурочки на лице, я летела через весь город к нему…
Замерла у двери.
Знаю, не красота, не жалость меня сюда тянет. И даже не интерес.
Его дерзость, смелость и самоуверенность, твердость и нежность, циничность и реалистичность суждений, едкость насмешек и колкостьпрямодушия, а, быть может, просто, придуманная мною «сказка».
Всё возможно, и всё- правда…
Да только ко всему как-то странно замирает сердце, трепещет, словно мотылек, от непонятных, противоречивых чувств, икает и дрожит от страха провала, от ужаса потерять всёэто.
«Это», чему даже название сложно дать.
«Дружба»? Он так это определяет. А я? Что для меня оно значит?
…
И вновь стою, застывшая под толщей вопросов и волнения. Внутренний спор очередной раз проигрываю — и рука так и не касается двери. Глубокий вдох, — и, трусливо поджав хвост, делаю разворот.
… ехидная улыбка разрушила, взорвала все мысли.
Шаги наверх — и поравнялись.
— Я так понимаю, это уже традиция? Да?
Пристыжено улыбнулась, молчу.
— А главное первый раз — так резво колотила, что, думал, двери вышибешь, если не открою.
Не сдержалась — рассмеялась.
…
— А я уже думал, куда запропастилась? — разворот — и, не дожидаясь ответа, направился на кухню.
(покорно последовала за ним)
— Вижу…, - немного помедлила, — время у тебя свободное появилось.
(игнорирую вопрос, пытаюсь едкостью скрыть взорвавшеесяот его слов волнение)
Чище у тебя как-то стало.
Замер. Взгляд искоса в глаза, а губы искривила игривая улыбка. Пропустил удар.
— Работу сменил.
(изумленно кивнула, подначивая продолжать)
Теперь на такси гоняю. Так что если что — обращайся.
(благодарно улыбнулась; промолчала)
— А ты как? — шаг ближе, обнял за плечи (дрожь пробила все тело; замерла в растерянности), но вдруг отодвинул в сторону, освобождая проход, и протиснулся к холодильнику.
(обижено проглотила слюну и смахнула головой нахлынувшие эмоции)
— Молоко будешь? Вчерашнее, правда. Но, думаю, еще не скисло.
— Да нет, спасибо.
(хлопнула дверца)
В руках запестрела бутылка с синей этикеткой. Поставил на стол.
— Присаживайся, в ногах правды нет, — и тут же упал на табуретку.
— О! — удивленно вскликнула, в большей части, конечно, наигранно. — А у тебя, оказывается, под всей той грудой хлама еще два стула затерялось!
Ухмыльнулся, прикипел взглядом к глазам.
— И когда ты успела такой язвой стать?
— Учусь у лучших!
(хмыкнул, уже поднеся ко рту открытую бутылку)
— Да-к ты молоко будешь? У меня там еще одна есть, — кивнул на холодильник.
— Да нет, спасибо.
— Совсем не любишь?
— Да ну, чего. Нормально отношусь. Но, в основном, с какой-нибудь кашей или картошкой.
— Ясно. Ну, у меня только замороженные пельмени есть.
(рассмеялась)
— Да нет, спасибо. Я не голодна. А тебе, если хочешь, могу сварить.
— Нет, спасибо. Я по дороге перекусил. А чай-то хоть будешь?
— Буду…
…
— Говоришь, журналистка ты у нас теперь?
— Угу.
(скривился в едкой ухмылке; опустил взгляд)
— Что?
(вновь посмотрелна меня)
— Не удивлюсь, если, на самом деле, и это окажется «не твоим».
— Почему?
— Не знаю, как-то оно к тебе не вяжется.
(удивленно изогнула бровь)
— А что «вяжется»?
— Пока не знаю. Но это, как по мне, тоже не для твоего характера.
— Хм. Почему? Я всегда тянулась к творчеству. С детства писала стихи…
(тяжелый вздох)
— Я тебя, конечно, еще не особо хорошо знаю. Но мне кажется, что тебе нужно что-то яркое, нежное, искреннее, открытое. А не тяжба извечной борьбы журналиста и властей, мира прекрасного и реальности. Я не профессор, но думаю, публицистика и творчество — вещи разные, хоть и переплетаются.
(невнятно пожала плечами)
— Н-не знаю. Не думаю, что существуют такие профессии, как, по-твоему, подходят мне и моему нраву.
(вздернул плечами, перекривив меня, и загадочно улыбнулся)
— Так о чем там будет статья твоя? — попытка направить тему в другое русло.
Поддаюсь.
— О Кенигсберге.
— А что с ним?
— Нужно написать короткий очерк. Хочу выдать что-нибудьэдакое. Показать его настоящего.
— Последнее слово меня, я так понимаю и не зря, настораживает. Что именно «эдакого», мадам, вы жаждите? И, наверняка, нужна моя помощь. Правильно я полагаю? Иначе бы не пришла…
(пристыжено поджала нижнюю губу, увела взгляд в сторону и едва заметно закивала)
— Ты же больше меня повидал, лучше город знаешь. О приезжих, о богатых и бедных, о том, о чем предпочитают молчать.
(хмыкнул — проигнорировала; молчу)
— Нет, видимо, лезть на рожон — это всё-таки твой конек.
(улыбнулась)
А чего бы не написать о его красоте, о неповторимой двоякости? О прочном узле прошлого и настоящего. Королевскую гору взяли, но не сломили. Подземный город, который всё ещё таится под толщей обыденности. Мистические истории, которые так и блуждают от рассказчика к рассказчику. Янтарный край с бело-зелено-огненными глазами драгоценностей. Мир надежд и грёз. Сюда из всего света стекаются странники в поиске своей мечты. Как ты, как я, как мои родители… наши соседи, знакомые, и их близкие. Некогда неприступное царство превратилось в верный оплот заблудших душ. Мир балтийской прохлады, жгучих песков и нежной глади бездонного моря.
