Круг наш сузился, к четырем лицам, молчаливо и послушно носивших маски счастливых победителей. Сердце рвалось на части — и одна отрада была, это — музыка. Боль, излитая в ней и стихах, казалось, на мгновения, но отступала…
Былые успехи перестали радовать душу, начали раздражать.
Зажрались? Возможно, возможно, вы и правы. Да только от такого прозрения не становилось легче.
Отыграть очередной концерт — и отправиться в отель.
— Как это меня с Максом поселили?!! Вы с ума сошли? Как я с этим кобелем смогу ужиться?
Расхохотался Леший и только игриво заиграл бровью.
— Будешь третей.
— Облупишься! — и показала недвузначный, нецензурный жест. Резкий разворот — пошагала к лифту.
Зайти в номер, забрать свои вещи — и направиться к Кузьме.
Робкий стук.
— Открыто.
— Это я.
Ухмыльнулся.
— Макс будет в отчаянии.
— Его мечтам никогда не сбыться, — подыгрывала шутке.
Хотя… на самом деле, так оно и есть. После Леши я так ни с кем ни на что-то большее не решилась. Ни физически, ни душевно. Разве что Матвей, да и то, все оно было как-то робко, колко, да и едва ли можно назвать отношениями.
Тяжелый вздох — и рассесться на кровати.
Рыкнула в коридоре дверь, щелкнул замок соседнего номера. Донеслись женские голоса и хохот Лешего.
— А вот и Казанова на посту.
— Да пошел он, — нервно сплюнула. — Не надоело ему еще? Каждый раз разных таскает, словно что-то новое там пытается найти.
Рассмеялся Ипатов, но промолчал.
— Что? — уставилась на него. — Разве я неправа?
— Права. Ладно, — обхватил голову руками и стянул напряжение ладонями с лица. — Будем спать, или что?
— Угу, только зубы почищу.
— Давай.
Стянул футболку и плюхнулся на кровать.
Я поспешно удалилась в ванную исполнять обещанное, и вскоре присоединилась к Кузьме.
По-братски обнял, и еще громче засопел.
Недолго счастье играло.
Охи, ахи и крики из соседнего номера ставали все громче и громче, что, в итоге, просто-напросто стало невероятно бесить.
Проснулся и Ипатов.
Еще минуты «наслаждения» — и нервно выругался.
— Черт бы его побрал. Нужно в райдер добавить требование селить этого ублюдка за сто километров от нас.
Рассмеялась.
Немного привстала, упершись в ладони позади себя, расселась на кровати.
Неспешно повела взглядом по окутанной полумраком, втусклом свете луны и прилегающих к строению фонарей, комнате.
— Что, может, покурим? … все равно ж не уснем.
— Пошли, куда деваться, мать его за ногу.
…
Скрипнула дверь. Спешно обернулись — на балкон к нам вышел Димка.
Улыбка переросла в хохот.
— Что? Как всегда? Кто-то трахается, а кто-то — нервнокурит?
— Слышишь, умник, иди ты… сам знаешь куда, — злобно рявкнула я.
— Я и пришел, — ухмыльнулся Лазарев и, спешно подкурив от сигареты Кузьмы, стал рядом и тоже запыхтел. Взгляды наши поплыли по горизонту, утопая в собственных мыслях, спотыкаясь о личные, жизненные печали и обиды.
Матвей.
«Я еще долго стоял и смотрел на тебя, не понимая, рассуждая, ты это или не ты. Короткие, состриженные под мальчика, волосы, перекрашенные в „пепельный блондин“, они совсем не вязались с длинными, пышными русыми локонами, которые навеки остались в моей памяти. Пухлые щечки превратились в невеселые впадины, розовые губы — в бледные линии. Глаза, единственное, что осталось твоим — так это глаза. Голубые, по-прежнему печальные, усталые два озерца, полные боли и отчаяния, жажды нежности и заботы.
Спешно отставила от себя стаканчик кофе и вновь поднесла к губам сигарету. Замерла в затяжке.
(невольно поморщился от отвращения и злости, но промолчал)
Рядом сидящий молодой человек отвесил очередную шутку и ты, дав ему подзатыльник, тоже вместе со всеми расхохоталась.
Шаг навстречу и замер подле вас.
Обернулись.
Ребята протянули руки в знак приветствия, живо ответил им тем же, хотя все еще не отрывался взглядом от твоих глаз. …от глаз, в которых плескались искренне удивление, страх и …»
Злата.
«… и боль. Сердце вмиг предательски защемило, и на ресницах застыли слезы».
— Это — Агатов. Матвей Агатов, — живо отозвалась Лора, представляя нам «гостя». — Сегодня на фестивале он заведует световой шоу-программой. Так что все пожелания и уточнения направляйте непосредственно ему. Ясно?
— Ага, — едко кинул Макс и в очередной раз шутливо скривился.
— П-привет, — решаюсь первой шагнуть впропастьмежду нами…
— Привет, — коротко, стремительно выпалил в ответ.
— О-о-о, я так вижу, вы уже знакомы, — зашелся вдруг Леший, и, спешно обняв меня за плечи, немного наклонился вперед в сторону Матвея.
Молчим. Не шевелимся, все еще сражаясь взглядами.
— Да и судя по вашему виду… не все так уж было гладко.
Словно током пробилислова. Тут же осеклась, отвернулась.
— То же мне, еще придумаешь. Макс, тебе пора книги писать.
Живо вскочила, последний глоток дыма — и потушила окурок в стаканчике с кофе. Протиснуться мимо рядов (мимо Агатова) и резво выбежать в коридор, а через черный ход выскочитьна улицу.
До концерта еще далеко, на территории пока только участники и обслуживающий персонал, а посему смело могу позволить себе такую вольность.
Минуты — скрипнула дверь. Рядом со мной, на ступеньку, присел Кузя.
— Все так хреново?
Промолчала, отвела взгляд в сторону.
— Ясно, — тяжело выдохнул и уткнул глаза в скрещенные перед собой руки.
— Но это же не помешает выступлению?
Резко метнула взор на него.
— К-конечноже, не помешает. И, вообще, — спешно вскочила с места, — эта тема никого не должна волновать.
(немного помолчав, добавила)
И меня тоже.
Встал и Ипатов, поравнялся рядом. Взгляд пред себя, не на меня.
— Ты уверенна?
— Да.
…
Прозрение пробило меня очередной «волной» тока. Живо пролететь по коридору и отыскать в толпе Кузьму.
— Что случилось? — заботливо обнял за плечо и немного отвел в сторону, от пытливых взглядов окружающих.
— Сегодня песню «Друг» исполнять не будем.
— Почему это? — рявкнул кто-то мне на ухо. Испуганно обернулась. На наши плечи с Ипатовым приземлился Макс.
Нервно сглотнула. Молчу.
— Слышь, лесной обитатель, отвали, а. Видишь, сейчас не до тебя, — гневно гаркнул Кузьма и сгреб с себя руку Лешего.
— Э-э-э, ты что? Совсем белены обнюхался? Как это отвали?! — от возмущения его голос давно перерос в крик. — Все, что касается группы…
— МАКС! — писком, визгом прерываю на полуслове. И, едва сдерживаясь от рыданий, от ужаса и волнения, срываюсь на бег и мчу, куда глаза глядят.
… только на первом этаже смог догнать меня Ипатов и, властно схватив в объятия, тормознул на месте.
Уткнулась лицом в грудь и выпустила переживания.
Сегодня снова ожило мое сердце, увидев его, услышав моего Матвея, и старая рана… вновь зазияла, зазияла и закровоточила.
— Тише, тише, моя девочка, — еще сильнее прижал к себе. — Все будет хорошо. Сделаем, как хочешь.
— Все равно толпа не даст, — едва слышно отозвался где-то сбоку Леший, отчего я еще сильней, еще громче зарыдала. — Заскандирует. Любая б другая, но не «Друг»…
Действо началось. Все волнующие нас вопросы со «световщиками» уладил Лазарев, а потому оставалось лишь покорно ждать свой выход. Кто же знал, что очередное выступление в Кенигсберге вот так нагло нас сведет с Агатовым лицом к лицу, да еще и тайна моя откроется ребятамвот так глупо и… легко.
Из-за кулис я то и дело, что украдкой метала взгляды в сторону второго этажа, где, предположительно, находился «он». Я знала, что отсюда меня не заметит, не увидит, а потому и не узнает… о моей слабости, о волнении, о том, что еще… чувствуюк нему.
Макс в очередной раз посмотрел мне в глаза, задавая один и тот же немой вопрос — а я молчанием опять уведомила о твердости своего решения.
Еще мгновения — и нас объявили.
Писк, визг, крик и аплодисменты взорвали зал. Страх и ужас новым пластом, настом разлились по моей душе, заставляя дрожать конечности еще больше. Впервые, выходя на сцену, моя голова была забита совсем другими мыслями и чуждыми переживаниями. Я боялась, что сегодня,… давно выставленное напоказ откровение, впервые обретет полный смысл, лицом к лицу с адресатом, правда оголиться, и искренние, глубокие чувства станут перед толпой, как беззащитное дитя.
… Агатов узнает правду.
Глубокий вдох, сжать кулаки до боли — и пошагать вперед.
Наладив (под свой невысокий рост) микрофон, поправив на плече ремень, ухватилась одной рукой за гриф родимой гитары, и медиатором, зажатым, между пальцев второй, — уверенно ударила по струнам…
Тепло вмиг разлилось по всему залу, возвращаясь ко мне жарким приливом и глуша былые мысли.
Музыка проникла в каждую клетку организма — и из души полились слова. Упиваясь нежностью меланхолической песни, трепетом былых чувств, прикрыла веки и отдалась эмоциям…
Очередной куплет сменил припев, а затем — гитарное соло Лешего…
… и вновь разорвать зал припевом, порождая покорное вторение, цепляющее за душу, «эхо» толпы.
Конец композиции.
Но не успели стихнуть звуки электрогитары, как Лазарев дико, живо заколотил палочками по барабану, взрывая публику в новом припадке восторга и вожделения. Дал по струнам и Кузьма, ознаменовывая, доводя до разума остальных выбор новой песни.
… и вновь отдаться жгучему потоку лирики, льющейся, рвущейся к толпе прямиком из пылкого сердца.
И снова сойти с ума от возгласов людей, от их подпевания, от поднятых вверх рук, плавно качающихся, словно на ветру, вторящих своими движениями музыке, от где-не-где разбросанных по темени нежных, медово-сладких огоньках боли, отчаяния… и надежды.
Еще три композиции — и я буду свободна. Так бы я думала там, за кулисами. Сейчас же в голове были совсем другие переживания. И даже на мгновение стало все равно. Все равно, что узнает, что скажет, что подумает. Все равно…
Здесь, в теплых объятиях взглядов людей, которые в меня верят, которые любят, которые ждут, я готова застыть навеки, и перенести любые невзгоды,… любую боль.
…
Еще один аккорд — и музыка стихла, давая право законно захватить зал звуками восторга и обожания.
Улыбнулась. Искренне, счастливо улыбнулась.
И, когда, казалось, ужевсе разрешилось, закончилось, когда страх уступил удаче, крики толпы стали складываться в единый, связный гул, шум, несущий собой лишь один звук, один смысл, одно слово…
И это слово — «Друг».
Ужас прошиб все тело, но я не поддалась нахлынувшим эмоциям. Взяв чувства в узду, совладав с собой, сделала выбор.
Я чувствовала прикипевшие к моей спиневзволнованные взгляды ребят, их немой вопрос, полный замешательства и смятения.
А потому…
первой ударила по струнам. И акапельно (под звук стихающей ноты) завела болезненную строку…
Мраморный холод сжимает в тиски.
Давит молчанье твое на виски.
Каждый мой шаг — твои двое назад.
Отчего я погружаюсь в свой ад.
Но едва попрощаюсь с тобой,
Тут же зовешь — и сливаю я бой.
Сколько еще мы так будем играть,
Счастье надежды горем сбивать?
Сколько еще грез на дно моих смыть?
Чтобы понять, как же нам быть?
Сколько еще я стихов сочиню,
Снов нарисую, слез я пролью?
Сколько еще раз повторю,
Что тебя я… безумно люблю.
Снова утро за утром придет.
Встреча собьет одиночества счет.
Фраза, улыбка, тихий смешок —
И вновь твой раб отбывает свой срок.
Снова пытаюсь разорвать чертов круг,
Но у виска вместо дула — колкое «друг».
Сколько еще буду Бога молить,
Нервно пятак в руках теребить?
Сколько еще ночей недосплю,
Нервы лекарством свои я залью?
Сколько еще эту песню спою,
Прежде чем ты поймешь, что — люблю…
Опустились руки, и слова мои стихли, да только зал умело подхватил-продолжил, поднося к самому небу и разбивая о купол неумолимой крыши… нежное откровение моей раненной души.
Сколько еще мы так будем играть,
Счастье надежды горем сбивать?
Сколько еще грез на дно моих смыть?
Чтобы понять, как же нам быть?
Сколько еще я стихов сочиню,
Снов нарисую, слез я пролью?
… замерли последние ноты, трепыхаясь взволнованным мотыльком на лампочке: упиваясь прощальным, но таким желанным, теплом смерти.
Сколько еще раз
в тишь прокричу,
Что без тебя я, Матвей,
… жить не хочу.
Я мчала через весь коридор, едва ли что замечая под своими ногами. Сердце, хоть и сгорало от страха наткнуться на приговор, но верно мечтало узнать исход — в нем дрожала надежда…
Разум же, напротив, орошенный холодным потом и ужасом, твердил, что нужно убираться как можно дальше. Еще один поворот — и выскочить через черный выход на улицу. Застыла, нервно выпучив глаза от волнения, перебираю за и против. Резвый шаг вперед — но так и замерла.
